Джон Роулз:
Теория справедливости.
Часть II. Институты.
Глава 5. Долевое распределение

В этой главе я рассматриваю второй принцип справедливости и описываю систему институтов, соответствующую его требованиям в контексте современного государства. Вначале я отмечаю, что принципы справедливости могут служить частью доктрины политической экономии. Эта их роль подчёркивалась в утилитаристской традиции, и мы должны посмотреть, как они выглядят в этом отношении. Я также делаю упор на то, что эти принципы содержат в себе определённый идеал социальных институтов, и этот факт будет важен, когда в части третьей мы будем рассматривать ценности сообщества. В качестве подготовки к последующему обсуждению даются некоторые краткие комментарии по экономическим системам, роли рынков и так далее. Затем я обращаюсь к трудной проблеме накопления и проблеме справедливости в отношениях между поколениями.

Наиболее важные темы объединены интуитивным рассмотрением. Далее следуют некоторые замечания, посвящённые временным предпочтениям, и несколько дополнительных случаев приоритета. После этого я попытаюсь показать, что объяснение долевого распределения может дать представление о месте здравого смысла в предписаниях справедливости. Я также рассмотрю перфекционизм и интуитивизм в качестве теорий распределительной справедливости, сглаживая таким образом, до некоторой степени, контраст с другими традиционными взглядами. Всё это время выбор между экономикой частной собственности и социализмом остаётся открытым: с точки зрения одной лишь теории справедливости представляется, что её принципам удовлетворяют различные базисные структуры.

§ 41. Концепция справедливости в политической экономии

В этой главе я намереваюсь рассмотреть то, как два принципа работают в качестве политико-экономической концепции, то есть в качестве стандартов, с помощью которых оцениваются экономические уклады, проводимая политика, а также сопутствующие институты. (Экономика благосостояния часто определяется аналогичным образом ¹. Я не использую этого названия, так как термин «благосостояние» наводит на мысль, что неявно присутствует утилитаристская моральная концепция; фраза «социальный выбор» гораздо лучше, хотя я полагаю, что её соозначения всё-таки слишком узки.) Политико-экономическая концепция должна включать некоторую интерпретацию общественного блага, которая основывается на некоторой концепции справедливости. Она должна направлять размышления гражданина, когда он рассматривает вопросы экономической и социальной политики. Он должен воспользоваться перспективой конституционного или законодательного собрания и установить, как здесь работают принципы справедливости. Политическое мнение имеет отношение к тому, что способствует благу политического органа в целом, и предлагает некоторый критерий для справедливого распределения социальных преимуществ.

С самого начала я подчёркивал, что справедливость как честность применяется к базисной структуре общества.

Это концепция ранжирования социальных форм, рассматриваемых в качестве закрытых систем. Некоторые решения, касающиеся этих сопутствующих (background) механизмов, являются фундаментальными, и их нельзя избежать. На самом деле, кумулятивный эффект социального и экономического законодательства должен определять базисную структуру. Более того, социальная система формирует желания и устремления, которые появляются у людей. Она частично определяет то, какого рода личностями они хотят быть, а также какого рода личностями они являются. Таким образом, экономическая система — это не только институциональный механизм для удовлетворения существующих желаний и потребностей, но и способ создания и формирования будущих желаний. То, как люди вместе работают сейчас для удовлетворения своих сегодняшних желаний, влияет на желания, которые у них появятся позднее, и влияет на то, какого рода личностями они станут. Это, конечно, совершенно очевидно, и всегда признавалось. На это обращали внимание такие разные мыслители, как Маршалл и Маркс ². Так как экономические уклады оказывают такое воздействие и на самом деле должны его оказывать, выбор этих институтов предполагает некоторое видение человеческого блага и институционального устройства, необходимого для его достижения. Этот выбор, следовательно, должен делаться не только исходя из экономических, но также моральных и политических оснований. Соображение эффективности является лишь одним из оснований для, такого решения и, к тому же, зачастую относительно второстепенным. Конечно, может быть и так, что это решение не принимается сознательно, оно может быть принято по умолчанию, автоматически. Мы часто, не раздумывая, соглашаемся с моральными и политическими концепциями, неявно присутствующими в статус-кво, или оставляем все на произвол соперничающих социальных и экономических сил. Но политическая экономия должна исследовать эту проблему, даже если заключение, к которому мы придём, будет таким, что лучше всего положиться на естественный ход вещей.

С первого взгляда может показаться, что влияние социальной системы на человеческие желания и на видение людьми самих себя является решающим возражением против договорной концепции. Можно подумать, что эта концепция справедливости опирается на цели существующих индивидов и регулирует общественный порядок с помощью принципов, которые люди, руководствующиеся этими целями, могли бы выбрать. Как же, в таком случае, эта концепция может определить архимедову точку, с которой будет оцениваться сама базисная структура? Может показаться, что как будто существует единственная возможность, а именно, оценивать институты в свете некоторой идеальной концепции личности, к которой мы приходим на перфекционистских или априорных основаниях. Но, как ясно показывает объяснение исходного положения и его кантианская интерпретация, мы не должны упускать из виду совершенно особую природу этой ситуации и широту принципов, принятых в ней. Относительно целей сторон принимаются предположения лишь самого общего характера, а именно, что их интересуют первичные социальные блага, те вещи, которые делаются людьми независимо от их других желаний. Конечно, теория этих благ зависит от психологических посылок, которые могут оказаться неверными. Но идея заключается в определении некоторого класса благ, которых обычно хотят люди в качестве части своих жизненных планов, благ, которые могут включать разнообразные типы целей. Предположение о том, что стороны желают этих благ, и основанная на этом предположении концепция справедливости вовсе не означают её привязки к определённой структуре человеческих интересов, так как последние могут быть порождены определённой системой институтов. Теория справедливости на самом деле предполагает теорию блага, но в широких границах это не предрешает выбора людей в отношении того, какого рода людьми они хотят быть.

Однако как только получены эти принципы справедливости, договорная концепция накладывает определённые ограничения на концепцию блага. Эти ограничения следуют из приоритета справедливости над эффективностью и приоритета свободы над социальными и экономическими преимуществами (если предположить, что лексический порядок сохраняется). Ведь, как я уже замечал раньше (§ 6), эти приоритеты означают то, что стремление к вещам, внутренне несправедливым, или такие стремления, которые могут быть удовлетворены лишь путём нарушения справедливых устройств, не имеют веса. Выполнение этих желаний не имеет ценности, и социальная система не должна их поощрять. Далее, нужно принимать в расчёт проблему стабильности. Справедливая система должна генерировать собственную поддержку. Это означает, что она должна быть устроена таким образом, чтобы вызывать в своих членах соответствующее чувство справедливости, действенное желание вести себя в соответствии с её правилами, исходя из доводов справедливости. Таким образом, требование стабильности и критерий препятствования желаниям, вступающим в конфликт с принципами справедливости, налагают дальнейшие ограничения на институты. Они должны быть не только справедливыми, но и устроены таким образом, чтобы поощрять добродетель справедливости в тех, кто принимает в них участие. В этом смысле принципы справедливости задают частичный идеал личности, который должны уважать социальные и экономические устройства. И, наконец, как показала аргументация в пользу встраивания идеалов в наши рабочие принципы, эти два принципа требуют определённых институтов. Они детерминируют идеальную базисную структуру, или очертания таковой, по направлению к которой и должен развиваться курс реформ.

Вывод из этих соображений заключается в том, что справедливость как честность не находится, так сказать, во власти существующих желаний и интересов. Она устанавливает архимедову точку для оценки социальной системы, без обращения к априорным соображениям. Долговременная цель общества установлена в общих чертах, независимо от конкретных желаний и потребностей его сегодняшних членов. Определяется и идеальная концепция справедливости, так. как институты должны поощрять добродетель справедливости и не поощрять несовместимые с ней желания и устремления. Конечно, темп изменений и конкретных реформ, необходимых в каждый определённый момент времени, зависит от современных условий. Но концепция справедливости, общая форма справедливого общества и идеал личности, совместимый с ней, не испытывают подобной зависимости, Неуместен вопрос о том, не является ли желание людей превосходить или подчиняться столь сильным, что это потребовало бы принятия автократических институтов; не является ли восприятие одними людьми религиозных практик других людей столь эмоционально негативным, что не следует дозволять свободу совести. Мы не имеем возможности задать вопрос, не могут ли (при разумно благоприятных условиях) экономические выгоды технократических, но авторитарных институтов быть настолько значительными, чтобы оправдать ради них отказ от определённых основных свобод. Конечно, эти замечания предполагают, что общие посылки, на основании которых были выбраны принципы справедливости, верны. Но если они верны, то эти принципы уже дают ответ на вопросы такого рода. В концепции справедливости заложены определённые институциональные формы. Эта точка зрения, как и перфекционизм, устанавливает некоторый идеал личности, который ограничивает преследование имеющихся желаний. В этом отношении и справедливость как честность, и перфекционизм противостоят утилитаризму.

Теперь может показаться, что так как утилитаризм не проводит различий между качеством желаний, а удовлетворения имеют некоторую ценность, у него нет критериев для выбора между системами желаний или идеалами личности. С теоретической точки зрения это неверно. Утилитарист всегда может сказать, что принимая существующие социальные условия и интересы людей, а также учитывая то, как они будут развиваться при данном или альтернативном институциональном устройстве, поощрение одного, а не другого набора желаний, вероятно, приведёт к большему чистому балансу (или к более высокому среднему) удовлетворения. На этой основе утилитарист выбирает между идеалами личности. Некоторые установки и желания, будучи менее совместимыми с плодотворным социальным сотрудничеством, имеют тенденцию к уменьшению совокупного (или среднего) счастья. Говоря приблизительно, моральные добродетели — это такие установки и действующие желания, на которые обычно можно полагаться для приближения к максимальной сумме благосостояния. Таким образом, было бы ошибкой утверждать, что принцип полезности не даёт никаких оснований для выбора между идеалами личности, как бы трудно ни было применять этот принцип на практике. Тем не менее, этот выбор, безусловно, зависит от существующих желаний и социальных условий и их естественного продолжения в будущем. Эти исходные условия могут сильно влиять на ту концепцию человеческого блага, которая должна поощряться. И справедливость как честность, и перфекционизм независимо устанавливают некоторую идеальную концепцию личности и базисной структуры, так что не только с необходимостью не поощряются некоторые желания и устремления, но и в конце концов исчезает эффект исходных обстоятельств. В случае утилитаризма мы не можем быть уверены в том, что произойдёт, и в этом заключается контраст между ним и только что упомянутыми концепциями. Так как в его первом принципе не встроено никакого идеала, место, с которого мы начинаем, всегда может повлиять на путь, по которому мы должны следовать.

Подведя итоги, отметим важность того, что несмотря на индивидуалистические черты справедливости как честности, два наших принципа справедливости не зависят от существующих желаний или имеющихся социальных условий. Таким образом, мы в состоянии вывести концепцию справедливой базисной структуры и совместимый с ней идеал личности, который может служить стандартом для оценки институтов и для определения общего направления социальных перемен. Для того чтобы найти архимедову точку, не обязательно апеллировать к априорным или перфекционистским принципам. Предположив наличие определённых желаний общего характера, таких как желание первичных социальных благ, и принимая в качестве основы соглашения, которые были бы заключены в соответствующим образом определённом исходном положении, мы можем достичь требуемой независимости от существующих условий. Исходное положение характеризуется таким образом, что единодушие возможно; рассуждения одного индивида типичны для всех. Более того, то же самое будет верно и в отношении обдуманных суждений граждан вполне упорядоченного общества, регулируемого принципами справедливости. Все имеют одинаковое чувство справедливости, и в этом отношении вполне упорядоченное общество однородно. Политическая аргументация апеллирует к этому моральному консенсусу.

Можно подумать, что предпосылка единодушия характерна для политической философии идеализма ³. Однако поскольку эта предпосылка используется в договорной концепции, она не содержит ничего специфически идеалистического. Это условие — часть процедурной концепции исходного положения, и оно представляет собой ограничение на аргументацию. Таким образом, оно формирует содержание теории справедливости и принципы, которые должны соответствовать нашим обдуманным суждениям. Юм и Адам Смит также предполагают, что если бы люди встали на определённую точку зрения, а именно — незаинтересованного наблюдателя, они бы пришли к сходным убеждениям. Утилитаристское общество также может быть вполне упорядоченным. Философская традиция, по большей части, включая интуитивизм, предполагала существование некоторой подходящей перспективы, с которой можно надеяться достичь единодушия по моральным вопросам, по крайней мере, среди рациональных индивидов с существенно сходной и достаточной информацией. Или же, если единодушие невозможно, расхождения в суждениях сильно сглаживаются благодаря принятию этой позиции. Из различных интерпретаций этой точки зрения, названных мной исходным положением, возникают различные теории морали. В этом смысле идея единодушия среди рациональных индивидов неявно проходит через всю традицию моральной философии.

Справедливость как честность отличает то, как она характеризует исходное положение, ситуацию, в которой выполняется условие единодушия. Так как исходному положению можно дать кантианскую интерпретацию, эта концепция справедливости имеет сходство с идеализмом. Кант пытался дать философское обоснование идее Руссо об общей воле. Теория справедливости, в свою очередь, пытается дать естественную процедурную интерпретацию концепции царства целей Канта, а также понятий «автономия» и «категорический императив» (§ 40). Таким путём глубинная структура концепции Канта отделяется от метафизического окружения для того, чтобы её лучше можно было понять и представить в относительно свободном от возражений виде.

Существует ещё одно сходство с идеализмом: справедливость как честность занимает центральное место в качестве ценности сообщества, и это обстоятельство основывается на кантианской интерпретации. Я обсуждаю эту тему в третьей части. Главная идея состоит в том, что с помощью концепции справедливости, которая в своей теоретической основе является индивидуалистической, мы хотим объяснить социальные ценности, подлинное благо деятельности институтов, ассоциаций и сообществ. По ряду причин и, в частности, из-за стремления к ясности, мы не хотим опираться на неопределённое понятие сообщества, или предполагать, что общество представляет собой некоторое органическое целое со своей собственной жизнью, отличной от жизни всех его членов в их отношениях друг с другом и превосходящей её. Таким образом, вначале разрабатывается договорная концепция исходного положения. Она довольно проста, и проблема рационального выбора, которую она ставит, — относительно ясна. Опираясь на эту концепцию, какой бы индивидуалистической она ни казалась, мы должны, в конце концов, объяснить ценность сообщества. В противном случае теория справедливости не сможет быть успешной. Для достижения этой цели нам понадобится объяснение первичного блага самоуважения, соотносимого с уже разработанными частями теории. Но пока я оставлю эти проблемы в стороне и продолжу рассмотрение некоторых дополнительных следствий двух принципов справедливости для экономических аспектов базисной структуры.

§ 42. Некоторые замечания об экономических системах

Существенно важно помнить о том, что наша тема — теория справедливости, а не экономика, хотя бы и элементарная. Нас интересуют лишь некоторые моральные проблемы политической экономии. Например, я задамся вопросом: какой должна быть доля сбережений во времени, как должны быть организованы сопутствующие институты налогообложения и собственности, или на каком уровне должен быть установлен социальный минимум? Ставя эти вопросы, я не намереваюсь предлагать объяснения, не говоря уже о том, чтобы добавлять что-либо к тому, что экономическая теория говорит о функционировании этих институтов.

Попытка сделать это была бы здесь очевидно неуместной. Некоторые элементарные части экономической теории вводятся исключительно для иллюстрации содержания принципов справедливости. Если экономическая теория используется некорректно, или если полученная концепция сама по себе ошибочна, я всё же надеюсь, что для целей теории справедливости особого ущерба нет. Но, как мы видели, этические принципы зависят от общих фактов, и следовательно, некоторая теория справедливости базисной структуры предполагает объяснение этого устройства. Если мы хотим проверить моральные концепции, то необходимо ввести некоторые посылки и выписать их следствия. Эти предположения наверняка будут неточными и чересчур упрощёнными, но это может оказаться не слишком важным, если они позволят нам раскрыть содержание принципов справедливости, и мы будем удовлетворены тем, что при широком спектре условий принцип различия приведёт к приемлемым заключениям. Короче говоря, вопросы политической экономии обсуждаются лишь для того, чтобы обнаружить практически применимые аспекты справедливости как честности, Я обсуждаю эти вопросы с точки зрения гражданина, который пытается систематизировать свои суждения относительно справедливости экономических институтов.

Чтобы избежать непонимания и указать на некоторые главные проблемы, я начну с нескольких замечаний об экономических системах. Политическая экономия в существенной степени занимается общественным сектором и подходящей формой сопутствующих институтов, которые регулируют экономическую активность — налогообложением, правами собственности, структурой рынков и так далее. Экономическая система регулирует — что производить и какими средствами, кто получает произведённое и в обмен на какие взносы, и насколько большая часть ресурсов общества отводится на накопление и производство коллективных благ. В идеале все эти проблемы должны решаться так, чтобы удовлетворялись два принципы справедливости. Но мы должны задать вопросы — возможно ли это, и чего конкретно требуют эти принципы.

Для начала полезно будет провести различие между двумя аспектами общественного сектора: в противном случае разница между экономикой частной собственности и социализмом останется неясной. Первый аспект имеет отношение к собственности на средства производства. Классическое различие заключается в том, что размер общественного сектора при социализме (измеряемый частью всего продукта, произведённого принадлежащими государству предприятиями, под управлением либо государственных чиновников, либо рабочих советов) гораздо больше. В экономике частной собственности число фирм с общественной формой собственности предположительно невелико и в любом случае ограничено особыми случаями, такими как общественные коммунальные услуги и транспорт.

Вторая отличительная черта общественного сектора — это пропорция всеобщих ресурсов общества, отводимых на коллективные блага. Различие между коллективными и частными благами поднимает ряд тонких вопросов, но главная идея в том, что коллективное благо имеет две характерные черты — неделимость и его коллективный (publicness) характер ⁴. То есть существует множество индивидов, так сказать, коллектив индивидов, которые желают большее или меньшее количество этого блага, но если они вообще могут воспользоваться им, то каждый должен иметь равную долю. Произведённая продукция не может быть поделена так, как частные блага, а также не может быть приобретена индивидами в соответствии с их предпочтениями за большую или меньшую сумму. Существуют различные разновидности коллективных благ в зависимости от степени их неделимости и размера соответствующего коллектива. Крайний случай некоторого коллективного блага — это полная неделимость во всём обществе. Стандартный пример даёт защита нации от (неоправданной) агрессии извне. Все граждане должны быть обеспечены этим благом в одинаковом количестве; нельзя дать им разную защиту в зависимости от их пожеланий. Следствием неделимости и коллективного характера в этих случаях является то, что предоставление коллективных благ должно быть организовано через политический процесс, а не посредством рынка. И количество произведённого, и его финансирование должны быть разработаны в законодательном порядке. Так как проблемы распределения не существует, в том смысле, что все граждане получают равное количество, затраты на распределение равны нулю.

