Пётр Георгиевич Щедровицкий:
Не проектируйте будущее за других.
Интервью

Вопрос: В списке ваших публикаций представлен широкий спектр тем — от геологии и детской психологии до рефлексивной философии и культурной политики. Чем же вы всё-таки занимаетесь? Это что, «профессиональный дилетантизм»?

Пётр Щедровицкий: Нет, вообще-то я, конечно, философ. Я философ и по образованию, которое получил в Московском методологическом кружке (ММК), и по установкам. В современном мире философия снова выдвинулась на передний план и стала фундаментом для других дисциплин, особенно социально-гуманитарного круга.

Вопрос: Вы работали в московском методологическом кружке, одним из основателей которого был ваш отец Георгий Петрович Щедровицкий. К какой философской традиции принадлежал кружок, связан ли он с русской философией начала XX века или это что-то отдельное, специфическое?

Пётр Щедровицкий: И да, и нет. Был очевидный разрыв в 1930–1940- годы. Наверное, работы Лосева 1930–1931 годов это конец того периода русской философии. Фактически в этом разрыве существовал только марксизм, причём редуцированный (даже многих первоисточников Маркса не существовало в философском обороте).

В конце 1940-х — начале 1950-х годов новая генерация, уже чувствующая влияние «оттепели», обращается к новому прочтению Маркса. С этого начинают Зиновьев, Ильенков, Щедровицкий, Грушин (который дебютировал как философ, а не как социолог). Они начинают с прочтения Маркса, а дальше довольно быстро и, на мой взгляд, оригинально восстанавливают философский контекст, который был характерен для мировой философии в этот период. Помните афоризм: «мы карлики, но стоим на плечах гигантов и поэтому видим дальше?» У этих людей не было гигантов, на плечах которых они могли бы стоять. И им пришлось создавать некие контуры, которые позволяли глядеть не менее далеко, чем глядели их коллеги в других странах.

Очень часто говорят, что все эти философские разработки были в духе социализма. Это правильно, но слишком плоско. Потому что, если мы не учтём необходимости создания этих котурнов наряду с собственным творчеством, мы не поймём, что они делали. Они очень интенсивно работали и, главное, очень плотно взаимодействовали друг с другом, причём не только философы, но и социологи, психологи, языковеды, то есть практически весь гуманитарный круг. До некоторой степени они определили тот язык, на котором сегодня говорят социально-гуманитарные науки в России. Я имею в виду научный язык, некую систему понятий и категорий.

Вопрос: В частности, в отечественный гуманитарный обиход была введена категория проективности мышления…

Пётр Щедровицкий: Для меня очевидно, что мышление не нужно, если нет проблемы будущего. Ещё жестче — будущее только и доступно нам через форму мышления, потому что будущее нельзя ни понять, ни тем более чувственно схватить. Его нет. И чтобы будущее появилось, нужна специальная интеллектуальная функция. Эта функция и есть мышление. И поэтому проектная составляющая мышления присутствует вместе с появлением мышления, а исследовательская, познавательная его часть это вообще очень маленький кусочек, такой, если хотите, оазис, созданный в XV–XVII веках в качестве одного из поворотов мышления, когда оно вместо того, чтобы смотреть вперёд и работать с будущим, вдруг почему-то начинает исследовать факт — то, что случилось, происходящее. Мышление проектно.

Вопрос: В экономической теории проективный подход тоже существует, можно вспомнить Шумпетера…

Пётр Щедровицкий: Не только Шумпетера, но и Ланге, Менгера, Мизеса, вообще всю австрийскую субъективную школу. Что утверждала субъективная школа? Упрощая, можно сказать: она утверждала, что поведение человека на рынке есть проекция его видения будущего. Отсюда это, может быть, не совсем точное название «субъективная школа». Дело не в том, что она субъективная, дело в том, что она вводит в рассмотрение фактор будущего, а следовательно, относительной стоимости. И выясняется, что разные люди, поскольку у них разные концепции будущего, дают разные оценки, пользуются разными системами мер и весов. И один будет одним образом себя вести на рынке, а другой — другим. Возникает ситуация, когда появляется несколько агентов с разными картинками будущего.

Кстати, если мы пользуемся шумпетеровским понятием предпринимателя, надо сказать, что предпринимательство у нас в 1990-е годы так и не появилось. А если оно и было, то очень узким, связанным во многом не столько с игрой на рынках, сколько с самими рынками. С их развёртыванием и созданием. Предпринимательская прибыль извлекалась из проекта создания рынка, а не из работы на нём. Всё остальное — не предпринимательство. Это особый торговый уклад, торговый капитализм, но не предпринимательство в шумпетеровском смысле. Оно у нас, к сожалению, не сложилось как значимая социальная прослойка, обладающая своим голосом и своим собственным проектом развития.

