Анатолий Альфредович Пископпель:
Научная концепция: структура, генезис.
Часть III. На пути к междисциплинарности: концепция надёжности социотехнических систем.
Глава 10. Концепция надёжности в профессионально-практической психологии

Прежде чем непосредственно обратиться к особенностям становления концепции надёжности в профессионально-практической психологии, представляется необходимым обсудить вопрос об «образе» самой профессионально-практической психологии, из которого мы будем исходить в нашем анализе, ибо вполне очевидно, что реальный смысл выносимых суждений существенно зависит от того, чем является, может и должна быть такая психология. В тоже время ответы на подобного рода вопросы являются отнюдь не тривиальными и сами в свою очередь дискуссионны для современного состояния психологии вообще и практической психологии в частности.

Больше того, занимаясь историко-методологической реконструкцией концепции надёжности как междисциплинарной концепции, следует иметь в виду, что профессионально-практическая психология с дисциплинарной точки зрения — это совокупность научно-практических психологических дисциплин (прежде всего инженерной, индустриальной (психология труда), военной, космической, авиационной, организационной и так далее).

Причем становление концепции надёжности происходило по-разному в отдельных дисциплинах, и относительный вес и место этой концепции в каждой из них оказался разным. Можно без большой натяжки утверждать, что полномасштабное и полнообъёмное становление этой концепции произошло прежде всего и по преимуществу в инженерной психологии, и другие дисциплины этого цикла лишь заимствовали те или иные результаты, полученные в её рамках. Поэтому историко-методологическая реконструкция становления этой концепции в профессионально-практической психологии есть по преимуществу реконструкция её становления и развитие в инженерной психологии, а значит, вопрос об образе профессиональной психологии необходимо и достаточно обсуждать на материале психологии инженерной.

Каким же видится в настоящей работе социально-предметный статус инженерной психологии? Если различать в ответе на подобный вопрос модальности существования (что есть инженерная психология) и долженствования (чем она должна быть), то однозначный ответ можно сформулировать скорее относительно её программных установок. На наш взгляд, они должны ориентировать развитие инженерной психологии в сторону более полного воплощения логико-эпистемологического идеала технической науки.

Предпосылки для такого развития необходимо присущи современной инженерной психологии, более того, они были заложены в процессе её становления в самом фундаменте инженерно-психологического знания. Но нельзя также не признать, что в современной инженерной психологии уживается целый ряд её образов, разных методологических ориентаций, логико-эпистемологических идеалов производства и организации «знаний» и «замыслов».

Другими словами, налицо относительная разнородность её (прежде всего концептуального) «состава», внутренняя противоречивость последнего. В тоже время наличие такого рода противоречий является не препятствием, а необходимым условием и даже причиной любого развития. Речь идёт прежде всего об осознании различия основных образов инженерной психологии и её программных ориентаций, о решении дилеммы «прикладной» и «технической» науки. Одновременно это и решение дилеммы «позиций психолога и инженера» в инженерной психологии (Крылов, 1980).

Следование образу технической науки предполагает преодоление традиционной установки сознания, однозначно связывающего позицию психолога только с познавательно-объяснительным отношением к своему гуманитарному предмету, а позицию инженера — только с преобразовательно-конструктивным отношением к предмету естественно-природному. Оно требует рассматривать позицию инженер-психолога как выражающую преобразовательно-конструктивное отношение к гуманитарному предмету.

«Примеряя» к инженерной психологии образ технической науки, мы остаёмся ещё всецело в рамках противопоставления «техническая — прикладная». Но традиционный облик технической науки сам является двойственными и объединяет в себе как (технико) -научную, так и (научно) -техническую формы деятельности. Поэтому конкретизация социально-предметного статуса подразумевает определение отношения и к этому различению. Кроме того, сам термин «технический (ая)» традиционно ассоциирован с искусственным отношением к естественно-природному материалу (объекту), что создаёт лишние трудности для понимания и интерпретации сути той или иной человеко-технической дисциплины.

Оппозиция (технико) -научной и (научно) -технической деятельности есть прежде всего оппозиция познавательной и преобразовательной деятельности, технической науки и инженерной практики. Их реальное существование не мыслимо друг без друга, поскольку сами они — результат дифференциации технической деятельности, её взаимодействия с деятельностью научно-познавательной. В этом «дуэте» техническая наука выполняет «обслуживающую» роль в отношении инженерной практики, создаёт внутренние предпосылки для реализации и оценки инженерных замыслов.