Из этих двух характеристик выводятся различные черты коллективных благ. Прежде всего, существует «проблема безбилетника» (free-rider) ⁵. Когда коллектив большой и включает множество индивидов, у каждого индивида возникает искушение попытаться уклониться от выполнения своей роли. Это происходит потому, что независимо от того, что делает один человек, его действия существенно не повлияют на количество произведённой продукции. Он воспринимает коллективные действия других как нечто само собой разумеющееся. Он наслаждается уже произведённым коллективным благом, и степень его наслаждения не уменьшается от того, что он не внёс свой вклад. Если бы благо не было произведено, то его действия всё равно не изменили бы ситуацию. Гражданин пользуется той же самой защитой от агрессии извне, независимо от того, заплатил он налоги или нет. Следовательно, в случае противоположных тенденций запрета и добровольности трудно надеяться на возникновение соглашений.

Отсюда следует, что организацию производства и финансирование коллективных благ должно взять на себя государство, и в действие должно быть введено какое-либо обязывающее правило, предусматривающее оплату.

Даже если бы все граждане и желали оплатить свою часть, они бы, предположительно, поступали так лишь тогда, когда были бы уверены, что и другие заплатят свою часть. Таким образом, хотя граждане договариваются действовать коллективно, а не как изолированные индивиды, принимающие действия других как само собой разумеющееся обстоятельство, все ещё стоит задача заключения этого соглашения. Чувство справедливости побуждает нас содействовать справедливым схемам и вносить свой вклад, когда мы полагаем, что остальные или достаточное число людей внесёт свой. Но в обычных обстоятельствах достаточную уверенность в этом отношении можно получить лишь тогда, когда вводится некоторое эффективно работающее обязывающее правило. При условии, что коллективное благо к выгоде всех, и оно таково, что все были бы готовы на него согласиться, принуждение является совершенно рациональным с точки зрения каждого. Многие традиционные действия правительства, в той степени, в которой они могут быть оправданы, могут быть объяснены таким образом ⁶. Необходимость обеспечения выполнения правил государством будет по-прежнему существовать, даже когда каждый движим одним и тем же чувством справедливости. Характерные черты существенных коллективных благ необходимо связаны с совместными соглашениями, и все должны получить прочные заверения в том, что они будут соблюдаться.

Другой аспект ситуации с коллективными благами — это их внешняя сторона. Когда блага являются коллективными и неделимыми, их производство ведёт к выгодам и потерям для других людей, которые могут не приниматься в расчёт теми, кто готовится к производству этих благ или принимает решение об этом. Так, в предельном случае, если лишь часть граждан платит налоги для того, чтобы покрыть расходы на коллективные блага, произведённое по-прежнему получает всё общество. Однако тот, кто соглашается на эти обложения, может не учитывать эти эффекты, так что количество общественных затрат предположительно будет отлично от того, каким оно было бы, если были бы учтены все выгоды и потери. Повседневные случаи — такие, где неделимость является частичной, а коллектив меньше. Тот, кто привился от заразной болезни, помогает другим, так же как и себе; и хотя получение этой защиты лично для него может и не окупиться, возможно, что для местного сообщества это будет выгодным, если подсчитать все преимущества. И, конечно, существуют поразительные случаи общественных бед, например, когда производства загрязняют и разрушают окружающую среду. Рынок обычно с этими затратами не считается, так что произведённые товары продаются гораздо дешевле, чем общественно необходимые затраты на них. Существует расхождение между частными и общественными подсчётами, которое рынок не фиксирует. Одна из насущных задач закона и правительства — введение необходимых корректировок.

Таким образом очевидно, что неделимость и коллективный характер определённых существенных благ, а также внешние эффекты и искушения, к которым они ведут, делают необходимыми коллективные соглашения, которые организует и обеспечивает государство. Суждение о том, что политическое правление основывается исключительно на эгоизме и несправедливости — поверхностно. Ведь даже действия справедливых людей, предпринимаемые в изоляции друг от друга, при условии, что блага не делимы между большим числом индивидов, не ведут к общему благу. Необходима некоторая коллективная договорённость, и каждый хочет быть уверен в том, что её будут придерживаться все, кто хочет добровольно выполнять свою роль. В большом сообществе не следует ожидать той степени взаимной уверенности в честности друг друга, которая делает принуждение излишним. Во вполне упорядоченном обществе требуемые санкции будут, без сомнения, мягкими, и возможно, что они никогда и не будут применены. Тем не менее, существование таких механизмов — это нормальное условие человеческой жизни даже в этом случае.

В этих замечаниях я провёл различие между проблемами изолированности и гарантий ⁷. Проблема первого рода возникает, когда итоговый результат изолированных решений многих индивидов оказывается худшим для всех по сравнению с некоторым другим ходом действий, даже если (принимая поведение других как данность) решение каждого человека абсолютно рационально. Это просто общий случай дилеммы узника, классическим примером которой является естественное состояние, по Гоббсу ⁸. Проблема изолированности заключается в идентификации этих ситуаций и определении обязывающих коллективных условий, которые были бы наилучшими с точки зрения всех. Проблема гарантии состоит в другом. Здесь цель заключается в том, чтобы убедить сотрудничающие стороны в том, что общее соглашение выполняется. Готовность каждого внести свой вклад пропорциональна вкладу остальных. Следовательно, для поддержания уверенности коллектива в схеме, приводящей к наилучшей ситуации с точки зрения всех, и уж по крайней мере лучше той ситуации, которая была бы в её отсутствие, требуется установить некоторый механизм для наложения штрафов и наказаний.

Именно здесь одно только существование эффективного правителя, или даже одна только уверенность в его эффективности, играет наиболее важную роль.

Последнее замечание относительно коллективных благ. Так как вопрос о пропорции общественных ресурсов, направляемых на их производство, отличается от вопроса об общественной собственности на средства производства, нет необходимой связи между двумя этими понятиями. Экономика частной собственности может выделять большую долю национального дохода на эти цели, а социалистическое общество — малую, и наоборот. Существуют коллективные блага самого разного рода, от военного оборудования до услуг здравоохранения. Приняв политическое решение выделять эти блага и финансировать их, правительство может приобретать их у частного сектора или у государственных предприятий. Конкретный перечень производимых коллективных благ и действия, принимаемые для ограничения общественного ущерба, зависят от конкретного общества. Это вопрос не институциональной логики, а политической социологии, включая в это рубрику и тот способ, которым институты влияют на баланс политических преимуществ.

Рассмотрев вкратце эти два аспекта общественного сектора, я бы хотел в заключение предложить несколько комментариев относительно степени, до которой экономический уклад может опираться на систему рынков со свободным ценообразованием на основе спроса и предложения. Необходимо различать несколько случаев. Все режимы обычно используют рынок для раздачи (ration out) произведённых в действительности потребительских благ. Любая другая процедура является административно громоздкой, а к рационированию и другим способам прибегают лишь в особых случаях. Но в системе свободного рынка и производство предметов потребления также направляется (в отношении качества и ассортимента) предпочтениями потребителей (households), которые проявляются их покупками на рынке. Товары, приносящие прибыль выше средней, будут производиться в больших количествах до тех пор, пока эта разница не уменьшится. В социалистическом режиме большую роль в определении направления производства играют предпочтения планирующих органов или коллективные решения. Как при частной собственности, так и в социалистических системах обычно дозволяется свободный выбор профессии и места работы. Лишь при командных системах любого типа экономики эта свобода открыто нарушается.

Наконец, основополагающей характеристикой является степень использования рынка для определения доли накопления и направления инвестиций, а также доли национального богатства, которая направляется на охрану природы и предотвращение непоправимого ущерба благосостоянию будущих поколений. Здесь существует ряд возможностей. Коллективное решение может определить меру сбережений, в то время как направлением инвестиций занимаются главным образом отдельные фирмы, вступающие в конкуренцию за капиталовложения.

Как в экономике частной собственности, так и в социалистическом обществе может проявляться огромная озабоченность по предотвращению непоправимого вреда, по сбережению ресурсов и сохранению окружающей среды. Но опять же, как та, так и другая системы могут делать это не слишком хорошо.

Таким образом, нет существенной связи между использованием свободных рынков и частной собственностью на средства производства. Идея справедливости или честности конкурентных цен при нормальных условиях восходит, по крайней мере, к Средневековью ⁹. Хотя представление о том, что рыночная экономика является в некотором смысле лучшей системой, в высшей степени тщательно исследовалось так называемыми буржуазными экономистами, эта связь является исторической случайностью, в том смысле, что социалистический режим может, по крайней мере теоретически, воспользоваться преимуществами этой системы ¹⁰. Одно из его преимуществ — это эффективность. При определённых обстоятельствах конкурентные цены отбирают товары, которые должны быть произведены, и выделяют ресурсы на их производство таким образом, что невозможно улучшить ни выбора методов производства, используемых фирмами, ни распределения товаров, которое является результатом покупок потребителя. Не существует никакого способа изменить существующую экономическую организацию, которая улучшает ситуацию одного потребителя (с точки зрения его предпочтений), не нанося в то же время ущерба другому. Невозможны никакие дальнейшие взаимовыгодные сделки; невозможны и никакие продуктивные производственные процессы, которые бы давали больше какого-либо одного желаемого товара, не приводя к сокращению производства какого-либо другого.

Если бы это было не так, ситуацию одних индивидов можно было бы улучшить без ущерба для других. Теория общего равновесия объясняет, как при наличии определённых условий передаваемая ценами информация побуждает экономических субъектов действовать такими способами, которые суммарно позволяют достичь этого результата. Совершенная конкуренция — это совершенная процедура по отношению к эффективности ¹¹.

Конечно, требуемые условия в высшей степени специфичны, и они редко, если вообще когда-нибудь, соблюдаются в реальном мире. Более того, рыночные неудачи и несовершенства часто серьёзны, и выделительная ветвь должна вносить компенсационные поправки (см. § 43). Монополистические ограничения, отсутствие информации, посторонние процессы и бесхозяйственность и тому подобное должны признаваться и корректироваться. И рынок совершенно не срабатывает в случае коллективных благ. Но эти проблемы не должны нас здесь занимать. Эти идеализированные уклады упомянуты для того, чтобы прояснить связанное с ними понятие чистой процедурной справедливости; Затем идеальная концепция может быть использована для оценки существующих укладов и идентификации изменений, которые необходимо предпринять.

Ещё одно, и более значительное преимущество рыночной системы заключается в том, что, при наличии необходимых сопутствующих институтов, она согласуется с равными свободами и честным равенством возможностей. Граждане могут свободно выбирать карьеры и профессии. Нет никаких причин для насильственного и централизованного направления рабочей силы. Действительно, в отсутствие различий в заработках, появляющихся при конкурентной организации, трудно понять, каким образом, по крайней мере в обычных обстоятельствах, можно избежать определённых аспектов командного общества, несовместимых со свободой. Более того, система рынков децентрализует реализацию экономической власти. Какова бы ни была природа предприятия, будь оно частным или государственным, управляемым предпринимателями, менеджерами или выборными рабочими, оно принимает в расчёт цены на входе и на выходе производства и строит свои планы соответствующим образом. Когда рынки являются по-настоящему конкурентными, фирмы не вступают в ценовые войны или другие состязания за власть на рынке. В соответствии с политическими решениями, принятыми демократическим путём, правительство управляет экономическим климатом с помощью регулирования некоторых элементов, находящихся под его контролем, таких как совокупный объём инвестиций, процентная ставка, количество денег и так далее. Необходимость всеобъемлющего прямого планирования отсутствует. Индивидуальные потребители и фирмы свободны принимать независимые решения, подчиняясь общеэкономическим условиям.

Отмечая совместимость рыночного устройства с социалистическими институтами, важно различать выделительные (allocative) и распределительные (distributive) функции цен. Первая связана с использованием цен для достижения экономической эффективности, вторая — с определением дохода, который должны получить индивиды в обмен на свой вклад. Вполне совместимо с социалистическим режимом установление процентной ставки для выделения ресурсов инвестиционным проектам и подсчёт ренты за использование капитала и ограниченных природных богатств, таких как земля и леса. Действительно, это должно быть сделано для того, чтобы использовать средства производства наилучшим образом. Даже если эти достояния упали бы с неба без всяких наших усилий, они, тем не менее, производительны в том смысле, что способствуют в сочетании с другими факторами получению большего результата. Из этого, однако, не следует, что должны существовать частники, которые в качестве владельцев этих ресурсов получают денежные эквиваленты их оценочной стоимости. Скорее, эти расчётные цены являются индикаторами для создания эффективного плана экономических действий. Цены при социализме не соответствуют доходу, который выплачивается работающим индивидам. Вместо этого доход за счёт природных и коллективных ресурсов накапливается государством, и следовательно, цены на них не выполняют распределительной функции ¹².

Необходимо, следовательно, признать, что рыночные институты присущи как режимам с частной собственностью, так и социалистическим, а также проводить различие между выделительной и распределительной функциями цен. Так как при социализме средства производства и природные ресурсы находятся в общественной собственности, распределительная функция очень сильно ограничена, в то время как система частной собственности использует цены в обеих целях. Какая из этих систем и других промежуточных форм полнее всего отвечает требованиям справедливости, не может, я полагаю, быть определено заранее.

Похоже, общего ответа на этот вопрос не существует, так как это во многом зависит от традиций, институтов и социальных сил каждой страны, а также её конкретных исторических обстоятельств. Теория справедливости не включает эти вопросы. Но она может дать схематичное представление о некоторой справедливой экономической системе, допускающее несколько вариантов. Предметом политического суждения в каждом конкретном случае будет то, какой вариант наилучшим образом осуществится на практике. Концепция справедливости — это необходимая часть любой подобной политической оценки, но её одной недостаточно.

Идеальная схема, очерченная в следующих нескольких разделах, в большой степени опирается, на рыночное устройство. Я полагаю, что лишь таким образом проблема распределения может быть рассмотрена в качестве случая чистой процедурной справедливости. Кроме того, мы также получаем преимущества эффективности и важную свободу выбора профессии. Сперва я предполагаю, что режим представляет собой демократию с частной собственностью, так как этот случай, вероятно, знаком нам больше всего ¹³. Но, как я уже замечал, это не должно предопределить выбор режима в конкретных случаях. Не предполагает это, конечно, и того, что реальные общества с частной собственностью на средства производства не поражены серьёзными несправедливостями. Из существования идеальной системы с частной собственностью не следует, что её исторические формы справедливы или хотя бы терпимы. И, конечно, то же верно и в отношении социализма.

§ 43. Сопутствующие институты распределительной справедливости

Главной проблемой распределительной справедливости является выбор социальной системы. Принципы справедливости относятся к базисной структуре и регулируют процесс комбинирования её основных институтов в одну систему. Мы видели, что идея справедливости как честности заключается в использовании понятия чистой процедурной справедливости для того, чтобы справиться со случайными обстоятельствами конкретных ситуаций. Социальная система должна быть организована таким образом, чтобы итоговое распределение было справедливым, независимо от того, как сложатся дела. Для достижения этого результата необходимо поместить социальный и экономический процесс в окружение соответствующих политических и правовых институтов. Без должной системы этих сопутствующих. (background) институтов результат процесса распределения не будет справедливым. Недостает честности окружения. Я дам краткое описание поддерживающих институтов, которые могли бы существовать в нормально организованном демократическом государстве, допускающем частную собственность на капитал и природные ресурсы. Такое устройство нам знакомо, но может быть полезным проверить, как оно соответствует двум принципам справедливости.

Модификации для социалистического режима вкратце будут рассмотрены ниже.

Прежде всего, я предполагаю, что базисная структура регулируется справедливой конституцией, которая гарантирует свободы равного гражданства (как это описано в предыдущей главе). Свобода совести и свобода мысли принимаются как сами собой разумеющиеся; и поддерживается также справедливая ценность (fair value) политической свободы. Политический процесс представляет (насколько позволяют обстоятельства) справедливую процедуру для выбора между правительствами, а также для принятия справедливого законодательства. Я также предполагаю, что существует честное (в противоположность формальному) равенство возможностей. Это означает, что кроме поддержки обычных типов общественного капитала, правительство пытается обеспечить равные шансы на образование и культуру для людей со сходными дарованиями и мотивацией с помощью либо субсидирования частных школ, либо создания системы общественных школ. Оно приводит к равенству возможностей в экономическом поведении и в свободном выборе профессии. Это достигается политикой руководства фирмами и частными ассоциациями, а также путём устранения монополистических ограничений и барьеров на пути к более желательным положениям. И, наконец, правительство гарантирует социальный минимум либо путём выплаты семейных пособий и специальных выплат по болезни и нетрудоспособности, либо более систематическим образом — с помощью таких средств, как дифференцированные доплаты к доходу (так называемый негативный подоходный налог).

Правительство, устанавливающее такие сопутствующие институты, можно представить разделённым на четыре ветви ¹⁴. Каждая ветвь состоит из различных органов или соответствующих видов деятельности, функция которых — сохранение определённых социальных и экономических условий. Эти подразделения не пересекаются с обычной структурой правительства, и должны пониматься совершенно отличным образом.

Выделительная (allocative) ветвь, например, должна поддерживать ценовую систему в конкурентном состоянии и предотвращать неразумную власть рынка. Правительство не обладает такого рода властью, пока рынки не могут быть сделаны более конкурентными, не входя в противоречие с требованиями эффективности, географическими факторами и предпочтениями потребителей. Задача выделительной ветви заключается также в идентификации и корректировке, скажем, с помощью подходящих налогов, субсидий и изменений в определении прав собственности, наиболее очевидных отклонений от эффективности, которые вызываются неспособностью цен точно измерять общественные выгоды и издержки. Для этой цели могут быть использованы соответствующие налоги и субсидии, или же могут быть пересмотрены сфера распространения и определение прав собственности. Стабилизационная ветвь, с другой стороны, стремится обеспечить разумно полную занятость, когда те, кто хочет работать, могут найти работу, а свободный выбор профессии и размещение финансов поддерживаются сильным эффективным спросом. Эти две ветви совместно должны поддерживать эффективность рыночной экономики в целом.

Социальный минимум — это сфера ответственности ветви безвозмездных социальных выплат (transfer).

Позднее я рассмотрю, на каком уровне должен быть установлен минимум; пока же будет достаточно нескольких общих замечаний. Главная идея заключается в том, что механизмы этой ветви учитывают потребности и приписывают им определённый вес по отношению к другим притязаниям. Конкурентная система цен не учитывает потребностей, и следовательно, она не может быть единственным средством распределения.

Части социальной системы должны отвечать предписаниям справедливости здравого смысла с помощью разделения труда. Различные институты имеют дело с различными запросами. Соответствующим образом регулируемые конкурентные рынки обеспечивают свободный выбор профессии и ведут к эффективному использованию ресурсов и выделению потребителям предметов потребления. Они устанавливают веса обычных предписаний, связанных с зарплатой и заработками, в то время как ветвь выплат гарантирует определённый уровень благосостояния и удовлетворяет потребности. Через некоторое время я буду обсуждать эти предписания здравого смысла и то, как они возникают в контексте различных институтов.

Существенно здесь то, что определённые предписания имеют тенденцию ассоциироваться с конкретными институтами. Определить, каким должен быть баланс этих правил — это задача сопутствующей системы в целом. Так как принципы справедливости регулируют всю структуру, они регулируют также и баланс этих правил. Следовательно, в общем этот баланс будет различаться в зависимости от основополагающей политической концепции.