Вопрос: Одна из главных причин нынешнего системного кризиса — отсутствие в России «критической массы» предпринимателей, главная задача которых — проектирование будущего?

Пётр Щедровицкий: Брать напрокат простые конструкции гораздо легче, чем сложные. «Системный кризис» из их числа, кризис не может быть системным. В действительности одна системная организация распадается, а вторая формируется, и материал одной становится материалом другой. Самая большая проблема возникает, когда мы старые элементы начинаем оценивать с точки зрения их возможных функций в новом целом. Нового-то целого нет, в лучшем случае оно только проектируется, но проектируется разными агентами, потому что общего проекта нет. И каждый проектировщик совершенно по-своему смотрит на элементы старого социального конструктора, иначе оценивает их значимость в проектах будущего. Таким образом, общий проект российского общества должен выстроиться как результат свободной конкуренции разных проектов.

Вопрос: И всё-таки вернёмся к дефициту шумпетеровских предпринимателей. Не из-за него ли государство сегодня пытается взять предпринимательские функции на себя и активно вмешивается в экономику, пытается предложить свой проект?

Пётр Щедровицкий: Наше государство — банкрот, и не видно особых возможностей выйти из ситуации путём чисто государственной мобилизации. У неё нет оснований. Есть протогосударственная форма, которая не обладает не только легитимностью (бог с ней, с легитимностью), она не обладает самосознанием.

Но зацикливаться на том, что государства нет или оно «не такое», неперспективно. Ведь в этот момент рядом что-то растёт, но совсем другое. Например, местное самоуправление. Общество эмансипируется, оно осознает себя в качестве общества. Основной результат событий августа — это шаг на пути отделения общества от государства. Обратите внимание, очень любопытно — шаг к пониманию государства как одного из институтов общества, одного, но отнюдь не доминирующего.

Отделение общества от государства процесс многослойный. Потому что одно дело, когда речь идёт о предпринимательском сословии, другое дело, когда речь идёт об учителях, которые как получали зарплату из бюджета, так и продолжают её получать. И что в этом смысле означает для них отделение от государства? я с этим работаю двадцать лет, я знаю, насколько сложно происходит осознание себя в качестве представителя свободной профессии, то есть человека, который работает на рынке и продаёт не госстандарт, а свою квалификацию. Для разных социальных групп отделение от государства будет совершенно разным по содержанию и темпу процессом.

Совершенно очевидно, что идёт процесс реинституционализации церкви и религиозного сознания. Параллельно идёт процесс реинституционализации семьи, в том числе и в его метаобщественных формах, когда семья не просто ячейка (муж, жена и дети), а довольно сложная разветвлённая группа. Семья как единица выживания и защиты. Эта стяжка (семьи и церкви) куда сильнее по возможностям своего влияния, чем любой спущенный сверху проект институционализации.

Такие новые социальные структуры должны осознать, что они могут быть учредителями нового государства. Пока мы не дошли до фазы учредительства. У нас есть представительная и исполнительная власть, но нет учредительной. Старый русский спор по поводу учредительного собрания, для чего оно нужно… Как для чего? Да чтобы, если хотите, по Руссо, заключить общественный договор. Должен произойти акт перехода от множества общественных единиц к учреждению государства. Причём последнее должно быть реальностью легитимного авторитета, а не узаконенного насилия. Иначе общество начнёт уходить либо во внутреннюю эмиграцию, либо в прямой конфликт.

Вопрос: В России старая государственная система практически разрушена, а новая пока не появилась, класс предпринимателей не сформирован. Значит, сегодня на авансцене должен оказаться не предприниматель, не управленец, а кто-то другой?

Пётр Щедровицкий: Мне удобнее работать в том треугольнике, который я обсуждаю обычно. Это предпринимательство, управление и культурная политика.

Культурная политика — это создание пространства для рождения культуры новых смыслов, новых норм, новых рамок поведения. Это своеобразное повивальное искусство: культурный политик не проектирует будущее за других, а создаёт условия для рождения чужих проектов. Это тот тип проектной деятельности, который возникает из понимания специфики человека. Можно заставить человека нечто делать, но нельзя заставить его хотеть делать. В этом смысле его нельзя заставить творить. Творить он всегда будет сам. Он всегда будет принимать некое самостоятельное автономное решение в границах тех норм, представлений и смыслов, которые он вырабатывает. Кант писал, что «культура есть единственное подлинное пространство человеческой свободы».

Я считаю, что центр развития лежит в области культурной политики. Именно она является управляющей по отношению к предпринимательству и государству. И те предприниматели, которые поймут, что они могут быть культурными политиками и могут использовать как ресурс предпринимательства, так и ресурс государственного и корпоративного управления, они и будут представлять собой лицо страны в мире.