Каков с точки зрения этого различения статус инженерной психологии? Традиционные определения её предмета построены, как правило, по известной схеме: «инженерная психология — это наука, которая изучает… с целью…», то есть рекомендуют её как науку (необязательно техническую). Если же речь идёт о науке технической, то сейчас же возникает вопрос о той инженерной практике, которую она обслуживает.

На заре инженерной психологии ответ на указанный вопрос гласил: это деятельность разработчиков (инженеров) современных технических систем. И уже тогда он был не вполне корректным, поскольку традиционная исследовательская деятельность психолога (физиолога, гигиениста, и так далее) не могла кооперироваться с традиционной же деятельностью инженера: они возникали и развивались практически независимо друг от друга, и между ними не было «предустановленной гармонии». Поэтому, например, психологам, физиологам, врачам самим приходилось осваивать инженерное мышление и способ деятельности, а инженерам — собственно психологические знания и методы.

Тем более это справедливо для современной инженерной психологии. Другими словами, инженерная психология является в значительной мере и технической наукой, и инженерной практикой в отношении своего специфического предмета. Это обстоятельство частично выражено в известном различении направлений инженерной психологии (психофизиологическое, системотехническое, эксплуатационное, психолого-педагогическое (Ломов и другие. 1968), в противопоставлении её теоретических и практических задач.

Такое представление о специфике инженерной психологии не снимает, однако, вопроса о ней как о целом, вопроса о том, какая из двух форм деятельности — (научно) -техническая или (технико) -научная — является ведущей и подчиняет себе другую, делает её своим средством.

Ответ на него следует из различения и противопоставления технической науки и инженерной практики, подразумевающих ведущую роль практики и обслуживающую роль технической науки. Лишь в той мере, в какой такое отношение между ними имеет место, инженерная психология и может рассматриваться как профессионально-практическая психология.

Этот взгляд был в достаточно осознанной форме зафиксирован уже, например, в категоризации её как проектировочной (Бобнева 1968; Зазыкин 1984) или инженерной (Гущин и другие. 1979; Дубровский и другие. 1971) дисциплины. Характерные особенности социально-предметного статуса такой дисциплины могут быть выражены термином «организационный (ая)».

Связано это с тем обстоятельством, что «если исходить из противоположности деятельностного и натуралистического подходов, то этимологически и исторически «инженерию» следовало бы связывать с натуралистической установкой, а «организацию» как особый тип деятельности, рассматривать как аналог инженерии, соответствующий деятельностному подходу» (Гущин и другие. 1979, с. 103). В категоризации социально-предметного статуса инженерной психологии как «организационной» дисциплины отражено то обстоятельство, что организационные замыслы реализуются не в естественно-природном «материале», а в «материале» культурно-заданных форм человеческой деятельности.

10.1. Человек как «звено» системы «человек — машина» и его надёжность

Особенности подхода к проблеме надёжности человека-оператора как звена системы были намечены в одной из самых первых отечественных работ по инженерной психологии — работе В. Д. Небылицына (Небылицын 1961) ²¹⁴. В ней надёжность человека-оператора вводилась как «способность к сохранению требуемых качеств в условиях возможного усложнения обстановки, или, короче, как «сохраняемость», устойчивость оптимальных параметров индивида» (Небылицын 1961, с. 10).

Общими для этого понятия и технического понятия надёжности являются, с одной стороны, репродуктивный характер этой «способности», поскольку она есть способность к сохранению другого в человеке-операторе (качеств, параметров) и нормативно устанавливаемый характер качеств («требуемых качеств»), обусловленный решаемой задачей, с другой стороны.

В соответствии с парадигмой общетехнической теории надёжности В. Д. Небылицын вводит два значения понятия «отказ», применительно к работе человека.

Узкое понятия «отказ» отождествляется им с прекращением работы («вследствие развития органического или функционального, обратимого процесса в сенсорной, моторной или церебральной сферах субъекта»), а более широкое — с «ухудшением эффективности рабочего процесса». В последнем случае понятие отказа отождествляется им с понятием ошибочного действия.

В работе специально выделены три группы факторов, «обусловливающие надёжность человека-оператора», другими словами, выступающие в качестве возможных причин ошибок. К первой группе отнесено «качество оборудования» то есть фактически внешние средства деятельности, ко второй — «обученность или тренированность», то есть то, что иногда именуется внутренними условиями или средствами деятельности. Наконец, третью группу факторов образуют «индивидуально-личностные особенности»: анатомо-физиологические, психофизиологические, психологические.