Ясно, что справедливость долевого распределения зависит от сопутствующих институтов и от того, как они выделяют (allocate) совокупный доход, заработную плату и другие доходы плюс безвозмездные социальные выплаты. Существует хорошо обоснованное возражение против определения совокупного дохода посредством конкуренции, так как при этом игнорируются потребности субъектов и должный уровень жизни. С точки зрения законодательной стадии, рационально застраховать себя и своих потомков от случайностей рынка.

Действительно, этого, судя по всему, требует принцип различия. Но как только с помощью безвозмездных социальных выплат будет обеспечен должный минимум, вполне честно определять остаток совокупного дохода с помощью системы цен, предполагая, что она достаточно эффективна и свободна от монополистических ограничений и что были устранены неоправданные внешние эффекты. Более того, такой ответ на потребности нуждающихся выглядел бы более эффективным, чем попытка регулировать доход посредством минимальных стандартов заработной платы и так далее. Лучше ставить перед каждой отраслью только такие задачи, которые совместимы друг с другом. Так как рынок не приспособлен реагировать на потребности, отвечать на них нужно с помощью специально созданной системы. Вопрос об удовлетворении принципов справедливости переходит в вопрос о том, является ли доход наименее преуспевших (заработная плата плюс социальные выплаты) таким, чтобы максимизировать их долговременные ожидания (совместимые с ограничениями равной свободы и честного равенства возможностей).

И, наконец, существует распределительная отрасль. Её задачей является сохранение приблизительной справедливости в долевом распределении с помощью налогообложения и необходимых изменений в правах собственности. Можно выделить два аспекта, этой отрасли. Во-первых, она вводит ряд налогов на наследство, на дары и устанавливает ограничения на право наследования. Цель этих обложений и этих мер не в том, чтобы собрать доходы (передать ресурсы правительству), но постепенно и неуклонно корректировать распределение богатства и предотвращать концентрацию власти, которая наносила бы ущерб справедливой ценности политической свободы и честному равенству возможностей.

Например, прогрессивный принцип мог бы быть применён по отношению к получателю или наследнику ¹⁵.

Такая мера поощрила бы широкое рассредоточение собственности, что, как представляется, является необходимым условием для сохранения справедливой ценности равных свобод. Неравное наследование богатства само по себе не более несправедливо, чем неравное наследование умственных способностей. Верно, что первое легче поддаётся социальному контролю; но существенно здесь то, что как те, так и другие неравенства в максимально возможной степени должны удовлетворять принципу различия. Таким образом, наследование допустимо при условии, что результирующие неравенства — к выгоде наименее удачливых и совместимы со свободой и честным равенством возможностей. Как уже говорилось, честное равенство возможностей означает определённый набор институтов, которые гарантируют одинаковые возможности получения образования и культуры для людей с одинаковой мотивацией, а также открытый доступ к должностям и положениям всем людям, на основе их качеств и усилий, разумно соотносимых с соответствующими обязанностями и задачами. Именно эти институты подвергаются опасности, когда неравенства в распределении богатства превышают определённый предел; политическая свобода также имеет тенденцию терять свою ценность, а представительное правительство — быть таковым лишь по внешнему виду.

Налоги и действия распределительной ветви должны обеспечить то, чтобы этот предел не был превышен.

Конечно, где находится этот предел — вопрос политического суждения, направляемого теорией, здравым смыслом и просто чутьем, во всяком случае, в довольно широких границах. По вопросам такого рода теория справедливости не может сказать ничего определённого. Её цель заключается в формулировании принципов, которые должны регулировать сопутствующие институты.

Вторая часть распределительной ветви — это система налогообложения для сбора доходов, которых требует справедливость. Социальные ресурсы должны быть переданы правительству, чтобы оно могло обеспечить производство коллективных благ и осуществлять безвозмездные социальные выплаты, необходимые для удовлетворения принципа различия. Это проблема распределительной ветви, так как бремя налогообложения должно справедливо разделяться, и эта ветвь стремится создать справедливый механизм. Оставляя в стороне многие затруднения, следует заметить, что лучшая налоговая система может включать пропорциональный налог на потребление ¹⁶. Во-первых, он предпочтительнее подоходного налога (любого типа) на уровне представлений здравого смысла о справедливости, так как он устанавливает сбор в зависимости от того, сколько индивид берёт из общего запаса благ, а не в соответствии с тем, сколько он вносит (предполагая здесь, что доход заработан честно). Опять же, пропорциональный налог на совокупное потребление (скажем, за каждый год) может содержать важные исключения в виде освобождения от налогов для иждивенцев и так далее.

Налог этот взимается со всех аналогичным образом (по-прежнему предполагая, что доход получен честно). Прогрессивными ставками, следовательно, возможно лучше пользоваться только в том случае, когда они необходимы для сохранения справедливости базисной структуры по первому принципу справедливости и честному равенству возможностей, и, таким образом, предупреждать такие накопления собственности и власти, которые могут подорвать соответствующие институты. Следование этому правилу могло бы свидетельствовать о важных отличиях в вопросах политики. И если пропорциональные налоги оказались бы, кроме того, более эффективными, скажем, потому, что меньше будут тормозить мотивацию, это могло бы решить дело в их пользу, если бы можно было выработать реальный механизм. Как и прежде, это вопросы политического суждения, а не теории справедливости. В любом случае, здесь мы рассматриваем такой пропорциональный налог как элемент некоторой идеальной схемы вполне упорядоченного общества для иллюстрации наших двух принципов. Если существующие институты несправедливы, то отсюда вовсе не следует, что даже резко прогрессивные налоги на доходы не оправданы. На практике мы обычно должны выбирать между несколькими несправедливыми, или нелучшими устройствами (second best arrangement), а затем искать неидеальную теорию, чтобы обнаружить наименее несправедливую систему. Иногда эта схема будет включать такие меры и такую политику, которые совершенно справедливая система отвергла бы. Злом всё-таки можно поправить зло, в том смысле, что наилучшее из возможных устройств может содержать баланс несовершенств, систему компенсирующих несправедливостей.

Две части распределительной отрасли выводятся из двух принципов справедливости. Налоги на наследство и доходы по прогрессивным ставкам (в случае необходимости) и юридическое определение прав собственности должны гарантировать институты равной свободы в демократии с частной собственностью и справедливую ценность прав, которую они устанавливают. Пропорциональные налоги на потребление (или на доходы) должны дать средства на коллективные блага, социальные выплаты и создание честного равенства возможностей в образовании и тому подобное для того, чтобы реализовать второй принцип. До сих пор не упоминались традиционные критерии налогообложения, такие как сбор налогов в зависимости от полученных выгод или от платёжеспособности ¹⁷. Ссылка на предписания здравого смысла в связи с налогом на потребление является делом второстепенным. Сфера применения этих критериев регулируется принципами справедливости. Как только признается, что проблема долевого распределения — это проблема создания сопутствующих институтов, становится ясно, что обычные принципы не имеют независимой силы, как бы уместны они ни были в некоторых ограниченных случаях. Предполагать обратное — значит смотреть на вещи недостаточно широко и всесторонне (см. § 47). Также очевидно, что устройство распределительной отрасли не предполагает стандартных утилитаристских предпосылок относительно индивидуальных полезностей.

Например, налог на наследство и прогрессивный подоходный налог не основываются на идее о том, что индивиды имеют одинаковые функции полезности, удовлетворяющие принципу уменьшающейся минимально эффективной полезности. Целью распределительной ветви является, конечно, не максимизация чистого баланса удовлетворения, но установление справедливых сопутствующих институтов. Сомнения относительно формы функций полезности тут неуместны. Это проблема утилитаристской, а не договорной теории.

До сих пор я предполагал, что целью ветвей правительства является установление демократического режима, в котором землёй и капиталом владеет значительное число людей, но не поровну. В обществе нет такого разделения, что один сравнительно небольшой его слой контролировал бы большую часть производственных ресурсов. Когда эта ситуация достижима, и долевое распределение удовлетворяет принципам справедливости, на многие критические замечания социалистов в отношении рыночной экономики дан ответ. Но ясно, по крайней мере в теории, что либеральный социалистический режим также может соответствовать двум принципам справедливости. Нам нужно лишь предположить, что средства производства находятся в общественной собственности и что фирмы управляются рабочими советами или назначенными ими представителями. Коллективные решения, принятые демократически, в соответствии с конституцией, определяют общие черты экономики, такие как уровень накопления и пропорция произведённого обществом продукта, отводимая на коллективные блага. В результате получающейся экономической ситуации фирмы, регулируемые рыночными силами, ведут себя во многом по-прежнему. Хотя сопутствующие институты принимают другую форму, особенно в случае распределительной ветви, не существует принципиальных причин, по которым нельзя добиться равного долевого распределения. Теория справедливости сама по себе не благоприятствует тому или иному режиму. Как мы уже видели, решение о том, какая система является наилучшей для того или другого народа, зависит от обстоятельств, институтов и исторических традиций.

Некоторые социалисты возражают против всех рыночных институтов, так как считают их унизительными по существу и надеются создать экономику, в которой люди были бы движимы, главным образом, общественными и альтруистическими интересами. По отношению к первому обстоятельству рынок действительно не является идеальным устройством, но, безусловно, при наличии требуемых сопутствующих институтов наихудшие аспекты так называемого наёмного рабства в нём устранены. Этот вопрос, следовательно, формулируется как вопрос о сравнении возможных альтернатив. Кажется невероятным, что контроль над экономической ситуацией со стороны бюрократии, которая должна развиться в социально регулируемой системе (управляемой либо централизованно, либо посредством соглашений, заключённых индустриальными ассоциациями), будет в среднем более справедливым, чем контроль посредством цен (как всегда предполагая наличие необходимых рамок). Конечно, конкурентная схема безлична; её конкретные результаты не выражают сознательного решения индивидов. Но во многих отношениях это можно считать достоинством такой организации; и использование рыночной системы не означает отсутствия разумной человеческой автономии. Демократическое общество может решить полагаться на цены, поскольку такое решение имеет массу преимуществ, а затем поддерживать сопутствующие институты, которых требует справедливость. Такое политическое решение, так же как и регулирование сопутствующих устройств, может быть вполне обдуманным и свободным.

Более того, в теории справедливости вводится определённый лимит на интенсивность социальной и альтруистической мотивации. В теории предполагается, что индивиды и группы выдвигают конкурирующие требования, и хотя они желают действовать справедливо, они не готовы отказаться от своих интересов. Нет необходимости дальше разбирать, что эта предпосылка не подразумевает эгоизма людей в обычном смысле слова. Скорее, общество, в котором все могут достичь своего полного блага или в котором нет конфликтующих требований, а также в котором потребности всех без принуждения складываются в гармоничный план действий — такое общество в некотором смысле находится за пределами справедливости. Оно устранило случаи, где апелляция к принципам правильности и справедливости является необходимой ¹⁸. Меня не интересует этот идеальный случай, каким бы привлекательным он ни был. Однако мы должны заметить, что даже здесь теория справедливости играет важную теоретическую роль: она определяет условия, при которых спонтанная согласованность целей и желаний индивидов возникает не в силу принуждения или хитрости, а выражает действительную гармонию, совместимую с идеальным благом. Я не могу более рассматривать эти вопросы.

Главное здесь то, что принципы справедливости совместимы с довольно разными по типу режимами.

Нужно рассмотреть ещё один, последний вопрос. Предположим, что вышеприведённого описания сопутствующих институтов для наших целей достаточно и что два эти принципа справедливости ведут к определённой системе действий правительства, юридическим определениям собственности и установлению налогового режима. В этом случае вполне определёнными являются все совокупные расходы общества и необходимые источники дохода, а получившееся распределение доходов и богатства, каким бы они ни было, является справедливым (см. далее § 44, 47). Из этого, однако, не следует, что граждане не должны принимать решений о дополнительных общественных затратах. Если достаточное число граждан посчитает предельные выгоды коллективных благ большими, чем выгоды, доступные им на рынке, то со стороны правительства разумно будет предоставить эти блага. Поскольку распределение дохода и богатства носит справедливый характер, ведущий принцип будет другим. Предположим, в этом случае, что существует пятая ветвь правительства, обменная ветвь, которая состоит из особого представительного органа, следящего за группами с различными социальными интересами и их предпочтениями в отношении коллективных благ. Он уполномочен конституцией рассматривать только такие проекты, которые касаются действий правительства, независимых от требований справедливости, и эти проекты должны быть приняты только тогда, когда они удовлетворяют критерию единодушия Викселла ¹⁹. В соответствии с ним все общественные расходы утверждаются голосованием лишь тогда, когда одновременно с этим достигается согласие по поводу источников финансирования, если и не единодушное, то близкое к нему. Какой-либо новый общественный проект должен содержать одну или более альтернативных схем по несению расходов. Идея.

Викселла заключается в том, что если некоторое коллективное благо является эффективным использованием общественных ресурсов, то должна существовать некоторая схема распределения дополнительных налогов, между различными группами налогоплательщиков, которая получит единодушное одобрение. Если такой проект отсутствует, то предложенные затраты напрасны, и от них следует отказаться. Таким образом, обменная ветвь работает на основе принципа эффективности и, по сути дела, вводит специальный торговый орган для устроения коллективных благ и услуг там, где рыночный механизм не срабатывает. Следует, однако, добавить, что на пути осуществления этой идеи стоят очень серьёзные трудности. Даже оставляя в стороне стратегии голосования и сокрытие предпочтений, придётся допустить, что различные влияния на переговорах, различия в доходах и тому подобное могут помешать достижению эффективного результата. Возможно, это лишь грубое и приблизительное решение. Я, однако, оставляю эти проблемы в стороне.

Чтобы избежать непонимания, требуется сделать несколько замечаний. Прежде всего, как подчёркивал Викселл, критерий единодушия предполагает справедливость существующего распределения доходов и богатства, а также имеющегося определения прав собственности. Без этого важного условия ему будут присущи все недостатки принципа эффективности, так как он просто является выражением этого принципа для общественных расходов. Но если это условие удовлетворено, принцип единодушия обоснован. Ситуация, когда государственный аппарат используется для принуждения одних граждан оплачивать нежелательные для них и желательные для других выгоды, оправдана не более, чем когда их принуждают компенсировать другим личные расходы. Таким образом, теперь, в отличие от прежней ситуации, работает критерий выгоды; и тот, кто выступает за различные дальнейшие общественные расходы, должен использовать обменную ветвь для того, чтобы увидеть, может ли быть достигнуто согласие по необходимым налогам. Размер обменного бюджета, отличного от государственного бюджета, определяется, таким образом, расходами, которые со временем будут приняты. Теоретически члены сообщества могут объединяться для приобретения коллективных благ, пока их минимально эффективная ценность не сравняется с ценностью частных благ.

Следует отметить, что обменная ветвь содержит отдельный представительный орган. При этом делается упор на то обстоятельство, что основой этой системы является принцип выгоды, а не принципы справедливости. Так как концепция сопутствующих институтов должна помочь нам организовать наши обдуманные суждения о справедливости, занавес неведения сохраняется и на стадии законодательства. Обменная ветвь является лишь механизмом для совершения сделки. Ограничения на информацию отсутствуют (за исключением тех, которые требуются для большей эффективности схемы), так как это зависит от знания гражданами собственных относительных оценок коллективных и частных благ. Мы также должны заметить, что в обменной ветви представители (и граждане через своих представителей) должным образом руководствуются своими интересами. Между тем, при описании других ветвей мы предполагаем, что принципы справедливости должны применяться к институтам исключительно на основе информации общего характера. Мы пытаемся представить, что предпримут для реализации концепции справедливости рациональные законодатели, соответствующим образом ограниченные занавесом неведения, беспристрастные в этом смысле. Идеальные законодатели не голосуют, исходя из своих интересов.

Строго говоря, идея обменной ветви не является частью последовательности из четырёх стадий. Тем не менее, возможно смешение, с одной стороны, действий правительства и общественных затрат, необходимых для поддержания справедливых сопутствующих институтов, и тех институтов, которые следуют из принципа выгоды, — с другой. Если не забывать о различии между ветвями, концепция справедливости как честности становится, По моему мнению, более правдоподобной. Конечно, часто трудно провести различие между этими двумя типами действий правительства, и может показаться, что некоторые коллективные блага попадают в обе категории. Сейчас я оставляю эти проблемы в стороне, надеясь, что это теоретическое различение для наших нынешних целей является достаточно ясным.

§ 44. Проблема справедливости в отношениях между поколениями

Теперь мы должны рассмотреть вопрос о справедливости в отношениях между поколениями. Нет необходимости подчёркивать трудности, которые поднимает эта проблема. Она подвергает любую этическую теорию серьёзным испытаниям. Тем не менее, изложение справедливости как честности было бы неполным без обсуждения этой важной проблемы. Она возникает в данном контексте потому, что по-прежнему остаётся открытым вопрос, можно ли сделать так, чтобы социальная система в целом, конкурентная экономика, окружённая соответствующим набором сопутствующих институтов, удовлетворяла двум принципам справедливости. Ответ будет зависеть, до некоторой степени, от уровня установленного социального минимума. Но это, в свою очередь, связано с тем, в какой степени нынешнее поколение обязано уважать притязания своих наследников.

До сих пор я ничего не говорил о том, насколько щедрым должен быть социальный минимум. Здравый смысл может ограничиться мыслью о том, что должный уровень зависит от среднего богатства страны и что, при прочих равных условиях; этот минимум должен повышаться с увеличением этого среднего. Или же может быть такое мнение: подходящий уровень определяется привычными ожиданиями. Но эти предложения неудовлетворительны. Первое недостаточно точно, так как оно ничего не говорит о том, каким образом минимум зависит от среднего богатства, и упускает из виду другие важные аспекты, такие как распределение. Во втором же не предлагается критерия для определения разумности самих этих привычных ожиданий. Принятие принципа различия, однако, сразу же ведёт к тому, что минимум должен быть установлен на таком уровне, который, принимая во внимание заработную плату, максимизирует ожидание наименее преуспевшей группы. Регулируя объём безвозмездных социальных выплат (например, количество пособий, дополняющих доход), становится возможным улучшить или ухудшить перспективы наименее преуспевших, их индекс первичных благ (измеряемых зарплатой плюс социальные выплаты) для достижения желаемого результата.

На первый взгляд может показаться, что принцип различия требует очень высокого минимума. Естественно предположение, что большее богатство лучше устроенных должно быть уменьшено, пока, в конце концов, все не будут иметь примерно одинаковый доход. Но это неправильное представление, хотя оно, может быть, верно в каких-то особых случаях. В применении принципа различия подходящим ожиданием будут долговременные перспективы наименее удачливых, распространённые на будущие поколения. Каждое поколение должно не только сохранить достижения культуры и цивилизации и оставить в неприкосновенности созданные справедливые институты, но и периодически откладывать подходящее количество реально накопленного капитала. Это сбережение может принимать разные формы — от чистых инвестиций в оборудование до инвестиций в обучение и образование. Если на время представить, что нам доступен некоторый принцип справедливых сбережений (a just savings principle), который указывает нам, каким должен быть размер сбережений, то уровень социального минимума тем самым установлен.

Представим для простоты, что этот минимум регулируется с помощью социальных выплат, средства на которые поступают из пропорционального налога на потребление (или подоходного). В этом случае увеличение минимума влечёт за собой увеличение пропорции, в которой облагается налогом потребление (или доход). С увеличением значения этой дроби наступает предел, за которым происходит одна из двух вещей. Либо соответствующие сбережения не могут быть сделаны, либо более высокие налоги становятся такой помехой экономической эффективности, что перспективы наименее преуспевших в настоящем поколении больше не улучшаются, а начинают ухудшаться. В обоих случаях был достигнут подходящий минимум. Принцип различия удовлетворяется, и никаких дальнейших увеличений минимума не требуется.

Эти комментарии к определению социального минимума подвели нас к проблеме справедливости в отношениях между поколениями.

Установление справедливого принципа сбережений — это один аспект этого вопроса ²⁰. Теперь я полагаю, что невозможно, по крайней мере в настоящее время, определить точные границы того, каким должен быть уровень сбережений. Представляется, что нельзя дать определённого ответа на вопрос о том, как должны распределяться тяготы накопления капитала и затраты на повышение стандарта цивилизации и культуры.

Отсюда, однако, не следует, что нельзя установить значительные этические ограничения. Как я уже сказал, моральная теория характеризует некоторую точку зрения, с которой должна оцениваться проводимая политика; и часто может быть ясно, что предложенный ответ ошибочен, даже если под рукой нет никакой готовой альтернативной концепции. Таким образом, кажется очевидным, что, например, классический принцип полезности ведёт в неверном направлении, когда дело касается справедливости в отношениях между поколениями. Если принять размер населения за переменную и постулировать высокую минимально эффективную производительность капитала, а также весьма отдалённый временной горизонт, то максимизация совокупной полезности может привести к чрезмерной доле сбережений (по крайней мере, в ближайшем будущем). Так как с моральной точки зрения нет причин не принимать в расчёт благосостояние на основе чистых временных предпочтений, становится ещё более вероятным заключение о том, что большие преимущества будущих поколений будут достаточно большими, чтобы перевесить большую часть сегодняшних жертв. Это может оказаться верным. хотя бы потому, что обладание большим капиталом и лучшей технологией позволит поддерживать достаточно большое население. Таким образом, утилитаристская концепция может потребовать серьёзных жертв от более бедных поколений ради больших выгод для более поздних поколений, которые будут намного лучше обеспечены. Но такое исчисление преимуществ, которое осуществляет баланс потерь одних и выгоды других, кажется ещё менее справедливым в отношениях между поколениями, чем в отношениях между современниками. Даже если мы не можем строго определить принцип справедливого сбережения, мы должны быть в состоянии избежать крайностей такого рода.

Итак, договорная концепция рассматривает проблему с точки зрения исходного положения и требует, чтобы стороны приняли подходящий принцип накопления. Совершенно ясно, что два принципа справедливости, как они представлены здесь, должны быть подогнаны под этот вопрос. Ведь когда принцип различия применяется к вопросу о накоплении целыми поколениями, этот принцип влечёт либо отсутствие накоплений вообще, либо недостаточное накопление для улучшения социальных обстоятельств в той мере, чтобы стало возможным эффективное осуществление равных свобод. Следуя принципу справедливого накопления, каждое поколение вносит вклад в пользу следующего поколения и принимает вклад предыдущего. Нет никакого способа для более позднего поколения помочь менее удачливому предыдущему поколению. Таким образом, принцип различия не соблюдается для справедливости между поколениями, и проблема накопления должна рассматриваться каким-то другим способом.

Некоторые полагают, что различие в удачливости поколений не является справедливым. Герцен замечает, что человеческое развитие — это вид хронологической нечестности, так как живущие позднее получают выгоду от трудов своих предшественников, не платя ту же цену. А Канта приводило в замешательство, что более ранние поколения должны нести свою ношу только ради более поздних поколений, и что только последним повезёт обитать в этом законченном здании ²¹. Эти чувства, хотя и естественны, но неуместны. Несмотря на то, что отношения между поколениями носят особый характер, они не ведут к непреодолимым трудностям.

Естественным фактом является то, что поколения простираются во времени, и подлинные экономические выгоды идут в одном направлении. Эту ситуацию нельзя поправить, и поэтому вопрос о справедливости не встает. Справедливым или несправедливым является то, как институты справляются с естественными ограничениями, и то, как они устроены, чтобы воспользоваться историческими возможностями. Очевидно, для того чтобы все поколения получили выгоду (за исключением первого поколения), стороны должны согласиться на принцип накопления, который гарантирует, что каждое поколение получает от своих предшественников и обходится честно с последующими поколениями. Единственные экономические обмены между поколениями — это, так сказать, виртуальные обмены, то есть компенсирующие приспособления, которые могут быт сделаны в исходном положении, когда принят принцип накопления.

Когда стороны рассматривают эту проблему, они не знают, к какому поколению они принадлежат, или, что-то же самое, стадии цивилизации своего общества. У них нет возможности узнать, бедное ли оно или относительно богатое, аграрное или индустриальное, и так далее. Занавес неведения в этих отношениях непроницаем.

Но так как мы берём настоящее время как данность интерпретации исходного положения (§ 24), стороны знают, что они современники; и до тех пор пока мы не модифицируем свои исходные предположения, у сторон нет причин соглашаться на накопление вообще. Предшествующие поколения могут копить, а могут и не копить; в этом отношении стороны совершенно бессильны повлиять на ситуацию. Поэтому для достижения разумного результата мы предполагаем сначала, что стороны представляют, скажем, семейные линии, которые заботятся, по крайней мере, о своих непосредственных потомках; и, во-вторых, что принятый принцип должен быть таким, чтобы все предыдущие поколения следовали ему (§ 22). Эти ограничения, вместе с занавесом неведения, должны гарантировать, что каждое поколение заботится обо всех остальных поколениях.

Прибыв к принципу справедливого накопления (или лучше, к ограничениям на такой принцип), стороны должны спросить себя, сколько они хотели бы накопить на каждой стадии, предполагая, что все другие поколения тоже делают накопления или будут делать накопления в соответствии с тем же самым критерием.

Они должны рассматривать своё желание делать накопления на некоторой данной фазе цивилизации с пониманием того, что уровень накопления, ими предлагаемый, должен регулировать весь период накопления. Существенно заметить, что принцип накопления есть правило, которое приписывает подходящий уровень накопления (или пределы уровня) каждому этапу продвижения на этом пути, то есть правило, которое определяет планирование уровней накопления. Предполагается, что различным стадиям развития приписываются различные уровни накопления.

Когда люди бедны, накопления делать трудно, и потребуется низкий уровень накопления; а вот в богатых обществах разумно ожидать большего уровня накопления, поскольку реальное бремя от этого меньше. Между тем, как только справедливые институты твёрдо установлены и все основные свободы эффективно реализованы, чистое накопление должно падать до нуля. В этот момент общество утверждает свою справедливость через поддержку справедливых институтов и сохранение их материальной базы. Принцип справедливого накопления применяется к тому, что общество посчитает необходимым для свершения справедливости. Если его члены пожелают делать накопления для иных целей — это совсем другое дело.

Невозможно входить в детали планирования накопления (или пределов накопления), которое было бы всеми признано. Самое большее, на что мы можем надеяться на основании этих интуитивных соображений, — это исключить из рассмотрения крайности. Таким образом, мы можем предположить, что стороны избегают слишком высоких уровней на ранних этапах накопления, потому что в противном случае, даже если они могли бы выгадать от этого позднее, они должны быть способны искренне принять эти уровни, окажись общество бедным. Бремя обязательств применяется здесь точно так же, как прежде (§ 29). С другой стороны, они хотят, чтобы все поколения обеспечивали некоторое накопление (за исключением специальных случаев), так как если наши предшественники внесли свой вклад в накопление, выигрываем от этого мы. Эти наблюдения позволяют установить широкие пределы для принципа накопления. Для того чтобы далее сузить эти пределы, мы предполагаем, что стороны должны спросить, чего для членов смежных поколений разумно ожидать друг от друга на каждом уровне продвижения. Они постараются согласовать план накопления через баланс рассмотрении, сколько было бы желательно накопить для их непосредственных потомков, чтобы чувствовать себя вправе требовать того же от своих предшественников. Таким образом, представим себе, скажем, отцов, которым необходимо оценить, сколько они должны отложить для своих сыновей и внуков, имея в виду при этом, сколько они были вправе требовать от своих отцов и дедов. Когда они прибывают к оценкам, которые кажутся честными обеим сторонам, с тем условием, что обстоятельства должны улучшаться, тогда честный уровень для этой стадии будет определён. Как только это сделано для всех стадий, справедливый принцип накопления установлен. Конечно, при этом стороны должны иметь в виду цель накопления, а именно, достижение такого состояния общества, материальная база которого достаточна для установления эффективных справедливых институтов, в рамках которых могут быть реализованы все основные свободы.

Убедившись, что принцип накопления отвечает всем этим условиям, ни одно поколение не может винить другое, независимо от того, каким временным промежутком они разделены.

Вопрос о временных предпочтениях и приоритетах я оставлю в стороне до следующих разделов. А пока я хочу выделить некоторые черты договорного подхода. Принятие принципа справедливых сбережений не может в буквальном смысле слова быть осуществлено демократическим путем; это может быть сделано концепцией исходного положения. Так как никто не знает, к какому поколению он принадлежит, этот вопрос рассматривается с точки зрения каждого, и принятый принцип будет выражать достаточную степень согласованности. Все поколения виртуально представлены в исходном положении, так как всегда выбирался бы один и тот же принцип. Результатом будет идеально демократическое решение, такое, которое достаточно хорошо приспособлено к притязаниям каждого поколения, и следовательно, будет удовлетворять правилу, согласно которому то, что затрагивает всех, является и предметом заботы всех. Более того, сразу же становится ясным, что каждое поколение, за исключением, возможно, первого, оказывается в выигрыше, когда поддерживается разумный уровень сбережений. Процесс накопления, когда он уже начат и продолжается, — к выгоде всех последующих поколений. Каждое передаёт следующему эквивалентный реальному капиталу вклад, как это определено принципом справедливых сбережений. (Здесь не следует забывать о том, что капитал — это не только фабрики, машины и так далее, но и знания, культура, а также навыки и умения, которые делают возможными справедливые институты и справедливую ценность свободы.) Этот эквивалент представляет ответный шаг на действия предыдущих поколений, и подобный процесс позволяет будущим поколениям иметь лучшую жизнь в более справедливом обществе.

Для договорной концепции характерно также то, что она определяет некоторое справедливое общество как цель всего хода накопления. Эта особенность выводится из того факта, что некоторая идеальная концепция справедливой базисной структуры встроена в принципы, выбранные в исходном положении. В этом отношении справедливость как честность контрастирует с утилитаристскими взглядами (§ 41). Принцип справедливых сбережений можно рассматривать как некоторую форму согласия между поколениями нести свою законную долю тягот по созданию и сохранению справедливого общества. Конец процесса накопления сбережений устанавливается заранее, хотя распознать его можно только в самом общем виде. По мере возникновения конкретных обстоятельств определятся и более детальные аспекты этого события. Но в любом случае мы не обязаны продолжать максимизацию до бесконечности. На самом деле именно по этой причине принцип справедливых сбережений принимается после принципов справедливости для институтов, даже несмотря на то, что этот принцип ограничивает принцип различия. Эти принципы указывают нам, к чему стремиться. Принцип сбережений представляет собой достигнутую в исходном положении интерпретацию ранее принятой естественной обязанности поддерживать и развивать справедливые институты. В этом случае этическая проблема состоит в том, чтобы договорится о долговременном пути, на котором было бы справедливое отношение ко всем поколениям в течение всего исторического общественного процесса. Справедливость, так же как и в остальных случаях, определяет то, что людям в исходном положении кажется честным.

Следует, однако, правильно интерпретировать значение этой последней стадии общества. Хотя все поколения должны вносить свой вклад в достижение справедливого состояния дел, за пределами которого больше не требуется чистых сбережений, не следует думать, что одно это состояние придаёт смысл и цель всему процессу.

Напротив, у всех поколений есть свои соответствующие цели. Поколения подчинены друг другу не более, чем индивиды, и ни у одного поколения нет более сильных притязаний, чем у другого. Жизнь какого-либо народа мыслится как схема сотрудничества по ходу времени. Эта жизнь должна подчиняться той же концепции справедливости, которая регулирует сотрудничество современников. Наконец, последняя стадия, на которой ещё требуются сбережения, — это не стадия великого изобилия.

Возможно, эта мысль требует особого внимания. Дополнительное богатство вовсе не было бы помехой для некоторых целей, и, на самом деле, средний доход в абсолютных терминах может быть не очень высоким.

Справедливость не требует, чтобы более ранние поколения откладывали только для того, чтобы более поздние просто были обеспеченнее. Сбережения требуются в качестве условия создания полноценных институтов справедливости и равных свобод. Если дополнительное накопление и должно предприниматься, то по другим причинам. Ошибочно полагать, будто справедливое и хорошее общество должно работать на высокий материальный уровень жизни. Люди хотят осмысленного труда в свободных ассоциациях с другими, когда эти ассоциации регулируют их отношения друг с другом в системе справедливых базисных институтов. Для достижения такого положения вещей большое богатство не является необходимым. На самом деле, за некоторым пределом оно, скорее, определённо будет помехой, в лучшем случае, бессмысленным отвлечением, а может быть, и потворством себе и собственной легкомысленности. (Конечно, определение осмысленного труда само по себе является проблемой. Хотя это и не проблема справедливости, ей посвящены несколько замечаний в § 79.)

Теперь нам нужно соединить принцип справедливого сбережения с двумя принципами справедливости. Это делается с помощью предположения о том, что этот принцип определяется с точки зрения наименее преуспевших в каждом поколении. Именно репрезентативные индивиды из этой группы, растянутой во времени, и должны с помощью виртуальных поправок определить ставку накопления. На самом деле они должны будут ограничить сферу применения принципа различия. В любом поколении их ожидания должны максимизироваться при условии, что отложенные накопления были бы признаны. Таким образом, в своём полном виде принцип различия включает в себя принцип накопления в качестве ограничения. В то время как первый принцип справедливости и принцип равных возможностей первичны по отношению к принципу различия внутри поколений, принцип сбережений ограничивает его сферу в отношениях между ними.

Конечно, сбережения менее удачливых не обязательно должны делаться путём их прямого участия в инвестиционном процессе. Обычно это бывает в форме одобрения ими экономического и других устройств, необходимых для соответствующего накопления. Сбережения делаются, когда в виде политического суждения принимается та политика, которая направлена на улучшение стандарта жизни последующих поколений менее удачливых, воздерживающихся, таким образом, от непосредственно доступных выгод. Требуемые сбережения могут быть сделаны в форме поддержки этих мер, и никакой репрезентативный индивид в любом поколении наименее преуспевших не сможет пожаловаться на другого репрезентативного человека в другом поколении за то, что он не вносит свой вклад.

Это был краткий обзор некоторых основных особенностей принципа справедливых сбережений. Теперь мы видим, что люди из разных поколений имеют обязанности и обязательства друг перед другом, так же как это бывает между современниками. Настоящее поколение не может вести себя так, как пожелает, но связано принципами, которые были бы выбраны в исходном положении для определения справедливости между людьми в различные моменты времени. Кроме того, у людей есть естественная обязанность поддерживать и развивать справедливые институты, а для этого требуется развитие цивилизации до определённого уровня.

Выведение этих обязанностей и обязательств может поначалу показаться несколько натянутым применением договорной концепции. Однако эти требования были бы признаны в исходном положении, так что концепция справедливости как честности охватывает эти вопросы, не меняясь по существу.

§ 45. Временные предпочтения

Я предположил, что принимая принцип сбережений, люди в исходном положении не имеют чистых временных предпочтений. Нам необходимо рассмотреть основания для такого предположения. Для индивида уклонение от чистых временных предпочтений — это характеристика рациональности. По утверждению Сиджвика, рациональность предполагает беспристрастную заботу обо всех периодах нашей жизни. Простое различие во временной локализации, тот факт, что нечто случается раньше или позже, не является само по себе рациональным основанием придавать этому большее или меньшее значение. Конечно, некоторая настоящая или будущая выгода может иметь больший вес в силу её большей вероятности или возможности, и мы должны принимать в расчёт то, как изменится наша ситуация и способность к определённым удовольствиям. Но ни одна из этих вещей не оправдывает того, что мы предпочитаем меньшее сегодняшнее благо большему будущему лишь в силу его более близкого расположения во времени ²² (§ 64).

Итак, Сиджвик полагал, что понятия универсального блага и индивидуального блага в существенных аспектах сходны. Он утверждал, что так же как благо одного человека создаётся путём сравнения и интеграции различных благ в каждый момент времени, так и универсальное благо создаётся путём сравнения и интеграции блага многих разных индивидов. Отношение частей к целому и отношение индивидов друг к другу аналогичны, с учётом совокупного принципа полезности ²³. Принцип справедливых сбережений для общества не должен, таким образом, быть подверженным влиянию чистых временных предпочтений, поскольку, как и прежде, различная темпоральная локализация людей и поколений сама по себе не оправдывает различного к ним отношения.

Так как в справедливости как честности принципы справедливости не являются распространением принципов рационального выбора на выбор для одного человека, аргументация против временных предпочтений должна быть другого рода. Вопрос решается путём указания на исходное положение; но если он рассматривается с этой точки зрения, мы приходим к тому же самому заключению. У сторон нет причин придавать какой-либо вес лишь одному расположению во времени. Им нужно выбрать ставку сбережений для каждого уровня цивилизации. Если они будут проводить различия между более ранними или более отдалёнными периодами времени, потому что, скажем, будущее положение дел сейчас кажется менее важным, то нынешнее положение дел покажется менее важным в будущем. Хотя все решения должны приниматься сейчас, нет оснований исходить из своего сегодняшнего пренебрежения будущим, а не из будущего пренебрежения сегодняшним днём. Ситуация симметрична, и один выбор настолько же произволен, как и другой ²⁴. Так как люди в исходном положении принимают точку зрения каждого периода, находясь за занавесом неведения, эта симметрия им ясна, и они не согласятся на принцип, который придаёт больший или меньший вес более ранним периодам времени. Только таким образом они могут прийти к непротиворечивому соглашению со всех точек зрения, в то время как признать принцип временных предпочтений — значит позволить людям с различной темпоральной локализацией оценивать притязания друг друга посредством разных весов, которые базируются исключительно на этой случайности.

Как и в случае рационального благоразумия, отказ от принципа временных предпочтений не является несовместимым с учётом неопределённостей и изменяющихся обстоятельств; не исключает он и использования процентных ставок (как в социалистической экономике, так и в экономике частной собственности) для распределения ограниченных фондов инвестирования. Ограничение здесь, скорее, в том, что первые принципы справедливости не разрешают нам по-разному относиться к поколениям исключительно на тех основаниях, что они располагаются раньше или позднее во времени. Исходное положение определено таким образом, что оно ведёт к правильному в этом отношении принципу. На индивидуальном уровне чистые временные предпочтения иррациональны: это означает, что конкретный индивид не рассматривает все моменты в качестве равных в своей жизни. На уровне общества чистые временные предпочтения несправедливы: они означают (в наиболее распространённом случае, когда игнорируется будущее), что живущие пользуются преимуществами своего положения во времени для того, чтобы способствовать реализации своих собственных интересов.