В качестве основных «характеристик» надёжности человека-оператора В. Д. Небылицын выделил его рабочие качества, зависящие от типологических свойств нервной системы: долговременную выносливость, выносливость к экстренному напряжению и перенапряжению, помехоустойчивость, спонтанную отвлекаемость, реакцию на непредвиденные раздражители, переключаемость, устойчивость к действию факторов среды (температура, давление, влажность, шум, ускорение) ²¹⁵. По смыслу работы — это «характеристики» надёжности, обусловленные индивидуально-личностными факторами, а именно, психофизиологическими.

Измерение, оценка надёжности человека-оператора и выработка для этого количественных критериев представлялись В. Д. Небылицыну необходимыми для того, чтобы «производить хотя бы ориентировочный расчёт надёжности, чётко сформулировать требования, предъявляемые к надёжности оператора, и планировать общую надёжность системы «человек — автомат» в целом» (Небылицын 1961, с. 12). Трудности на пути создания расчётной схемы надёжности человека-оператора виделись им в том, что ряд допущений технической теории надёжности в общем случае не соответствует особенностям человека и его деятельности: во-первых, допущение о независимости возникновения отказов, опирающееся на относительную обособленность элементов технического устройства ²¹⁶; во-вторых, положение о дискретности функциональной схемы машины и «машинного действия»; в-третьих, допущение о том, что техническое устройство (и его элементы) могут находиться в двух состояниях: работоспособном и неработоспособном ²¹⁷.

Тем не менее Небылицын считал возможным использование в инженерной психологии ряда количественных критериев, выработанных в рамках технической теории надёжности, соотношение между которыми может быть установлено только в дальнейшем ²¹⁸.

Основной проблематикой инженерной психологии в области надёжности, согласно Небылицыну, является анализ, экспериментальное определение, оценка и предсказание индивидуальных различий по надёжности (в качестве и количестве решения задач) между людьми. Эта работа фактически положила начало разработке проблематики надёжности в отечественной инженерной психологии. Отождествление ошибок с отказами технической теории надёжности стало основанием отнесения к разработке вопросов надёжности традиционной проблематики изучения и организации борьбы с ошибками человека ²¹⁹, так же как различение работоспособного и неработоспособного состояния объекта в технической теории надёжности стимулировало отнесение к ней традиционной для прикладной психологии проблематики работоспособности человека (утомления).

Характерной особенностью подавляющего большинства первых работ было отсутствие явной связи с технической теорией надёжности — на что указывали сторонники разработки этой проблематики в русле системотехнического представления человека-оператора в качестве звена системы ²²⁰. С их точки зрения «при оценке надёжности человека-оператора целесообразно пользоваться… такими понятиями, разработанными в теории надёжности, как стабильность надёжности, готовность, восстанавливаемость, резервирование, нагрузка» (Губинский 1965). Другими словами, сторонники системотехнического подхода требовали дальнейшего перенесения в инженерную психологию понятий и представлений из теории надёжности и расширения логического объёма понятия отказа, в который включали «ошибки, возникающие при восприятии и опознании показаний приборов, принятии решений, выполнении управляющих действий, и так далее, прекращение работы под влиянием стрессовых воздействий, нарушение временных ритмов работы» (Губинский 1965, с. 27. Курсив наш — А. П.).

Следующим шагом, вытекающим из особенностей рассмотрения человека как звена системы управления, являлось перенесение на человека (его деятельность) уже не отдельных понятий теории надёжности, а всей системы экспликации этого понятия. Такая попытка была предпринята А. И. Губинским.

Качеству технического объекта им было поставлено в соответствие совокупное профессиональное качество (совокупность свойств, включая обученность, определяющих возможность использования человека в работе по данной специальности), отождествляемое им с профессиональной пригодностью. При этом «надёжность человека» в соответствии с выбранной схемой вводилась как особое, специфическое свойство, входящее в комплекс свойств совокупного профессионального качества. Состоянию работоспособности технического объекта было поставлено в соответствие состояние профессиональной работоспособности человека (при котором он соответствует всем требованиям как в отношении обученности, так и в отношении остальных свойств, обеспечивающих нормальное выполнение заданных функций). Наряду с профессиональной работоспособностью вводилось понятие потенциальной работоспособности — как состояния человека, не прошедшего профессионального обучения, оба понятия вместе взятые соответствовали понятию «исправности» технического объекта.

Понятие отказа для человека «совпадает с формулировкой его для технических средств» (Губинский 1965), то есть есть это — событие, заключающееся в частичной или полной утрате работоспособности человека, в результате которой человек перестаёт удовлетворять хотя бы одному из основных требований, обязательных для данного вида деятельности ²²¹.

Среди самих отказов различали отказыокончательные (неустранимые или устранимые заменой человека) и временные. В свою очередь временные отказы делились на самоустраняющиеся, отождествляемые с ошибками человека, и устойчивые, для устранения которых требуется предоставление специального времени и условий. Свойству надёжности технического объекта — безотказности — поставлена в соответствие безотказность человека как свойство сохранять работоспособность в течение некоторого интервала времени до момента наступления любого из видов отказов ²²², а долговечности — профессиональная долговечность как свойство сохранять профессиональную работоспособность до момента наступления окончательного отказа.

Такому же свойству надёжности технического объекта, как ремонтопригодность, было поставлено в соответствие свойство восстанавливаемости (восстановления работоспособности).

Кроме названных понятий, являющихся кальками соответствующих понятий технической теории надёжности, Губинский вводит ещё два, составляющих экспликацию понятия безотказности человека и не имеющих определённых прообразов в технической теории надёжности: понятие безошибочности — как свойства сохранять работоспособность в течение некоторого интервала времени до момента совершения человеком ошибки, и понятие выносливости — как свойства сохранять работоспособность в течение некоторого интервала времени до момента наступления устойчивого отказа.

Таким образом, в инженерную психологию была перенесена фактически полностью (для состояния понятийного аппарата технической теории надёжности того времени) система понятий, выражающих надёжность технического объекта (нововведения носили в основном формальный характер). Тем самым была открыта дорога для перенесения в неё и операциональных понятий — показателей надёжности, соответствующих расчётных схем и способов испытаний на надёжность. Характеризуя значение подобного переноса, можно утверждать, что тем самым применительно к проблематике надёжности человек-оператор был представлен в качестве технического объекта.

Другими словами, эта была попытка использовать в качестве универсальной «рамки», междисциплинарной матрицы, концептуальный базис общетехнической теории надёжности (в том числе и непосредственно связанные с ней концептуально-операциональные «рамки» — показатели надёжности, математический формализм, и так далее).

Разработка проблематики надёжности человека-оператора как звена системы «человек — машина» начинает существенно тяготеть к проблематике так называемой «общей теории надёжности», то есть теории надёжности комплексных систем, включающих в свой состав как операторский персонал, так и технические средства. В чисто операциональном плане «человек» и «машина» перестают рассматриваться в качестве независимых (с точки зрения надёжности) компонентов системы ²²³. У таких комплексных систем начинают выделять «свойства» надёжности, которыми или вовсе не обладали технические объекты в рамках технической теории надёжности, или обладали ими частично.

Так, предлагалось различать такие «свойства» комплексных систем, как:

• поддерживать требуемую готовность аппаратуры и обеспечивать её безотказное функционирование на будущий интервал времени — профилактичность;
• своевременно переводиться в состояние применения из заданного исходного состояния — подготавливаемость;
• осуществлять целенаправленное изменение функционирования технических средств в режиме применения — безошибочность управления;
• быть приспособленным к выполнению внезапных работ — готовность операторов;
• выполнять требуемые функции по эксплуатации технических средств в заданных режимах без какого-либо нарушения работоспособности временными или патологическими процессами в их организмах — биологическая надёжность (см. Губинский и другие. 1969, ч. 1).

Вполне понятно, что появлению этих «свойств» комплексные системы были обязаны в основном их операторскому персоналу. В соответствии с введением новых надёжностных свойств предлагалось выделять частные концепции надёжности, включавшие в рассмотрение те или иные отдельные свойства или их комплексы в зависимости от особенностей конкретной системы (так называемые концепции восстанавливающего, подготавливающего, управляющего, биологически надёжного и так далее оператора) (см. Губинский и другие. 1969, ч. 1).

Все эти «концепции» надёжности в конечном счёте предназначены были для регулирования включения в рассмотрение одних «надёжностных» свойств операторского персонала и элиминирования других, то есть обусловливали характер привлекаемого материала.

В центре внимания подхода к человеку как к звену системы «человек — машина» находятся вопросы количественной оценки надёжности (деятельности) человека в системах управления. Своеобразие «человеческого» компонента СЧМ не позволяло прямо перенести существующие общие методы оценки надёжности технических объектов в инженерную психологию. Предлагаемые многочисленные частные подходы, восходящие к технической теории надёжности, были мало согласованы друг с другом и не предоставляли возможности для обобщения.