Договорная точка зрения согласуется, таким образом, с отрицанием Сиджвиком временных предпочтений в качестве оснований социального выбора. Живущие могут, если они позволят себе руководствоваться такими соображениями, нанести ущерб своим предшественникам и потомкам. Может показаться, что это суждение находится в противоречии с демократическими принципами, так как иногда утверждается, что они требуют, чтобы желания нынешнего поколения определяли социальную политику. Конечно, предполагается, что эти предпочтения должны быть прояснены и установлены при определённых условиях. Коллективные сбережения на будущее имеют многие аспекты коллективного блага, и в этом случае также возникают проблемы изолированности и гарантий ²⁵. Но если предположить, что эти трудности преодолены и что информированное коллективное суждение настоящего поколения известно при этих требуемых условиях, может показаться, что демократическая точка зрения на государство не одобряет вмешательства государства ради будущих поколений, даже в тех случаях, когда общественное суждение очевидно ошибочно.

Верно ли это утверждение, зависит от того, как его интерпретировать. Не может быть возражений ему, если оно представляет описание демократической конституции. Как только общественная воля ясно выражена в законодательстве и социальной политике, правительство не может её обойти, оставаясь при этом демократическим. Оно не уполномочено полностью игнорировать взгляды избирателей на то, каким должен быть размер сбережений. Если демократический режим оправдан, то наличие такой власти у правительства обычно ведёт в итоге к большей несправедливости. Мы должны выбирать между конституционными устройствами в зависимости от того, приведут ли они к справедливому и эффективному законодательству.

Демократ тот, кто полагает, что лучше всего удовлетворяет этим критериям демократическая конституция. Но его концепция справедливости включает и условие относительно справедливых притязаний будущих поколений. Даже если на практике при выборе режима избиратели должны иметь решающее слово, то лишь потому, что существует большая вероятность, что правы они, а не правительство, наделённое властью игнорировать их желания. Однако так как справедливая конституция даже при благоприятных обстоятельствах является случаем несовершенной процедурной справедливости, люди все ещё могут принять неверное решение. Причиняя, скажем, непоправимый ущерб, они могут увековечить серьёзные преступления против будущих поколений, которых, при другой форме правления, возможно, удалось бы избежать. Более того, эта несправедливость может быть совершенно очевидной и демонстрироваться с помощью той же самой концепции справедливости, на которой основан сам демократический режим.

Несколько принципов этой концепции могут быть более или менее явно представлены в конституции, а также интерпретироваться судебными органами и общественным мнением.

В этих случаях, следовательно, нет причины, по которой демократ не мог бы встать в оппозицию публичной воле посредством соответствующих форм неподчинения, или даже, будучи правительственным чиновником, не попытаться её обойти. Хотя человек и верит в правильность справедливой конституции и принимает обязанность её поддерживать, обязанность подчиняться определённым правилам может быть отодвинута на второй план в ситуациях, когда коллективное суждение достаточно несправедливо. Нет ничего священного в решении публики относительно уровня сбережений, а её пристрастность в отношении временных предпочтений не заслуживает какого-либо особого уважения. На самом деле отсутствие сторон, которым нанесён ущерб, то есть будущих поколений, делает это ещё более уязвимым. Человек не перестаёт быть демократом, если только он не полагает, что лучшей будет какая-то другая форма правления, и не направляет свои усилия на достижение этой цели. До тех пор пока он так не считает, а вместо этого полагает, что должные формы неподчинения в виде, например, актов гражданского неповиновения или отказа от воинской службы по идейным соображениям являются необходимыми и разумными способами скорректировать политику, принятую демократическим путём, такое его поведение и согласие с демократической конституцией не противоречат друг другу. В следующей главе я буду обсуждать этот вопрос более детально. Пока же существенный момент заключается в том, что коллективная воля относительно заботы о будущем должна, как и все другие социальные вопросы, подчиняться принципам справедливости. Особенные черты этого случая не делают его исключением.

Нам следует заметить, что отказ от временных предпочтений в качестве первого принципа совместим с признанием того, что определённое игнорирование будущего может улучшить критерии, которые в противном случае были бы дефектными. Например, я уже замечал, что утилитаристский принцип может вести к очень высокой ставке сбережений, которая возлагает чрезмерное бремя на более ранние поколения. Это следствие может до некоторой степени быть скорректировано путём игнорирования благосостояния тех, кто будет жить в будущем. Так как благосостояние будущих поколений начинает цениться меньше, уже не нужно сберегать так же много, как прежде, Можно варьировать необходимое накопление с помощью изменения параметров в постулируемой функции полезности. Я не могу здесь обсуждать этот вопрос ²⁶. К сожалению, я могу только выразить мнение о том, что эти средства лишь смягчают последствия ошибочных принципов. Эта ситуация в некоторых отношениях подобна ситуации с интуитивистской концепцией, сочетающей стандарт полезности с принципом равенства (см. § 7). Там критерий равенства, которому придан должный вес, служит для корректировки критерия полезности в тех случаях, когда ни один из этих принципов, взятый поодиночке, не оказывается приемлемым.

Аналогичным образом, начав с идеи о том, что подходящей ставкой сбережений является такая, которая максимизирует социальную полезность во времени (максимизирует некоторый интеграл), мы можем получить более достоверный результат, если благосостоянию будущих поколений придаётся не такой большой вес; и наиболее подходящая поправка должна зависеть от того, насколько быстро растёт население, от продуктивности капитала и так далее. Что мы делаем, так это регулируем определённые параметры для того, чтобы прийти к заключению, в большей степени согласующемуся с нашими интуитивными суждениями. Мы можем обнаружить, что для достижения справедливости в отношениях между поколениями потребуются эти модификации в принципе полезности. Конечно, введение временных предпочтений может быть улучшением в этих случаях, но я полагаю, что такое их применение является указанием на то, что мы начали с неверной концепции. Существует различие между этой ситуацией и упоминавшейся ранее интуитивистской концепцией.

В отличие от принципа равенства, временные предпочтения не имеют внутренней этической привлекательности. Они вводятся в чистом виде ad hoc для смягчения последствий утилитаристского критерия.

§ 46. Дополнительные случаи приоритета

Проблема справедливых сбережений может быть использована для иллюстрации и других примеров приоритета справедливости. Одна из черт договорной доктрины состоит в том, что она устанавливает верхнюю границу запросов поколения о размере сбережений ради благосостояния последующих поколений. Принцип справедливых сбережений служит ограничением на ставку накоплений. Каждый век должен вносить свою справедливую долю в достижение условий, необходимых для справедливых институтов и справедливой цены Свободы; но нельзя при этом требовать большего. Можно возразить, в частности, что когда сумма выгод особенно велика и представляет собой долговременный процесс, могут потребоваться более высокие ставки сбережений. Некоторые пойдут дальше и будут утверждать, что неравенства в богатстве и власти, являющиеся нарушением второго принципа справедливости, могут быть оправданы, если последующие экономические и социальные выгоды достаточно велики. В поддержку этой точки зрения они могут указать на случаи, в которых мы, как кажется, принимаем такие неравенства и ставки накопления ради благосостояния будущих поколений.

Кейнс, например, замечает, что громадного накопления капитала перед Первой мировой войной никогда не могло бы произойти в обществе, в котором богатство было бы поделено поровну ²⁷. Общество в девятнадцатом веке, говорит он, было устроено таким образом, что увеличенный доход попадал в руки таких людей, потребление которыми этих богатств было наименее вероятным. Новые богатые не были воспитаны в духе больших трат, и радостям немедленного потребления они предпочитали власть, которую давали инвестиции. Именно это неравенство в распределении богатства и сделало возможным быстрое наращивание капитала и более или менее устойчивое улучшение в уровне жизни для всех. Именно этот факт, по мнению Кейнса, и является главным оправданием капиталистической системы. Если бы богатые тратили своё новое богатство на себя, такой режим был бы отвергнут как невыносимый. Конечно, кроме описываемого Кейнсом, есть и другие эффективные и справедливые пути повышения уровня благосостояния. Лишь в особых обстоятельствах, где в противоположность аристократическому потворству собственным желаниям проявляется бережливость капиталистического класса, общество должно получить капиталовложения (investment funds), отпуская богатым больше, чем они считают приличным потратить на себя.

Но существенно здесь то, что обоснование Кейнса, независимо от того, верны ли его посылки, можно обратить исключительно на улучшение ситуации рабочего класса. Хотя условия жизни рабочих кажутся суровыми, Кейнс, по-видимому, предполагает, что в то время как в системе существует множество явных несправедливостей, нет реальной возможности сделать так, чтобы они были устранены, а условия менее преуспевших улучшены. При других устройствах положение трудящегося человека было бы ещё хуже. Нам нет необходимости рассматривать, верны ли эти утверждения. Достаточно заметить, что Кейнс вовсе не говорит, что тяготы бедных оправданы большим благосостоянием будущих поколений. И это согласуется с приоритетом справедливости над эффективностью и большей суммой преимуществ. Во всех тех случаях, когда ограничения справедливости относительно сбережений нарушаются, должно быть показано, что обстоятельства таковы, что сохранение этих ограничений привело бы к ещё большему ущербу для тех, на чью долю выпадает несправедливость. Этот случай аналогичен случаям, отмеченным при обсуждении приоритета свободы (§ 39).

Ясно, что неравенства, о которых думал Кейнс, нарушают также и принцип честного равенства возможностей.

Таким образом, мы подходим к рассмотрению того, какие аргументы должны быть даны в пользу нарушения этого критерия, и как сформулировать соответствующее правило приоритета ²⁸. Многие авторы утверждают, что честное равенство возможностей имело бы тяжёлые последствия. Они полагают, что для коллективного блага существенно наличие какой-либо социальной структуры и правящего класса с устойчивыми наследственными чертами. Политическая власть должна принадлежать людям, имеющим опыт и воспитанным с самого детства в духе конституционных традиций своего общества, людям, чьи амбиции умеряются привилегиями и удобствами их обеспеченного положения. В противном случае ставки становятся слишком высоки, и те, у кого отсутствует культура и убеждения, оспаривают друг у друга контроль над государственной властью ради своих узких целей. Так, Бурке полагал, что знатные семьи правящей прослойки мудростью своего политического правления из поколения в поколение способствуют общему благосостоянию ²⁹.

А Гегель считал, что ограничения на равенство возможностей, такие, как, например, право первородства, необходимы для защиты землевладельческого сословия, которое особенно хорошо подходит к политическому правлению в силу своей независимости от государства, стремлению к прибыли и многочисленным внешним обстоятельствам гражданского общества ³⁰. Семейные привилегии, а также привилегии собственности подготавливают тех, кто ими обладает, к более ясному видению универсального интереса на благо всего общества. Конечно, не обязательно одобрять нечто вроде жёстко стратифицированной системы; напротив, можно утверждать, что для решительности правящего класса необходимо, чтобы туда могли попасть и быть полностью приняты люди с необычными талантами. Но это условие совместимо с отрицанием принципа равных возможностей.

Итак, для того чтобы оставаться в согласии с приоритетом честных возможностей над принципом различия, недостаточно утверждать, как это, по-видимому, делают Бурке и Гегель, что всё общество, включая наименее удачливых, получит выгоду от некоторых ограничений на равенство возможностей. Мы должны также заметить, что попытка устранить эти неравенства будет такой помехой социальной системе и функционированию экономики, что, в конце концов, возможности непреуспевших окажутся ещё более ограниченными. Приоритет честных возможностей, как и в параллельном случае, приоритета свободы, означает, что мы должны апеллировать к шансам, данным тем, у кого меньше возможностей. Мы должны утверждать, что для них открыт более широкий спектр возможностей, чем это было бы в противном случае.

Я не буду углубляться в эти затруднения. Мы, однако, должны заметить, что хотя внутренняя жизнь и культура семьи влияют, возможно, в той же степени, как и всё остальное, на мотивацию ребёнка и его способность получить пользу от образования и, в свою очередь, на его жизненные перспективы, эти эффекты не обязательно являются несовместимыми с честным равенством возможностей. Даже во вполне упорядоченном обществе, удовлетворяющем двум принципам справедливости, семья может быть барьером для равных шансов между индивидами. Дело в том, что согласно моему определению, второй принцип требует лишь равных жизненных перспектив во всех слоях общества для людей со сходными способностями и мотивацией. Если семьи в одном из слоёв общества отличаются тем, как они формируют стремления ребёнка, то, хотя честное равенство возможностей и может сохраняться между слоями, равные шансы между индивидами не сохранятся. Эта возможность поднимает вопрос о том, в какой степени следует придерживаться понятия равенства возможностей, но я отложу комментарий по этому поводу до более позднее случая (§ 77). Здесь я только замечу, что следование принципу различия и правилам приоритета, которые он предполагает, делает достижение совершенного равенства возможностей менее настоятельным.

Я не буду рассматривать, существуют ли правильные аргументы в пользу замены принципа честного равенства возможностей на иерархическую классовую структуру. Эти вопросы не являются частью теории справедливости. Значимо здесь то, что хотя такие утверждения и могут иногда показаться своекорыстными и лицемерными, они имеют надлежащую форму, когда (верно или нет) утверждают, что возможности наименее удачливых слоёв сообщества были бы ещё более ограничены, если бы эти неравенства были устранены.

Следует считать, что они не являются несправедливыми, так как условий полной реализации принципов справедливости не существует.

Отметив эти примеры приоритетов, я теперь хочу привести заключительную формулировку двух принципов справедливости для институтов. Ради полноты, я дам формулировку, включающую более ранние формулировки.

Первый принцип

Каждый индивид должен обладать равным правом в отношении наиболее общей системы равных основных свобод, совместимой с подобными системами свобод для всех остальных людей.

Второй принцип

Социальные и экономические неравенства должны быть организованы таким образом, что они одновременно

• а) ведут к наибольшей выгоде наименее преуспевших, в соответствии с принципом справедливых сбережений, и
• б) делают открытыми для всех должности и положения в условиях честного равенства возможностей.

Первое правило приоритета (приоритет свободы) Принципы справедливости должны располагаться в лексическом порядке, и следовательно, основные свободы могут быть ограничены только во имя самой свободы. Существуют два случая:

• а) менее широкие свободы должны укреплять всю систему свободы, разделяемую всеми; и
• б) свобода, меньшая, чем равная, должна быть приемлемой для граждан, обладающих этой меньшей свободой.

Второе правило приоритета (приоритет справедливости над эффективностью и благосостоянием)

Второй принцип справедливости лексически предшествует принципу эффективности и принципу максимизации суммы выгод; а честное равенство возможностей предшествует принципу различия.

Существуют два случая:

• а) неравенство возможностей должно увеличивать возможности людей с меньшими возможностями;
• б) чрезмерная ставка сбережений должна в итоге уменьшать бремя тех, на ком оно лежит.

В порядке комментария следует отметить, что эти принципы и правила приоритета, без сомнения, неполны. Безусловно, необходимо внести и другие модификации, но я не буду далее усложнять формулировку этих принципов. Достаточно заметить, что когда мы приходим к неидеальной теории, лексический порядок этих двух принципов, а также оценки, которые предполагает этот порядок, предлагают правила приоритетов, которые во многих случаях кажутся достаточно разумными. С помощью различных примеров я попытался проиллюстрировать, как могут быть использованы эти правила, и указать на их правдоподобность. Таким образом, ранжирование принципов справедливости отражается в идеальной теории и управляет применением этих принципов к неидеальным ситуациям. Оно определяет, с какими ограничениями необходимо иметь дело в первую очередь. В более крайних и запутанных случаях неидеальной теории этот приоритет правил, безусловно, не сработает; и действительно, возможно, нам и вовсе не удастся найти удовлетворительного ответа. Но мы должны как можно на более длительное время откладывать день расплаты и пытаться организовывать общество таким образом, чтобы этот день никогда не наступил.

§ 47. Предписания справедливости

Набросок системы институтов, удовлетворяющей двум принципам справедливости, теперь завершён. Как только установлена справедливая ставка сбережений или определён соответствующий диапазон ставок, мы имеем критерий для регулирования уровня социального минимума. Сумма социальных выплат и выгод от наиболее важных коллективных благ должна быть такой, чтобы увеличивать ожидания наименее удачливых в соответствии с необходимыми сбережениями и поддержанием равных свобод. Когда базисная структура принимает эту форму, результирующее распределение будет справедливым (или, по крайней мере, не будет несправедливым), каким бы оно ни было. Каждый получает совокупный доход (заработки плюс социальные выплаты), на который он имеет право при публичной системе правил, служащих основанием его законных ожиданий.

Как мы видели ранее (§ 14), центральной особенностью этой концепции распределительной справедливости является то, что она содержит значительный элемент чистой процедурной справедливости. Не предпринимается никаких попыток для определения справедливого распределения товаров и услуг на основе информации о предпочтениях и притязаниях конкретных индивидов. Знание такого рода считается несущественным с достаточно общей точки зрения, и в любом случае оно приводит к сложностям, не поддающимся принципам допустимой простоты, с которыми, можно ожидать, согласятся люди. Но для того чтобы понятие чистой процедурной справедливости оказалось успешным, необходимо, как я уже говорил, установить и беспристрастно применять справедливую систему окружающих институтов. Опора на чистую процедурную справедливость предполагает, что базисная структура удовлетворяет этим двум принципам.

Это описание долевого распределения является просто развитием знакомой идеи о том, что доход и заработная плата станут справедливыми, как только будет должным образом организована и заложена в справедливой базисной системе работоспособная конкурентная система цен. Эти условия являются достаточными.

Результирующее распределение будет случаем сопутствующей справедливости по аналогии с исходом честной игры. Но нам необходимо рассмотреть, согласуется ли эта концепция с нашими интуитивными идеями о том, что справедливо, а что несправедливо. В особенности, мы должны задать вопрос, насколько хорошо она согласуется с представлениями здравого смысла о справедливости. Похоже, мы вообще проигнорировали эти понятия. Теперь я хочу показать, как можно объяснить эти понятия и их подчинённое положение.

Эту проблему можно изложить следующим образом. Милль верно утверждал, что до тех пор пока мы остаёмся на уровне представлений здравого смысла, примирение этих максим справедливости невозможно. Например, в случае с заработной платой, принципы «каждому в соответствии с его усилиями» и «каждому в соответствии с его вкладом» сами по себе являются противоречивыми предписаниями. Более того, если мы желаем приписать им определённые веса, они не дают никакого способа определить, как установить их относительные достоинства. Таким образом, представления здравого смысла не выражают какой-либо определённой теории справедливых или честных заработков ³¹. Из этого, однако, не следует, как, по-видимому, полагает Милль, что для нахождения удовлетворительной концепции достаточно принять утилитаристский принцип. Действительно, необходим какой-либо принцип более высокого уровня; но кроме утилитаристской есть и другие альтернативы.

Возможно даже возвысить одно из этих предписаний или некоторую их комбинацию до уровня первого принципа, как это происходит, когда говорится: «от каждого по способностям, каждому по потребностям» ³². С точки зрения теории справедливости, эти два принципа справедливости задают требуемый критерий более высокого уровня. Проблема, следовательно, в том, чтобы рассмотреть, возникнут ли предписания справедливости на уровне здравого смысла во вполне упорядоченном обществе и как они обретут свои соответствующие веса.