Первым общим инженерно-психологическим подходом к оценке надёжности «человека-оператора» и комплексной системы «человек — машина» стал предложенный в конце 1960-х годов так называемый «структурный метод» (см. Губинский и другие. 1969). Его особенности мы рассмотрели выше, анализируя основные представления теории надёжности комплексных систем «человек — техника». Именно в рамках этого научного направления и разрабатывалась в дальнейшем проблематика надёжности человека как «звена» СЧМ. Результаты, полученные в его русле, в части, имеющей непосредственное отношение к человеку-оператору и его деятельности в современных автоматизированных системах, рассматривались принадлежащими одновременно и собственно профессионально-практической психологии.

Оснований для такого рассмотрения было по крайней мере три:

• эти результаты были органической частью результатов проблемно-тематической области «надёжность человека-оператора и СЧМ» (регулярно экспонировались в её рамках на всесоюзных конференциях по инженерной психологии и эргономике);
• участники этого направления были, одновременно, и членами научного сообщества профессионально-практических психологов;
• само это направление исторически «выросло» из попыток использования в инженерной психологии концептуального аппарата технической теории надёжности.

10.2. Состояния, ошибки и саморегуляция человека по надёжности

В технической теории надёжности мы уже встречались с использованием понятия «состояние» при введении таких фундаментальных для неё понятий как «отказ», «восстановление» и так далее. Для его употребления характерно, что компонент (элемент) технической системы мыслится находящимся в одном из двух состояний: либо «работоспособном» состоянии, либо в состоянии «отказа». Фактически большая часть представлений и методов технической теории надёжности, развито применительно к такой дихотомии ²²⁴.

Мы уже упоминали выше о том, что уже в рамках подхода к человеку как звену информационной системы была предпринята попытка использовать понятие «состояние» применительно к человеку, а именно тогда, когда состоянию работоспособности технического средства было поставлено в соответствие состояние профессиональной работоспособности человека (как такого состояния, при котором он соответствует всем требованиям как в отношении обученности, так и в отношении остальных свойств, обеспечивающих нормальное выполнение заданных функций).

Но это понятие заняло уже другое место в системе понятий о надёжности человека. Произошло это потому, что под понятие «отказ» были подведены ошибки человека в деятельности (позже — временные и точностные отклонения). Если в случае технической системы (компонента) «отказ» переводил эту систему (компонент) в другое «состояние», то в случае человека-оператора это было уже не так: человек-оператор по-прежнему рассматривался находящимся в состоянии работоспособности ²²⁵.

Отметим ещё одно немаловажное обстоятельство. В технической теории надёжности понятия работоспособного состояния и состояния отказа вводились и использовались по отношению к понятию надёжности. Совсем иная ситуация сложилась в инженерной психологии. В ней уже существовала традиция использования этого понятия (и соответствующая проблематика) безотносительно к понятию надёжности. В результате сращивания двух подходов (условного и безусловного в отношении надёжности) возник сложный конгломерат употреблений понятия «состояние» применительно к человеку-оператору.

10.2.1. Состояния человека и надёжность его деятельности

Прежде всего, представляется необходимым остановиться на категориальном статусе понятия состояния в психологии вообще и профессионально-практической психологии (прежде всего инженерной) в частности. Наиболее общим понятием, использующимся в психологии (в таком контексте), является — психологическое состояние (или психическое состояние), оформление которого и связанной с ним проблематики произошло (в отечественной психологии) сравнительно недавно, в середине 1950-х годов ²²⁶. Традиционно в психологии противопоставлялись две реалии — с одной стороны, устойчивые черты, свойства психики (иногда индивида, личности), а с другой — изменчивые психические процессы.

С точки зрения временности для свойств характерно деятельное формирование и сохранение их в онтогенезе, а для процессов — непрерывность изменения в реальном времени осуществления той или иной деятельности. Иначе говоря, между свойствами и процессами психики существовала дистанция огромного размера. Сокращение этой дистанции и было возложено на понятие «психическое состояние», которое было введено в это противопоставление как средний член парадигмы «свойства — состояния — процессы». При этом по отношению к процессам состояния рассматриваются как относительно неизменные явления (то есть категориально как свойства), а по отношению к собственно свойствам психики — как изменяющиеся явления (то есть категориально как процессы) ²²⁷.

С концептуальной точки зрения понятие психического состояния опосредовало взаимосвязь свойств и процессов психики. Таким образом, свойства психики в этом случае могли себя эмпирически проявлять не иначе, как только через те или иные её состояния ²²⁸. Это обусловило необходимость «рассматривать психические процессы в их течении и результатах не сами по себе, как это обычно делается, а в теснейшей связи в тем или иным психическим состоянием, на фоне которого протекают эти процессы и которые оказывает значительное влияние на течение и результаты этих процессов» (Левитов 1955, с. 16).

По отношению к актуально протекающим психическим процессам (сенсорным, эмоциональным, интеллектуальным) то или иное психическое состояние оказывалось представителем психики в целом (характеризующим её в целом), выступая с точки зрения своего внутреннего устройства как «синдром, то есть некоторое характерное единство психических процессов» (там же, с. 19).

Вполне понятно, что объективация понятия психического состояния означает, что «не бывает такого момента, когда бы у человека не было того или иного психического состояния» (там же, с. 19). Нас в данном случае интересуют понятие психического состояния и связанная с ним проблематика не сами по себе, а в связи с их местом и значением для проблемы надёжности в профессионально-практической психологии. Эти место и значение были осознаны уже на ранних стадиях освоения инженерной психологией проблематики надёжности ²²⁹.

Мы уже упоминали выше, что надёжность вводилась в инженерной психологии преимущественно как способность, свойство человека-оператора. Понятие же состояния призвано было опосредовать взаимосвязь свойств и процессов, в том числе и в рамках глобального процесса трудовой деятельности. В связи с этим проявление надёжности (как специфической способности) существенным образом становится временно зависимым от состояния человека, осуществляющего ту или иную деятельность ²³⁰.

Поэтому в рамках инженерной психологии сложился целый ряд таких понятий, как «надёжность человека в (том или ином — АП) состоянии…», которые призваны были отразить специфику проявления надёжности именно в этих состояниях. Если категориальное содержание понятия «состояние» представляется нам более или менее проработанным, то этого нельзя утверждать о его собственно теоретическом содержании.

Трудности методологического анализа этого содержания, особенно при различении множества состояний, в значительной степени обусловлены отсутствием теоретических работ на подобную тему. Это в свою очередь является и предпосылкой, и следствием той разноголосицы, которая царит в профессионально-практической психологии, когда дело доходит до употребления понятия «состояние» ²³¹.

Так, зачастую, целый ряд терминов — таких, например, как стресс психическая напряжённость, эмоциональная напряжённость, эмоционально-волевая напряжённость, и так далее — используется для характеристики (по интенции) одного и того же состояния. В то же время в один и тот же термин разные специалисты вкладывают различный смысл. Так, например, тот же термин «напряжённость» используется не как номинация состояния, а как интенсивность (уровень) проявления любого состояния (см. Сосновикова 1968).

Не избежало такой разноголосицы и центральное понятие, входящее в структуру экспликации понятия состояния, — понятие «работоспособность». Следует отметить, что уже терминологически оно никак не выражает того обстоятельства, что речь идёт о состоянии. Наоборот, сам термин наталкивает на мысль, что речь идёт о совсем другой категории явлений — о свойстве (способности) человека. Неудивительно поэтому, что термин «работоспособность» используется в инженерной психологии для выражения содержания совершенно разных понятий. Так, он употребляется в смысле способности (трудоспособности), производительности труда (максимальной или текущей), состояния человека в трудовой деятельности (см. Загрядский и Егоров 1971; Стрюков и Грицевский 1971).

Чтобы избежать двусмыслицы приходится вводить в употребление дополнительные термины «актуальная» работоспособность», «потенциальная» работоспособность и так далее. Больше того, при характеристике других состояний (например, напряжённости) начинают говорить об изменении работоспособности (в смысле производительности) ²³². Все это завязывает рассматриваемый круг вопросов в такой узел, который, с точки зрения некоторых специалистов, можно только разрубить ²³³.

Следует подчеркнуть, что речь идёт отнюдь не о так называемой «терминологии», прения по поводу которой представляются определённой категории специалистов пустой тратой времени и сил. Подобные настроения имеют какой-то смысл, когда обсуждается терминологическое выражение уже существующего понятия. Здесь же речь идёт о не сформировавшихся понятиях и тем самым о не устоявшемся способе выделения определённой категории явлений.

В результате, к одному и тому же объекту (через отождествление терминов, скажем, термина «напряжённость») начинают относить знания, полученные в разных эмпирических исследованиях и, скорее всего, с разными объектами. Именно так можно объяснить те противоречивые результаты, которые обычно получаются при эмпирических исследованиях различных состояний. Это, на наш взгляд, результат отсутствия специальных различений, препятствующих неправомерному отождествлению качественно разнородных явлений.