Рассмотрим случай с заработной платой в совершенной конкурентной экономике в рамках справедливой базисной структуры. Предположим, что каждая фирма (в общественной или личной собственности) должна приспосабливать свои ставки заработков к долговременным факторам спроса и предложения. Ставки, которые выплачивают фирмы, не могут быть настолько высокими, чтобы они не могли себе позволить их выплачивать, или настолько низкими, чтобы достаточное количество людей отказалось использовать в этих фирмах свои способности, имея другие возможности. В состоянии равновесия относительная привлекательность различных работ будет равной, при прочих равных условиях-Таким образом, легко увидеть, как возникают различные предписания справедливости. Они просто идентифицируют те характеристики работ, которые значимы со стороны либо рыночного спроса, либо предложения, или с той и с другой. Спрос фирмы на рабочих определяется минимально эффективной производительностью труда, то есть чистой ценой внесённой единицы труда, измеряемой продажной ценой производимых товаров. Стоимость этого вклада в конечном счёте основывается на рыночных условиях, на том, сколько потребители готовы платить за различные товары. Опыт и подготовка, природные способности и специальные знания поощряются. Фирмы готовы платить больше тем, кто обладает этими характеристиками, так как их производительность выше. Этот факт объясняет и придаёт вес предписанию — каждому в соответствии с его вкладом и, в качестве особых случаев, у нас имеются нормы — «каждому в соответствии с его подготовкой» или опытом и так далее. Но если взглянуть со стороны предложения, поощрение также должно выплачиваться для того, чтобы тех, кто позднее может предложить свои услуги, можно было убедить пойти на расходы, связанные с подготовкой и соответствующей отсрочкой.

Аналогичным образом, работы, связанные с неопределённой или нестабильной занятостью, или выполняемые в опасных или неприятных, требующих больших усилий, условиях, обычно оплачиваются лучше. Иначе нельзя было бы найти желающих её выполнять. Из этого обстоятельства возникают такие предписания, как — каждому в соответствии с его усилиями или риском, на который он идёт и так далее. Даже когда предполагается, что природные способности индивидов одинаковы, эти нормы всё равно возникнут из потребностей экономической активности. При учёте целей людей, которые ищут работу, определённые характеристики отбираются в качестве существенных. В любое время политика фирм в области заработной платы имеет тенденцию признавать эти предписания и, с некоторой задержкой, необходимой для адаптации, приписывать им определённые веса, которых требуют условия рынка.

Все это кажется достаточно ясным. Более важны следующие несколько пунктов. Во-первых, наверняка различные концепции справедливости порождают одни и те же предписания здравого смысла. Так, в обществе, регулируемом принципом полезности, почти наверняка были бы признаны все вышеприведённые нормы. До тех пор пока цели экономических субъектов в достаточной степени сходны, к этим предписаниям будут прибегать, а политика в области заработной платы будет явно учитывать их. С другой стороны, веса, которые приписываются этим предписаниям, в общем не будут одинаковыми. Именно здесь и расходятся концепции справедливости. Возникает тенденция проведения другой политики в области заработной платы, а долговременная тенденция экономических событий почти наверняка примет другой курс. Когда семейство сопутствующих институтов управляется различными концепциями, рыночные силы, к которым вынуждены приспосабливаться фирмы и рабочие, не будут одинаковыми. Другой баланс спроса и предложения приведёт к тому, что предписания будут сбалансированы по-другому. Таким образом, контраст между концепциями справедливости проявляется не на уровне норм здравого смысла, но, скорее, в относительном и меняющемся акцентировании этих норм по ходу времени. Привычное или конвенциональное представление о честной или справедливой балансировке ни в коем случае не может считаться фундаментальным, так как это будет зависеть от регулирующих сопутствующую систему принципов и требуемых ими приспособлений к существующим условиям.

Прояснить этот пункт можно с помощью примера. Представим, что базисная структура одного общества предоставляет честное равенство возможностей, а другого общества — нет. Тогда в первом обществе принцип «каждому в соответствии с его вкладом» в особенной его форме «каждому в соответствии с его подготовкой и образованием», вероятно, получит гораздо меньший вес. Наверное, это будет так, даже если мы предположим, как это фактически и бывает, что люди имеют разные природные способности. Причина этого в том, что поскольку в первом обществе гораздо больше людей пользуются выгодами профессиональной подготовки и образования, то и предложение квалифицированных индивидов в нём будет гораздо больше. Если встречаются несовершенства на рынке капиталов, влияющие на займы (или субсидии) в сфере образования, то вознаграждение, заработанное людьми с большими способностями, будет гораздо меньшим. Относительная разница в заработках между наиболее удачливыми и классом с наинизшими доходами имеет тенденцию к сокращению; и эта тенденция ещё сильнее, когда следуют принципу различия. Таким образом, в первом обществе принцип «каждому в соответствии с его подготовкой и образованием» имеет меньший вес, а принцип «каждому в соответствии с его вкладом» — больший вес. Конечно, концепция справедливости требует, чтобы при изменении социальных условий также менялся бы и соответствующий баланс предписаний. Со временем непротиворечивое применение её принципов постепенно видоизменяет социальную структуру, так что рыночные силы также претерпевают сдвиг, устанавливая заново и вес Принципов. Нет ничего священного в отношении существующего баланса, даже если он и верен.

Более того, очень важно помнить о подчинённом положении норм здравого смысла. Они являются частью повседневной жизни и, следовательно, столь сильно влияют на наше мышление, что нелегко оправдать их подчинённый статус. Ни одно из этих предписаний не может быть с достоверностью возвышено до первого принципа. Каждое из них возникло в ответ на существенную особенность, связанную с определёнными конкретными институтами, особенность, являющуюся лишь одной из многих; да и сами институты — тоже особого рода. Принятие одного из них в качестве первого принципа наверняка приведёт к игнорированию многих вещей, которые должны быть учтены. И если все или многие предписания рассматриваются как первые принципы, это не добавляет систематической ясности. Предписания здравого смысла находятся не на должном уровне общности. Для того чтобы найти подходящие первые принципы, необходимо выйти за пределы предписаний. Нужно признать, что некоторые предписания сперва кажутся достаточно общими. Например, предписание «каждому в соответствии с его вкладом» охватывает многие случаи распределения в совершенной конкурентной экономике. В рамках теории распределения с минимально эффективной производительностью каждый субъект производства получает доход в соответствии с тем, сколько он добавляет к произведённому всеми (предполагая частную собственность на средства производства). В этом смысле, рабочему выплачивают полную цену его труда, не больше и не меньше. На первый взгляд это кажется нам честным. Это соотносится с традиционной идеей естественного права собственности на плоды своего труда. Следовательно, некоторым авторам предписание вклада казалось столь же удовлетворительным, как принцип справедливости ³³.

Легко, однако, убедиться, что это не так. Минимальная эффективность продукта труда зависит от спроса и предложения. То, что индивид вносит посредством своего труда, варьируется вместе со спросом фирм на его навыки, а это, в свою очередь, варьируется со спросом на продукцию фирм. На вклад индивида также влияет то, сколько ещё индивидов предлагают сходные таланты. Таким образом, отсутствует предпосылка, что следование принципу вклада ведёт к! справедливому исходу, если только глубинные рыночные силы и доступность возможностей, которые они отражают, регулируются соответствующим образом. А это подразумевает, как мы видели, то, что базисная структура в целом справедлива. Таким образом, нет способа приписать должный вес предписаниям справедливости, за исключением введения окружающих механизмов, требуемых принципами справедливости. Некоторые институты действительно придают особую значимость определённым предписаниям, так же как, например, рыночная экономика делает акцент на принципе вклада. Но из наблюдения за использованием отдельного изолированного предписания нельзя вывести заключение о справедливости окончательного распределения. Комплексное взвешивание многих предписаний производится всей системой. Таким образом, принцип потребности оставляется ветви социальных выплат; он вовсе не служит предписанием заработной платы. Для оценки справедливости долевого распределения мы должны учесть всю работу сопутствующих механизмов, пропорцию дохода и богатства, исходящую из каждой ветви ³⁴.

По поводу предыдущего изложения предписаний здравого смысла и идеи чистой процедурной справедливости можно возразить, что совершенная конкурентная экономика никогда не может быть реализована. В факторы производства на самом деле никогда не включаются минимально эффективные продукты, и в современных условиях производства промышленность попадает в подчинение немногих больших фирм. Конкуренция в лучшем случае несовершенна, и люди получают гораздо меньше, чем стоит их вклад, и в этом смысле их эксплуатируют ³⁵. Ответом на это возражение, во-первых, будет то, что, в любом случае, концепция должным образом регулируемой конкурентной экономики с соответствующими сопутствующими институтами является идеальной схемой, которая показывает, как могли бы быть реализованы два принципа справедливости. Она служит для иллюстрации содержания этих принципов и выявляет один способ, которым как экономика частной собственности, так и социалистический режим могут удовлетворить эту концепцию справедливости. Признавая, что существующие условия никогда не дотягивают до идеальных предпосылок, мы имеем некоторое представление о том, что справедливо. Более того, мы находимся в лучшем положении, чтобы оценить, насколько серьёзны существующие несовершенства, и решить, каков лучший способ приближения к идеалу.

Второй пункт заключается в следующем. Смысл, в котором люди эксплуатируются рыночными несовершенствами, весьма особенный, а именно — при этом нарушается предписание вклада, и это происходит потому, что система цен теряет свою эффективность. Но как мы только что видели, это предписание всего лишь одна из многих вторичных норм, и что действительно имеет значение, так это функционирование всей системы и то, компенсируются ли эти дефекты где-либо в другом месте. Более того, так как не выполняется, по существу, принцип эффективности, то можно также сказать, что эксплуатируется всё сообщество. Но на самом деле понятие эксплуатации здесь неуместно. Оно подразумевает глубинную несправедливость сопутствующей системы и почти не имеет отношения к проявлениям неэффективности рынка ³⁶.

Наконец, ввиду подчинённого положения принципа эффективности в справедливости как честности, неизбежные отклонения от рыночного совершенства не причиняют особого беспокойства. Важнее то, что конкурентная система предоставляет сферу действия принципу свободной ассоциации и свободного выбора занятий на фоне честного равенства возможностей, а также то, что она позволяет решениям потребителей регулировать производство товаров для личных нужд. Основным предварительным условием является совместимость экономического устройства с институтами свободы и свободной ассоциацией. Таким образом, если рынки достаточно конкурентны и открыты, понятие чистой процедурной справедливости становится осуществимым. Оно кажется более практичным, чем другие традиционные идеалы, будучи явно предназначенным для координации множества возможных критериев в одну согласованную и работоспособную концепцию.

§ 48. Законные ожидания и моральные заслуги

Здравый смысл склонен предполагать, что доход, богатство и вообще хорошие вещи в жизни должны распределяться в соответствии с моральными заслугами. Справедливость — это счастье в соответствии с добродетелью. Хотя и признается, что этот идеал никогда не может быть полностью реализован, это подходящая концепция справедливости, по крайней мере, в качестве prima facie принципа, и общество должно пытаться его реализовать, как только это позволят обстоятельства ³⁷. Справедливость как честность отвергает эту концепцию. Такой принцип не был бы выбран в исходном положении. Не вполне ясно, как можно определить требуемый критерий в этой ситуации. Более того, идея распределения в соответствии с добродетелью не делает различия между моральными заслугами и законными ожиданиями. Так, индивиды и группы, принимая участие в справедливой организации, выдвигают притязания друг к другу, которые определяются публично признанными правилами. По совершению различных вещей, поощряемых существующей организацией, они приобретают определённые права, и справедливое долевое распределение удовлетворяет эти притязания. Справедливая схема, таким образом, отвечает тому, на что люди имеют право; она удовлетворяет их законные ожидания, базирующиеся на социальных институтах. Но то, на что они имеют право, не пропорционально их подлинной ценности и не зависит от неё. Принципы справедливости, которые регулируют базисную структуру и определяют обязанности и обязательства индивидов, не упоминают о моральных заслугах, а долевое распределение не соответствует им.

Это заключение подтверждается предыдущим описанием предписаний здравого смысла и их роли в чисто процедурной справедливости (§ 47). Например, при определении заработной платы конкурентная экономика придаёт вес предписанию вклада. Но, как мы уже видели, мера вклада (которая оценивается его минимально эффективной продуктивностью) зависит от спроса и предложения. Конечно, моральная ценность личности не варьируется в зависимости от того, сколько людей предлагают аналогичные навыки или пожелали иметь то, что она может произвести. Никто не предполагает, что когда спрос на чьи-то способности уменьшается, или эти способности ослабевают (как это случается с певцами), моральное достоинство индивида претерпевает аналогичный сдвиг. Все это совершенно очевидно, и все с этим давно согласны ³⁸. Это просто отражает уже ранее отмеченный факт (§ 17), что одна из опорных точек наших моральных суждений — это то, что никто не заслуживает своего места в распределении природных задатков больше, чем он заслуживает своего исходного стартового места в обществе.

Более того, ни один из принципов справедливости не нацелен на вознаграждение добродетели.

Вознаграждения, завоеванные, например, редкими природными талантами, должны покрывать затраты на подготовку и поощрять усилия, направленные на обучение, а также направлять способности туда, где они наилучшим образом содействуют общему интересу. Результирующее долевое распределение не коррелирует с моральной значимостью, так как изначальное наделение природными задатками и случайности их развития и культивирования в раннем возрасте с моральной точки зрения произвольны. Предписание, которое интуитивно наиболее близко вознаграждению моральной ценности, — это распределение в соответствии с усилиями, или, может быть, лучше сказать, добросовестными усилиями ³⁹. И вновь становится ясно, что усилия, которые готов предпринять человек, зависят от его природных способностей и умения и от открытых для него альтернатив.

Более талантливые, скорее, (при прочих равных условиях) будут предпринимать добросовестные усилия, и, как кажется, невозможно не принять в расчёт их удачу. Но идея вознаграждения заслуг неосуществима. И безусловно, чем больше упор на предписание потребностей, тем сильнее игнорируется моральная ценность. Базисная структура также не балансирует предписаний справедливости для достижения требуемого соответствия косвенными методами. Она регулируется двумя принципами справедливости, которые полностью определяют другие цели.

К тому же самому заключению можно прийти другим путём. В предыдущих замечаниях не было дано объяснения понятию моральной ценности, отличному от притязаний личности, основывающихся на его законных ожиданиях. Предположим, таким образом, что мы определяем это понятие и показываем, что оно не коррелирует с долевым распределением. Нам нужно лишь рассмотреть вполне упорядоченное общество, то есть общество, в котором институты справедливы, и этот факт публично признается. Его члены, кроме того, имеют сильное чувство справедливости, эффективное желание подчиняться существующим правилам и предоставлять друг другу то, на что они имеют право. В этом случае мы можем предположить, что каждый имеет равную моральную ценность. Мы теперь определили это понятие в терминах чувства справедливости, желания вести себя в соответствии с принципами, которые были бы выбраны в исходном положении (§ 72). Но очевидно то, что понятая таким образом равная моральная ценность личностей не влечёт равенства долевого распределения.

Каждый должен получать то, на что в соответствии с правилами справедливости он имеет право, а они не требуют такого равенства.

Существенно то, что понятие моральной ценности не даёт нам какого-либо первого принципа распределительной справедливости. Причина в том, что оно может быть введено только после того, как были признаны принципы справедливости и естественных обязанностей. Как только у нас в распоряжении есть первые принципы, моральная ценность может быть определена как обладание чувством справедливости; и, как будет видно позднее (§ 66), добродетели можно охарактеризовать как желания или тенденции действовать на основе соответствующих принципов. Таким образом, понятие моральной ценности вторично по отношению к понятиям правильности и справедливости и не играет роли в содержательном определении долевого распределения. Этот случай аналогичен отношению между содержательными правилами собственности и законом о грабежах и кражах. Эти преступления и негативные явления, которые они влекут, предполагают институт собственности, которая устанавливается для первичных и независимых социальных целей. Ведь организация самим обществом поощрения моральных заслуг в качестве первого принципа была бы аналогична введению собственности с целью наказания воров. Критерий «каждому в соответствии с его добродетелью» не был бы, следовательно, выбран в исходном положении. Поскольку стороны желают продвигать свои концепции блага, у них нет причин организовывать свои институты так, чтобы долевое распределение определялось посредством моральных заслуг, даже если бы они и могли предварительно найти стандарт для их определения.

Во вполне упорядоченном обществе индивиды обретают притязания на долю своего общественного продукта путём выполнения определённых вещей, которые поощряются существующей организацией. Возникающие законные ожидания являются, так сказать, обратной стороной принципа честности и естественной обязанности справедливости. Ведь точно так же, как человек имеет обязанность поддерживать справедливые устройства и обязательство выполнять свою роль, когда он согласился со своим положением в них, так и человек который подчинился системе и внёс свой вклад, теперь имеет праве на соответствующее отношение к себе остальных.

Они обязаны выполнять его законные ожидания. Таким образом, когда существует справедливое экономическое устройство, притязания индивидов должным образом разрешаются через правила и предписания (с из соответствующими весами), которые в нём считаются существенными Как мы уже видели, неверно утверждать, что справедливое долевое распределение вознаграждает индивидов в соответствии с их моральной ценностью. Но мы можем сказать, в традиционном стиле, что справедливая система отдаёт должное каждому человеку: то есть она выделяет каждому то, на что он имеет право в соответствии с определением самой системы.

Принципы справедливости для институтов и индивидов устанавливают, что это действие является честным.

Теперь следует отметить, что хотя притязания человека регулируются существующими правилами, мы всё равно можем провести различие между правом на обладание чем-то и тем, что мы заслуживаем это в привычном, хотя и не моральном смысле ⁴⁰. Вот иллюстрация: после игры часто жалуются, что проигравшая сторона заслуживала победы. Здесь не имеется в виду, что у победителей нет права претендовать на победу или на любые положенные победителю трофеи. Вместо этого имеется в виду, что проигравшая команда в большей степени проявила навыки и качества, которые требуются в этой игре и использование которых и делает спорт привлекательным. Следовательно, проигравшие действительно заслуживали победы, но проиграли в результате невезения или каких-то других случайностей, которые привели к неудаче. Аналогичным образом, даже лучшее экономическое устройство не всегда приводит к наиболее предпочтительным результатам. Притязания, которые в действительности приобретают индивиды, неизбежно в большей или меньшей степени отклоняются от тех, которые системе предназначено дозволять. Некоторые индивиды, находящиеся в привилегированном положении, например, могут не обладать в большей степени, чем другие, желаемыми качествами и способностями. Все это достаточно очевидно. Здесь это важно потому, что хотя мы действительно можем различить притязания, выполнения которых от нас требует существующая организация (с учётом того, что сделали индивиды и как сложились дела), и притязания, которые появились бы в более идеальных условиях, это не значит, что долевое распределение должно согласовываться с моральной ценностью. Даже когда всё происходит наилучшим образом, по-прежнему отсутствует тенденция к совпадению распределения и добродетели.