В силу недостаточной проработанности концептуального содержания как самого понятия» состояние», так и входящих в его логический объём понятий о качественно различных состояниях человека в трудовой деятельности, основная масса работ на эту тему представлена в профессионально-практической психологии эмпирическими исследованиями. В свою очередь самая большая часть таких работ посвящена деятельности человека в так называемых экстремальных условиях и соответственно находящихся, в связи с этим, в тех или иных трудных, запредельных, пограничных и так далее состояниях. Основной исследовательской задачей здесь становится, в лучшем случае, изучение надёжности человека-оператора, выполняющего ту или иную конкретную деятельность в зависимости или от состояния, в котором он находится, или непосредственно от воздействия экстремальных факторов ²³⁴. В массе же речь идёт о самом влиянии как таковом на протекание деятельности, косвенно связанном с собственно надёжностью ²³⁵.

Мы уже отмечали существующую противоречивость результатов эмпирических исследований состояний человека в трудовой деятельности. Их сопоставление показывает, что связь одного и того же по интенции состояния человека с эффективностью его деятельности, как правило, оказывается произвольной ²³⁶. Тем самым произвольной оказывается и зависимость надёжности деятельности от состояния человека-оператора. Причём характер такой связи эмпирически определяется конкретным видом деятельности, особенностями личности человека и так далее, а не только состоянием человека в деятельности.

Тем самым, налицо не столько эмпирическая противоречивость, сколько теоретическая дефициентность, ибо здесь понятие состояния утрачивает какой-либо смысл. Как известно, оно вводилось как раз для того, чтобы в процессе актуализации деятельности (функционирования) подвести всё многообразие протекающих процессов под один знаменатель и тем самым утвердить актуальную целостность деятельности со стороны её «носителя» (достичь единства в многообразии) ²³⁷. В этом случае подразумевается, что состояния «являются своего рода итогом отдельных процессов» (Левитов 1955, с. 19). Другими словами, состояния опосредуют все другие явления при актуализации деятельности, и связь с процессуальностью деятельности может осуществляться только через них.

Но тогда эффективность профессиональной трудовой деятельности актуально не может зависеть от состояния человека и особенностей его личности, или состояния человека и характера этой деятельности, а только от самого состояния. Особенности личности, и характер конкретной деятельности могут определять только динамику самих состояний, и уже через эту динамику — эффективность деятельности человека. Тем самым характер влияния состояния на протекание трудовой деятельности может быть по интенции только однозначным. В противном случае, как мы отмечали выше, никакой категориальной определённости за понятием состояния не будет стоять, и, вольно или не вольно, это будет термин сугубо операциональный, фиксирующий только особенности исследовательских процедур и не имеющий онтологического содержания.

В практике инженерно-психологических и общепсихологических исследований можно встретить как один, так и с другой подход к разрешению указанной проблемы, а именно как с лишающим понятие состояния категориальной определённости, так и отстаивающим таковую ²³⁸. В последнем случае взаимопротиворечивость результатов эмпирических исследований интерпретируется как показатель несовершенства самих средств исследования, а не внутренней противоречивости (объективной) состояний человека как таковых. В связи с этим предполагается, что полученные результаты относятся на самом деле к разным, ошибочно отождествляемым состояниям ²³⁹.

Так, Н. И. Наенко ввела два понятия и различила два состояния психической напряжённости. При этом одно из них — операциональная напряжённость — трактуется как состояние, положительно влияющее на протекание продуктивной деятельности, а другое — как отрицательно влияющее на неё (Наенко 1976). По такому же пути идёт, например, и В. И. Рождественская, различая и противопоставляя утомление и монотонию как два различных явления (состояния) (Рождественская 1980).

Нам в свою очередь представляется, что именно подобная тенденция в разработке понятия и проблематики состояний человека наиболее адекватна контексту изучения и организации профессиональной деятельности человека. Однако сама по себе она недостаточна. Мы уже упоминали выше о том, что понятие состояния опосредует взаимоотношение понятий личности (индивида) и психических процессов. Однако мы видели, что часто качественно различные состояния человека в профессиональной трудовой деятельности вводятся (там, где они вводятся) безотносительно к качественной определённости его деятельности и личности. И вместе с тем практически все исследователи настаивают на том, что то или иное состояние является реакцией (системной реакцией) на особенности условий и характер протекания трудовой деятельности, тесно связанной с «устойчивыми чертами личности человека» ²⁴⁰.

Отсюда следует, что понятие того или иного качественного состояния не может быть введено (по интенции) вне связи с качественной определённостью личности и процесса трудовой деятельности, то есть в конечном счёте должно вводится через них и не может быть от них абстрагировано ²⁴¹. Иными словами, типология состояний должна быть одновременно и типологией трудовой деятельности человека и его личности. Конечно, построение такой психологии — дело будущего.