Без сомнения, некоторые по-прежнему могут утверждать, что долевое распределение должно соответствовать моральной ценности, по крайней мере, в той степени, в которой это достижимо. Они могут полагать, что в том случае, если наиболее обеспеченные не будут обладать более высокими моральными качествами, обладание большими преимуществами явится оскорблением нашего чувства справедливости. Это мнение может возникнуть в результате рассмотрения распределительной справедливости в качестве противоположности карательной (retributive) справедливости. Верно, что во вполне упорядоченном обществе тот, кто подвергается наказаниям за нарушение справедливых законов, обычно совершает что-то плохое. Это потому, что цель уголовного закона — поддерживать основные естественные обязанности, которые запрещают нам наносить вред жизни и здоровью других или лишать их свободы и собственности; наказания должны служить этой цели.

Они представляют не просто систему испытаний и тягот, предназначенных для придания ценности определённым видам поведения, но и регулирования поведения людей во имя взаимной выгоды. Было бы гораздо лучше, если бы действия, запрещаемые в уголовном кодексе, никогда не совершались ⁴¹. Таким образом, приверженность к таким поступкам свидетельствует о плохом характере, и в справедливом обществе юридические наказания будут выпадать лишь на долю тех, кто демонстрирует такие черты.

Ясно, что распределение экономических и социальных преимуществ имеет совершенно отличный характер. Эти устройства не являются, так сказать, обращением уголовного права, потому что точно так же как один наказывает за определённые нарушения, второй вознаграждает моральное достоинство ⁴². Функция неравного долевого распределения заключается в том, чтобы покрывать расходы на подготовку и образование, привлекать индивидов в фирмы и ассоциации, которые в них больше всего нуждаются с социальной точки зрения и так далее.

Предполагая, что все принимают уместность мотивации личного или группового интереса, должным образом регулируемой чувством справедливости, каждый решает совершать такие действия, которые лучше всего согласуются с его целями. Вариации в заработной плате, доходе и должностных привилегиях должны просто влиять на эти выборы так, чтобы конечный результат согласовывался с эффективностью и справедливостью. Во вполне упорядоченном обществе не должно быть необходимости в законах о наказании, за исключением тех случаев, когда проблема гарантий не сделает его необходимым. Вопрос криминальной справедливости принадлежит большей частью теории частичного согласия, в то время как описание долевого распределения принадлежит теории строгого согласия и соображениям идеальной схемы. Взгляд на распределительную и карательную справедливости как на противоположности совершенно ошибочен и ведёт к другому оправданию долевого распределения, чем то, которое оно на самом деле имеет.

§ 49. Сравнение со смешанными концепциями

Хотя я часто сравнивал принципы справедливости с утилитаризмом, я пока ничего не сказал о смешанных концепциях. Вспомним, что они определяются путём подстановки стандарта полезности и других критериев вместо второго принципа справедливости (§ 21). Теперь я должен рассмотреть эти альтернативы, особенно в связи с тем, что многие люди могут посчитать их более разумным, чем принципы справедливости, которые, по крайней мере на первый взгляд, налагают довольно жёсткие требования. Но необходимо сразу же подчеркнуть, что все смешанные концепции принимают первый принцип и, следовательно, признают приоритетное место равных свобод. Ни одна из этих точек зрения не является утилитаристской, так как даже если принцип полезности заменяется вторым принципом, или какой-то его частью, скажем принципом различия, концепция полезности по-прежнему занимает подчинённое положение. Если одной из главных целей справедливости как честности было создание альтернативы классической доктрине утилитаризма, то эта цель достигается, даже если в конце вместо двух принципов справедливости мы примем некоторую смешанную концепцию. Более того, учитывая важность первого принципа, кажется, что существенные черты договорной теории в этих альтернативах сохраняются.

Теперь из этих замечаний видно, что против смешанных концепций возражать гораздо труднее, чем против принципа полезности. Многие авторы, которые, как кажется, придерживаются некоторого варианта утилитаризма, даже если он расплывчато понимается как балансирование и гармонизация социальных интересов, явно предполагают наличие фиксированной конституционной системы, которая гарантирует основные свободы до некоторой минимальной степени. Таким образом, на самом деле они придерживаются некоторой смешанной доктрины, и следовательно, сильные аргументы от свободы уже не могут использоваться как раньше. Главная проблема тогда в том, что же по-прежнему можно сказать о преимуществе второго принципа над принципом полезности, когда оба они ограничены принципом равной свободы. Нам необходимо рассмотреть доводы, по которым отвергается стандарт полезности даже в этом случае, хотя ясно, что эти доводы не будут в той же степени решающими, как доводы, по которым отвергаются классические доктрины и доктрины средней полезности.

Рассмотрим вначале смешанную концепцию, которая довольно близка к принципам справедливости: a именно, ту точку зрения, которая возникает, когда принцип средней полезности, ограниченный определённым социальным минимумом, заменяется принципом различия, а всё остальное остаётся без изменений. Итак, трудность здесь та же, что и с интуитивистскими доктринами в общем: как должен выбираться и приспосабливаться к изменяющимся обстоятельствам социальный минимум? Может также показаться, что тот, кто пользуется двумя принципами справедливости, добивается баланса между максимизацией средней полезности и сохранением должного социального минимума. Если бы мы обратили внимание лишь на обдуманные суждения этого человека, а не на его доводы в пользу этих суждений, его оценки могли бы быть неотличимы от суждений человека, следующего этой смешанной концепции. Существует, как я полагаю, достаточный простор в определении уровня социального минимума при различных обстоятельствах, которые должны привести к этому результату. Как мы в таком случае узнаем, что человек, принимающий эту смешанную точку зрения, не опирается в действительности на принцип различия? Конечно, он не прибегает к нему сознательно, и, в самом деле, он может даже отвергнуть предположение о том, что поступает именно так.

Но оказывается, что уровень, который приписывается необходимому минимуму, ограничивающему принцип средней полезности, ведёт точно к тем же самым следствиям, которые получились бы, если бы он в действительности следовал этому критерию. Более того, он не в состоянии объяснить, почему он выбирает этот минимум именно таким образом; самое лучшее, что он может сказать, это то, что он принимает решение, которое кажется ему наиболее разумным. Было бы слишком сильным утверждение, что этот человек действительно использует принцип различия, так как его суждения могут соответствовать какому-нибудь другому стандарту. Однако верно то, что его концепцию справедливости ещё нужно идентифицировать. Невидимая глазу свобода в определении должного минимума оставляет вопрос открытым.

Аналогичные вещи можно сказать и о других смешанных теориях. Таким образом, можно было бы ограничить принцип средней полезности путём установления некоторого распределительного требования, либо самостоятельного, либо в соединении с каким-нибудь, подходяще выбранным социальным минимумом.

Например, можно было бы попытаться заменить принцип различия на критерий максимизации средней полезности за минусом некоторой доли (или кратного) стандартного отклонения от результирующего распределения ⁴³. Так как это отклонение минимально, когда все достигают одинаковой полезности, этот критерий свидетельствует о большей заботе о менее удачливых, чем принцип полезности. Теперь интуитивистские черты такой точки зрения также ясны, так как нам нужно задать вопрос — как будет выбираться доля (или кратное) стандартного отклонения, и как этот параметр будет варьироваться вместе с самим этим средним. И вновь, принцип различия может находиться на заднем плане. Такая разновидность смешанной точки зрения находится на равных с другими интуитивистскими концепциями, которые направляют нас к принятию множественности целей. Ведь здесь утверждается, что при условии сохранения определённой нижней планки, желанными целями являются как большее среднее благосостояние, так и более равное распределение. Наш институт недвусмысленно предпочтительнее какого-либо другого, если он лучше в каждом из этих отношений.

Различные политические взгляды, однако, балансируют эти цели по-разному, и мы нуждаемся в критериях для определения их относительных весов. Дело в том, что когда мы признаем цели такого рода, то мы, в общем, согласны не очень во многом. Должно быть признано, что достаточно детальное взвешивание целей неявно присутствует в достаточно полной концепции справедливости. В повседневной жизни мы часто довольствуемся перечислением принципов здравого смысла и целей наших действий, добавляя, что в определённых вопросах нам приходится балансировать их в свете общих фактов ситуации. Хотя это и разумный практический совет, он не представляет явно выраженной концепции справедливости. На самом деле, рекомендуется наилучшим образом пользоваться своими суждениями, насколько это возможно, в рамках этих целей для направления действий. Только меры, предпочтительные по обоим основаниям, будут явно более желательными. В отличие от этого, принцип различия является относительно строгой концепцией, так как он ранжирует все комбинации целей в соответствии с тем, насколько они улучшают перспективы наименее удачливых.

Таким образом, несмотря на тот факт, что принцип различия на первый взгляд кажется несколько специальной концепцией, он всё-таки мог бы служить критерием, который, в соединении с другими принципами справедливости, находился бы на заднем плане и контролировал веса, выраженные в наших повседневных суждениях, когда последние сопоставлялись бы с различными смешанными принципами. Наш привычный способ опираться на интуицию в соответствии со стандартами более низкого порядка может скрыть из виду существование основных принципов, которые ответственны за силу этих критериев. Конечно, вопрос о том, эксплицируют ли эти два принципа справедливости, и в особенности принцип различия, наши суждения о распределительной справедливости, можно решить только после выведения достаточно детальных следствий из этих принципов и установления того, в какой степени мы готовы принять веса, к которым они ведут. Возможно, конфликта между этими следствиями и нашими обдуманными убеждениями и не будет. Да его и не должно быть с суждениями, которые являются опорными точками, суждениями, которые мы, как кажется, не желаем пересматривать при любых обозримых обстоятельствах. Иначе эти два принципа не являются полностью приемлемыми, и будет необходим частичный их пересмотр.

Но, возможно, наши повседневные взгляды не влекут ничего слишком определённого в отношении баланса конкурирующих целей. Если это так, главный вопрос в том, можем ли мы согласиться на гораздо более строгую спецификацию нашей концепции справедливости, которую представляют эти два принципа. При условии сохранения некоторых опорных точек нам нужно определить лучший способ наполнения нашей концепции справедливости и распространения её на другие случаи. Эти два принципа справедливости могут не столько противостоять нашим интуитивным убеждениям, сколько давать относительно конкретный принцип для вопросов, которые здравый смысл находит непривычными и оставляет нерешёнными. Таким образом, хотя принцип различия и кажется нам поначалу странным, размышления о его следствиях, когда он соответствующим образом ограничен, может убедить нас, что он либо согласуется с нашими обдуманными суждениями, либо проецирует эти убеждения на новые ситуации некоторым приемлемым образом.

В русле предыдущих замечаний мы можем отметить, что апелляция к общему интересу является политической конвенцией демократического общества. Ни одна политическая партия публично не признает, что она борется за законодательство, которое было бы невыгодно любой признанной социальной группе. Но как должна пониматься эта конвенция? Конечно, это нечто большее, чем принцип эффективности, и мы не можем предполагать, что правительство действует равным образом в интересах всех. Так как невозможно максимизировать более чем одну точку зрения, вполне естественно, при наличии морали демократического общества, выделить позицию наименее удачливых и продвигать их долговременные интересы наилучшим образом, совместимым с равными свободами и честными возможностями. Представляется, что политика, в справедливости которой у нас имеется наибольшая уверенность, по крайней мере, устремлена в этом направлении, в том смысле, что этот слой общества был бы хуже обеспечен, если бы она была свернута. Эти меры справедливы во всех отношениях, даже если не совершенно справедливы. Принцип различия можно, следовательно, интерпретировать как достаточно разумное расширение политической конвенции демократии, когда мы сталкиваемся с необходимостью принятия достаточно полной концепции справедливости.

Отмечая, что смешанные концепции имеют интуитивистские черты, я не имей в виду то, что этот факт является решающим против них возражением. Как я уже замечал (§ 7), такие комбинации принципов, безусловно, имеют огромную практическую ценность. Без сомнения, эти концепции определяют правдоподобные стандарты, путём указания на которые может быть оценена проводимая политика, и, при наличии сопутствующих институтов, они могут направлять нас к верным заключениям. Например, человек, принимающий смешанную концепцию максимизации среднего благосостояния за минусом некоторой доли (или кратного) стандартного отклонения, вероятно, предпочтёт честное равенство возможностей, так как представляется, что большее количество равных шансов для всех одновременно поднимает среднее (посредством роста эффективности) и уменьшает неравенство. В этом примере заменитель принципа различия поддерживает другую часть второго принципа.

Более того, очевидно, что в какой-то момент мы не можем избежать опоры на наши интуитивные суждения.

Трудность со смешанными концепциями в том, что они могут обращаться за помощью к этим суждениям слишком преждевременно и не определять ясной альтернативы принципу различия. В отсутствие процедуры приписывания соответствующих весов (или параметров), возможно, что баланс в действительности будет определяться принципами справедливости, если только, конечно, эти принципы не ведут к неприемлемым для нас заключениям. Если такое случится, то может оказаться предпочтительной какая-либо смешанная концепция, несмотря на её апелляцию к интуиции, особенно если её использование помогает ввести порядок и согласие в наши обдуманные убеждения.

Ещё одно соображение в пользу принципа различия — это сравнительная лёгкость его интерпретации и применения. Действительно, привлекательность смешанных критериев частично заключается в том, что они избегают довольно сильных требований к принципу различия. Нет особых сложностей в установлении того, какие вещи будут способствовать интересам наименее удачливых. Эту группу можно идентифицировать посредством её индекса первичных благ, и вопросы политики можно решить, спросив, какой выбор сделает репрезентативный индивид в соответствующей ситуации. Но в тех границах, в которых принципу полезности отведена роль, беспокоит неясность представлений о среднем (всеобщем) благосостоянии. Необходимо получить какую-то оценку функций полезности для различных репрезентативных индивидов, установить для них межличностные соответствия и так далее. Связанные с этим проблемы так велики, а аппроксимации настолько грубы, что противоположные мнения могут казаться различным людям равно правдоподобными. Одни могут утверждать, что приобретения одной группы перевешивают потери другой, в то время как другие могут это отрицать. Никто не может предложить принципов, объясняющих эти различия или то, как их можно преодолеть. Тем, кто занимает более сильные социальные положения, легче несправедливым способом продвигать свои интересы, не рискуя быть уличёнными в явном нарушении границ. Конечно, все это очевидно, а неясность этических принципов признавалась всегда. Однако не все они неточны в равной степени, и наши два принципа справедливости имеют преимущество, будучи более ясными в своих требованиях, и в том, что нужно сделать для их удовлетворения.

Можно было бы подумать, что неясность принципа полезности преодолевается с помощью лучшего объяснения того, как измерять и как агрегировать благосостояние. Я не хочу делать акцент на этих широко обсуждаемых технических проблемах, так как более важные возражения против утилитаризма находятся на другом уровне.

Но краткое упоминание этих вопросов прояснит договорную доктрину. Итак, существует несколько способов установления некоторой межличностной меры полезности. Один из них (обращаясь, по крайней мере, к Эджворту) — это предположить, что индивид способен различить только конечное число уровней полезности ⁴⁴. Утверждается, что человек безразличен к альтернативам, которые относятся к одному уровню, а кардинальная мера различия в полезностях между любыми двумя альтернативами определяется количеством распознаваемых уровней, которые их разделяют. Получающаяся кардинальная шкала единственна, как это и должно быть, с точностью до положительных линейных преобразований. Чтобы установить меру для людей, можно предположить, что различие между соседними уровнями одинаково для всех индивидов и одинаково между всеми уровнями. С этим межличностным правилом соответствия вычисления чрезвычайно просты.

Сравнивая альтернативы, мы устанавливаем число уровней между ними для каждого индивида, а затем суммируем, принимая в расчёт плюсы и минусы.

Эта концепция кардинальной полезности страдает из-за хорошо известных трудностей. Оставляя в стороне очевидные практические проблемы и тот факт, что обнаружение индивидом уровня различений зависит от фактически имеющихся альтернатив, кажется невозможным обосновать предположение о том, что социальная полезность перехода с одного уровня к другому одинакова для всех индивидов. С другой стороны, эта процедура идентичным образом взвешивала бы те изменения, имеющие одинаковое число различений, к которым индивиды испытывали бы разные чувства — у одних были бы более сильные чувства, чем у других; с другой стороны, она придавала бы больший вес изменениям, пережитым теми индивидами, которые, как кажется, выделили больше уровней. Конечно, неверно игнорировать силу установок и особенно так высоко вознаграждать способность отмечать различия, которая может систематическим образом варьироваться в соответствии с темпераментом и подготовкой ⁴⁵. Действительно, вся эта процедура кажется произвольной. Она, однако, имеет то достоинство, что иллюстрирует, каким образом принцип полезности содержит неявные этические предпосылки в методе, избранном для установления требуемой меры полезности. Понятие счастья и благосостояния недостаточно определены, и даже для определения должной кардинальной меры, может быть, нам придётся поискать моральную теорию, в которой она будет использоваться.

Аналогичные трудности возникают и с определением Неймана-Моргенштерна ⁴⁶. Можно показать, что если выбор индивида между рискованными перспективами удовлетворяет определённым постулатам, то существуют значения полезности, соответствующие этим альтернативам таким образом, что решения индивида можно интерпретировать как максимизацию ожидаемой полезности. Он выбирает так, как будто он руководствовался математическим ожиданием этих значенией полезности; и эти приписывания полезности единственны с точностью до положительных линейных преобразований. Конечно, не утверждается, что сам индивид использует приписывание полезностей в принятии своих решений. Эти числа не руководят его выбором, не дают они и процедуры размышления от первого лица. Скорее, если предпочтения индивидами альтернатив соответствуют определённым условиям, математик может, по крайней мере теоретически, подсчитать числа, которые описывают эти предпочтения как максимизацию ожидаемой полезности в определённом ранее смысле.

Пока ничего нельзя заключить о действительном ходе размышления индивида, или о критериях, если таковые существуют, на которые опирается индивид; ничего не говорится о том, каким характеристикам альтернатив соответствуют численные значения полезности.

Предполагая, что мы можем установить кардинальную полезность для каждого человека, как должна устанавливаться межличностная мера? Известное предложение — это правило «один — ноль»: приписывание значения «ноль» наихудшей возможной ситуации индивида и значения «единица» — его лучшей ситуации. На первый взгляд это кажется справедливым решением, возможно, выражающим по-другому идей о том, что каждая ситуация стоит единицу и не более чем единицу. Однако существуют и другие предложения со сравнимой симметрией, например, когда худшей альтернативе приписывается нулевая ценность, а единица приписывается сумме полезностей всех альтернатив ⁴⁷. Оба этих правила кажутся равным образом справедливыми, так как первое постулирует равную максимальную полезность для всех, а последнее — равную среднюю полезность; но они могут вести к разным социальным решениям. Более того, эти предложения на самом деле постулируют то, что все индивиды имеют аналогичные способности к удовлетворению, а это кажется необычной ценой, которую требуется заплатить лишь за то, чтобы определить межличностную меру. Эти правила ясно определяют понятие благосостояния особым образом, так как обычное понятие будет позволять вариации в том смысле, что какая-либо другая интерпретация этого понятия будет равным образом, если не более, совместима со здравым смыслом. Так, например, правило «один — ноль» подразумевает, что, при прочих равных условиях, большая социальная полезность получится в результате воспитания у людей простых желаний и более лёгкого их удовлетворения, и что такие люди обычно будут иметь более сильные притязания. Они довольствуются меньшим, и поэтому их можно ближе подвести к наивысшей полезности. Если для кого-то эти следствия неприемлемы, но он по-прежнему желает придерживаться точки зрения утилитаризма, то должна быть найдена какая-нибудь другая межличностная мера.

Далее, мы должны заметить, что хотя постулаты Неймана — Моргенштерна предполагают, что индивиды не получают удовольствия от переживания риска, процесса азартной игры, на результирующую меру, тем не менее, влияют установки по отношению к неопределённости, являющейся результатом общего распределения вероятностей ⁴⁸. Таким образом, если это определение полезности используется в социальных решениях, чувства людей относительно риска должны влиять на критерий благосостояния, который подлежит максимизации. И вновь мы видим, что эти конвенции, определяющие межличностные сравнения, имеют неожиданные моральные следствия. Как и прежде, на меру полезности влияют случайности, произвольные с моральной точки зрения. Эта ситуация очень отличается от справедливости как честности, как это видно из её кантианской интерпретации, с её вхождением идеалов в принципы и её опорой на первичные блага для проведения необходимых межличностных сравнений.

В таком случае покажется, что неясность утилитаристского принципа вряд ли можно удовлетворительным образом устранить лишь посредством более строгой меры полезности. Напротив, как только необходимые для межличностных сравнений конвенции рассмотрены, мы видим, что существуют различные методы для определения этих сравнений. Однако эти методы включают поразительно разные предпосылки и имеют очень разные следствия. Это моральный вопрос — какие из этих определений и правил соответствия являются подходящими для теории справедливости (и могут ли быть таковыми вообще). Именно это имеется в виду, я полагаю, когда говорится, что межличностные сравнения зависят от ценностных суждений. Хотя очевидно, что принятие принципа полезности — это вопрос моральной теории, менее очевидно то, что сами процедуры для измерения благосостояния поднимают аналогичные проблемы. Так как существует более одной такой процедуры, выбор зависит от использования этой меры; а это означает, что этические соображения в конечном счёте окажутся решающими.

Здесь будут уместны комментарии Мейна по поводу стандартных утилитаристских предпосылок. Он считает, что основания для этих предпосылок становятся ясны, как только мы увидим, что они просто являются рабочим правилом законодательства, и именно так воспринимал их Бентам ⁴⁹. При наличии многочисленного и достаточно однородного общества и энергичного современного законодательного собрания, единственный принцип, который может направлять законодательство в большом масштабе, — это принцип полезности.

Необходимость отрицания различий между людьми, даже весьма реальных, ведёт к принципу, согласно которому следует рассматривать всех одинаковым образом, и к постулатам подобия и минимальной эффективности (marginality). Конечно, конвенции для межличностных сравнений должны оцениваться в том же свете. Договорная доктрина утверждает, что как только мы убедимся в этом, мы также увидим, что от идеи измерения и суммирования благосостояния лучше всего вовсе отказаться. С перспективы исходного положения это не является частью достижимой концепции социальной справедливости. Вместо этого предпочтительнее два принципы справедливости; к тому же их гораздо легче применять. Если взвесить все факторы, по-прежнему существуют причины предпочесть принцип различия, или второй принцип в целом, принципу полезности, даже в ограниченном контексте смешанной концепции.

§ 50. Принцип совершенства

До сих пор я очень мало говорил о принципе совершенства. Но после рассмотрения смешанных подходов я хотел бы рассмотреть эту концепцию. Есть два варианта: в первом — это только один принцип телеологической теории, рекомендующей обществу устройство институтов и определение обязанностей и обязательств индивидов для того, чтобы максимизировать высшие человеческие достижения в искусстве, науке и культуре.

Очевидно, что этот принцип тем более требователен, чем выше поднят соответствующий идеал. Абсолютный вес, который Ницше иногда придаёт жизням великих людей, таких как Сократ и Гёте, — это необычный подход. Иногда он говорит, что человечество должно постоянно стремиться производить великих индивидов.

Мы придаём ценность нашим жизням, работая на благо лучших представителей ⁵⁰. Второй вариант, который можно найти, среди других, у Аристотеля, имеет гораздо более сильные утверждения.

В этой более умеренной доктрине принцип совершенства рассматривается в качестве лишь одного из нескольких стандартов в интуитивистской теории. Этот принцип сравнивается с другими посредством интуиции. Степень принадлежности этой концепции перфекционизму зависит, таким образом, от весов, которые придаются требованиям совершенства и культуры. Если, например, утверждается, что достижения греков в философии, науке и искусстве сами по себе оправдывают древнюю практику рабства (предполагая, что эта практика была необходимой для этих достижений), то, конечно, такая концепция является в высшей степени перфекционистской. Требования перфекционизма перевешивают сильные требования свободы. С другой стороны, этот критерий может использоваться просто для ограничения перераспределения богатства и дохода при конституционном режиме. В этом случае он служит противовесом идеям эгалитаризма. Таким образом, можно сказать, что распределение действительно должно быть более равным, если это существенно для удовлетворения основных потребностей наименее удачливых и уменьшает наслаждения и удовольствия более обеспеченных. Но большее счастье менее удачливых в общем не оправдывает урезания затрат, необходимых для сохранения культурных ценностей. Эти формы жизни имеют большую внутреннюю ценность, чем низшие удовольствия, независимо от степени распространения последних. В нормальных условиях определённый минимум социальных ресурсов должен отводиться на реализацию целей совершенства. Единственное исключение — это тот случай, когда эти притязания сталкиваются с требованиями основных потребностей. Так, при улучшающихся обстоятельствах принцип совершенства приобретает возрастающий вес по отношению к большему удовлетворению желаний. Без сомнения, многие принимали перфекционизм в этой интуитивистской форме. Она допускает спектр интерпретаций и, как кажется, выражает гораздо более разумную позицию, чем строгая перфекционистская теория ⁵¹.

Прежде чем рассматривать, почему принцип совершенства был бы отвергнут, я бы хотел прокомментировать отношение между принципами справедливости и двумя видами телеологических теорий: перфекционизмом и утилитаризмом. Мы можем определить уважающие-идеалы-принципы как такие, которые не являются уважающими-потребности-принципами ⁵². То есть первые не считают единственными значимыми характеристиками общий объём удовлетворения желаний и способ его распределения между людьми. Теперь, в терминах этого различения, принципы справедливости, так же как и принципы перфекционизма (как в первом, так и втором варианте), являются уважающими-идеалы-принципами. Они не абстрагируются от целей желаний и утверждают, что удовлетворения имеют равную ценность, когда они одинаково интенсивны и приятны (смысл замечания Бентама о том, что, при прочих равных условиях, игра в кегли так же хороша, как и поэзия).

Как мы видели (§ 41), в принципах справедливости заложен определённый идеал, и реализация желаний, несовместимых с этими принципами, не имеет совершенно никакой ценности. Более того, мы должны поощрять определённые черты характера, особенно чувство справедливости. Так, договорная доктрина сходна с перфекционизмом в том, что она принимает в расчёт и другие вещи, кроме чистого баланса удовлетворения и того, как оно делится. Фактически принципы справедливости даже не упоминают количество или распределение благосостояния, а отсылают лишь к распределению свобод и других первичных благ. В то же время им удаётся определить некоторый идеал человека, не обращаясь к априорному стандарту человеческого совершенства. Договорный взгляд занимает, таким образом, промежуточное положение между перфекционизмом и утилитаризмом.

Обращаясь к вопросу о том, мог ли быть принят перфекционистский стандарт, мы должны сначала рассмотреть строгую перфекционистскую концепцию, так как здесь, проблемы более очевидны. Итак, для того чтобы иметь ясный смысл, этот критерий должен давать какой-то способ ранжирования различных видов достижений и суммирования их ценностей. Конечно, эта оценка может быть не очень строгой, но она должна быть достаточно точной для того, чтобы направлять главные решения, касающиеся базисной структуры. Именно в этот момент принцип совершенства сталкивается с трудностями. Хотя людям в исходном положении безразличны интересы друг друга, они знают, что они имеют (или могут иметь) определённые моральные и религиозные интересы и другие культурные цели, которые они не могут поставить под угрозу. Более того, они привержены различным концепциям блага и полагают, что они вправе предъявлять друг другу требования для реализации своих собственных целей. Стороны не разделяют концепцию блага, посредством которой могут быть оценены плоды реализации их возможностей или даже удовлетворение их желаний. У них нет общепринятого критерия совершенства, который может использоваться как принцип для выбора между институтами.

Признать любой подобный стандарт фактически означало бы принять принцип, который мог бы привести к меньшей религиозной или какой-либо другой свободе, если не к полной потере свободы во имя достижения многих наших духовных целей. Если стандарт совершенства достаточно ясен, у сторон нет способа узнать, что их притязания не отступят перед более высокой социальной целью — максимизацией совершенства. Таким образом, кажется, что единственное понимание, которого могут достичь люди в исходном положении — это понимание того, что каждый должен иметь наибольшую равную свободу, совместимую с аналогичными свободами остальных. Они не могут рисковать своей свободой, позволяя некоторому стандарту ценности определять, что должно быть максимизировано посредством некоторого телеологического принципа справедливости. Этот случай совершенно отличен от принятия индекса первичных благ как основы межличностных сравнений. Этот индекс, в любом случае, играет подчинённую роль, а первичные блага — это вещи, которых люди обычно желают в жизни для достижения своих целей, какими бы они ни были. Желание этих благ индивидами позволяет отличить одного индивида от другого. Но, конечно, их принятие с целью использования в качестве некоторого индекса не устанавливает стандарта совершенства.

Таким образом, очевидно, что во многом та же аргументация, которая привела к принципу равной свободы, требует отказа от принципа совершенства. Но проводя эту аргументацию, я не утверждал, что критерии совершенства не имеют рациональной основы с точки зрения повседневной жизни. Очевидно, что в искусстве и науках существуют стандарты для оценки творческих усилий, по крайней мере в рамках определённых стилей и традиций мысли. Часто не вызывает никакого сомнения, что работа одного человека превосходит работу другого. Действительно, свобода и благосостояние индивидов, когда они измеряются совершенством их действий и произведений, имеют громадные различия в ценности. Это верно не только в отношении действительных, но также и потенциальных свершений. Очевидно, сравнение внутренней ценности может быть сделано; и хотя стандарт совершенства не является принципом справедливости, суждения о ценностях занимают важное место в человеческих делах. Эти суждения не обязательно настолько туманны, что не могут служить рабочим основанием для приписывания прав. Аргументация здесь скорее в том, что ввиду своих несовпадающих целей у сторон нет оснований принимать принцип совершенства в условиях исходного положения.

Для того чтобы прийти к этике перфекционизма, нам следует приписать сторонам предварительное принятие какой-либо естественной обязанности, скажем, обязанности культивировать личности особого рода и эстетического стиля и способствовать стремлению к знаниям и развитию искусств. Но эта предпосылка радикальным образом изменила бы интерпретацию исходного положения. Хотя справедливость как честность допускает признание ценностей совершенства во вполне упорядоченном обществе, к человеческим совершенствам следует стремиться в рамках принципа свободной ассоциации. Люди объединяются для продвижения своих культурных и художественных интересов точно так же, как они образуют религиозные сообщества. Они не используют государственный аппарат принуждения для того, чтобы завоевать для себя большую свободу или большее долевое распределение на тех основаниях, что их деятельность представляет собой большую внутреннюю ценность. Перфекционизм отвергается в качестве политического принципа. Так, социальные ресурсы, необходимые для поддержки ассоциаций, посвящённых продвижению искусств, наук и культуры в общем, должны выделяться в качестве честной платы за оказанные услуги или состоять из таких добровольных взносов, которые пожелают сделать граждане, и всё это в рамках режима, регулируемого двумя принципами справедливости.

В соответствии с договорной доктриной, таким образом, равная свобода граждан не предполагает ни того, что цели разных людей имеют одинаковую внутреннюю ценность, ни того, что их свобода и благосостояние одного и того же достоинства. Однако постулируется, что стороны являются моральными личностями, рациональными индивидами с согласованной системой целей и способностью к чувству справедливости. Так как у них имеются требуемые определяющие качества, было бы излишним добавлять, что стороны являются равными моральными личностями. Мы можем сказать, если пожелаем, что люди имеют равное достоинство, имея под этим в виду лишь то, что все они удовлетворяют условиям моральной личности, которые выражаются посредством интерпретации исходной договорной ситуации. И поскольку в этом отношении они одинаковы, к ним необходимо относиться, как того требуют принципы справедливости (§ 77). Но ничто из этого не подразумевает того, что их действия и достижения в равной степени совершенны. Считать так — значит объединять понятие моральной личности с различными совершенствами, подпадающими под понятие ценности.

Я только что отметил, что равная ценность людей не является необходимой для равной свободы. Следует также заметить, что равная ценность не является и достаточным признаком. Иногда говорят, что равенство в основных правах следует из равной способности индивидов к более высоким формам жизни; но не ясно, почему это должно быть так. Внутренняя ценность (intrinsic worth) — это понятие, подпадающее под общее понятие ценностей (value), и то, является ли уместной равная свобода или какой-либо другой принцип, зависит от концепции правильности. Итак, критерий совершенства настаивает на том, чтобы права в базисной структуре давались таким образом, чтобы максимизировать всеобщую совокупность внутренней ценности. Конфигурация прав и возможностей, которыми пользуются индивиды, влияет на степень, в которой они реализуют свои скрытые возможности и совершенства. Но отсюда не следует, что равное распределение основных свобод будет лучшим решением.

Эта ситуация напоминает ситуацию с классическим утилитаризмом: нам требуются постулаты, аналогичные стандартным предпосылкам. Так, даже если скрытые способности индивидов были бы сходными, до тех пор пока приписывание прав не управлялось бы принципом минимально эффективной ценности (которая в этом случае оценивается посредством критериев совершенств), равные права не были бы обеспечены. На самом деле, только если не существует безграничных ресурсов, лучший способ увеличить сумму ценности — это предоставить весьма неравные права и возможности немногим. Такое решение не является несправедливым с точки зрения перфекционизма, при условии, что это необходимо для производства большей суммы человеческого совершенства. Итак, принцип уменьшающейся минимально эффективной ценности, конечно, спорен, хотя, возможно, и не настолько, как принцип равной ценности. Нет особых причин полагать, что, в общем, права и ресурсы, выделенные на поощрение и развитие высокоталантливых людей, вне пределов соответствующего диапазона, вносят всё меньший и меньший вклад в целое. Напротив, этот вклад может возрастать (или оставаться постоянным) неограниченное время. Принцип совершенства предоставляет, таким образом, неустойчивое основание для равных свобод, й наверняка он бы сильно отклонился от принципа различия. Требуемые для равенства предпосылки кажутся в высшей степени маловероятными. Как представляется, для того чтобы найти прочное основание для равной свободы, мы должны отвергнуть телеологические принципы, как перфекционистский, так и утилитаристский.

До сих пор я рассматривал перфекционизм как телеологическую теорию с одним принципом. В этом варианте трудности наиболее очевидны. Интуитивистские формы гораздо более правдоподобны, и, когда утверждения совершенства взвешиваются умеренно, эти взгляды нелегко оспаривать. Разрыв с двумя принципами справедливости здесь гораздо меньший. Однако аналогичные проблемы всё равно возникают, так как каждый принцип интуитивистской концепции должен выбираться, и хотя в этом случае последствия вряд ли будут так серьёзны, как и прежде, нет основания признавать принцип совершенства в качестве стандарта социальной справедливости. Кроме того, критерии совершенства не строги в виде политических принципов, и их применение к публичным вопросам будет неотрегулированным и идиосинкратическим, как бы разумно их не привлекали и не применяли в более узких традициях и интеллектуальных сообществах. Именно по этой причине, среди других, справедливость как честность требует от нас, прежде чем будут ограничены основные свободы других или нарушены некоторые обязательства или естественные обязанности, демонстрации того, что определённые способы поведения являются помехой для их осуществления. Поскольку именно тогда, когда аргументы в пользу этого заключения не срабатывают, индивиды испытывают искушение апеллировать ad hoc к перфекционистским критериям. Когда говорится, например, что определённые виды сексуальных отношений являются унизительными и постыдными и должны, на этом основании, быть запрещены, хотя бы ради вступающих в них индивидов, независимо от их желаний, часто это происходит потому, что нельзя выдвинуть разумную аргументацию в терминах принципов справедливости. Вместо этого мы вновь опираемся на понятия совершенства. Но в этих вопросах мы, по всей вероятности, руководствуемся тонкими эстетическими предпочтениями и личным чувством меры; а индивидуальные, классовые и групповые различия часто остры и непримиримы. Так как эти неопределённости представляют для перфекционистских критериев опасность и ставят под угрозу индивидуальную свободу, кажется наилучшим выходом полностью опираться на принципы справедливости, которые имеют более определённую структуру ⁵³. Таким образом, даже в своей интуитивистской форме перфекционизм был бы отвергнут, поскольку не определяет достижимый базис социальной справедливости.

Конечно, со временем нам бы пришлось проверять, являются ли следствия поведения без стандарта совершенства приемлемыми, так как на первый взгляд может показаться, что будто справедливость как честность не даёт достаточного простора для принципиальных соображений. На этом этапе я могу лишь заметить, что общественные фонды для искусств и наук могут быть предоставлены через обменную ветвь (§ 43). В этом случае отсутствуют ограничения на основания, которые могут иметь граждане для того, чтобы принять на себя необходимые налоги. Они могут оценить достоинства этих коллективных благ на перфекционистских принципах, так как принуждающая машина правительства используется в этом случае лишь для преодоления проблем изолированности и гарантий, и никто не облагается налогом без его согласия.

Критерий совершенства не служит здесь политическим принципом; и, таким образом, при желании вполне упорядоченное общество может уделить заметную часть своих ресурсов на расходы подобного рода. Но хотя требования культуры и можно удовлетворить таким образом, принципы справедливости не позволяют субсидировать университеты и институты или оперу и театр на тех основаниях, что эти институты обладают внутренней ценностью и что тех, кто в них участвует, нужно поддерживать, даже в значительной степени за счёт других, не получающих компенсирующих выгод. Налогообложение на эти цели может быть оправдано только как продвижение, прямое или косвенное, социальных условий, которые гарантируют равные свободы, и как соответствующая забота о долговременных интересах наименее преуспевших. Это, как кажется, санкционирует эти субсидии, справедливость которых меньше всего подвергается сомнению, и, во всяком случае, здесь нет очевидной необходимости в принципе совершенства.

Этими замечаниями я завершаю обсуждение того, как принципы справедливости применяются к институтам.

Конечно, существует много других вопросов, которые необходимо рассмотреть. Возможны иные формы перфекционизма, а все проблемы рассматривались лишь вкратце. Я должен подчеркнуть, что моё намерение заключается лишь в том, чтобы указать, что договорная доктрина может достаточно успешно служить в качестве альтернативной моральной концепции. Когда мы проверяем её следствия для институтов, представляется, что она соответствуют нашим убеждениям здравого смысла лучше, чем её традиционные соперники, и экстраполируется на ранее нерешённые случаи вполне разумным образом.