Мы уже отмечали выше, что связь проблематики надёжности и состояний человека состоит прежде всего в том, что, будучи свойством (способностью) человека, надёжность не может проявить себя при актуализации деятельности иначе, нежели как через то или иное состояние, и тем самым в экспликацию понятия надёжности входят понятия надёжность человека «в состоянии…».

Такая тенденция (по крайней мере в своём эмпирическом выражении) представлена в профессионально-практической психологии. В ней находит отражение связь проблематик, так сказать, в сфере статики состояний человека. Существует (и оформилась) ещё одна сторона этого вопроса, связанная с динамикой состояний человека в трудовой деятельности. Она в основном представлена и выражена понятием устойчивости том или ином его терминологическом оформлении: — устойчивость (Медведев, 1970), эмоциональная устойчивость (Зильберман 1974), нервно-психическая устойчивость (Кузнецов 1968) и так далее).

Но если эмпирическая проблематика устойчивости более или менее определённа, то этого нельзя утверждать по отношению к концептуальному содержанию отражающего её понятия ²⁴². Фактически (и это характерно для всей темы состояний человека) налицо ситуация, когда один и тот же термин служит для выражения различных понятий, а одно и то же понятие выражается разными терминами ²⁴³. Для экспликации понятия устойчивости мы воспользуемся результатами анализа его употребления, проведённого П. Б. Зильберманом (Зильберман 1974).

Прежде всего следует различать два круга понятий, имеющих зачастую одно и то же терминологическое выражение — эмоциональная устойчивость. Один из этих кругов связан с понятиями, выражающими устойчивость «уровня интенсивности и качественных особенностей эмоционального переживания» (Зильберман 1974, с. 145) или самого возникшего состояния (то есть это устойчивость «переживаний» или «состояний»). Этому содержанию больше соответствуют термины «устойчивость эмоций» или «устойчивость состояний». Соответственно неустойчивость эмоций или состояний характеризует их сменяемость — лабильность (автокинетичность).

Другой круг понятий связывает устойчивость не с самими состояниями или эмоциональными переживаниями, а непосредственно с деятельностью человека, находящегося в том или ином состоянии (ситуации), то есть это устойчивость профессиональной деятельности человека («психических и моторных компонентов деятельности в эмотивной ситуации» (Зильберман 1974, с. 145) ²⁴⁴.

Первый круг понятий имеет опосредованное, а второй — непосредственное отношение к проблематике надёжности ²⁴⁵. Во втором круге понятий устойчивость рассматривается как свойство личности, препятствующее (путем воздействия на текущую динамику её состояний) уменьшению эффективности и надёжности деятельности человека-оператора.

Мы говорим о целом круге соответствующих понятий, а не об одном в связи с тем, что у специалистов, разрабатывающих эту проблематику, существуют разночтения в понимании природы такой устойчивости и соответственно в отображении этого понимания в содержании соответствующих понятий. Так, одна из линий в трактовке содержания понятия эмоциональной устойчивости тяготеет к отождествлению её с эмоциональной инертностью, с пониженной эмоциональной возбудимостью.

В феноменологическом плане последнее означает наличие у человека свойства, препятствующего развитию состояний, существенной компонентой которых являются эмоциональные переживания определённой степени выраженности и интенсивности (как положительные, так и отрицательные). Другая линия связывает устойчивость с возможностью регуляции (саморегуляции) эмоционального возбуждения или состояния в целом. У специалистов, разрабатывающих понятие эмоциональной устойчивости под этим углом зрения, существуют и более тонкие различения.

Так, В. Л. Марищук связывает эмоциональную устойчивость со способностью преодолевать эмоциональное возбуждение, то есть с саморегуляцией самого уровня этого возбуждения. А Е. А. Милерян включает в это понятие и невосприимчивость к эмоциональным факторам, отрицательно влияющим на состояние человека в трудовой деятельности, и способности контроля, сдерживания и управления (саморегуляции) возникающими эмоциями в целях успешного протекания деятельности.

Наиболее детальное рассмотрение содержание понятия эмоциональной устойчивости предпринято П. Б. Зильберманом, который пришёл к собственной трактовке содержания этого понятия ²⁴⁶. Он настаивал на том, что «под эмоциональной устойчивостью следует понимать интегративное свойство личности, характеризующееся таким взаимодействием эмоциональных, волевых, интеллектуальных и мотивационных компонентов психической деятельности индивидуума, которое обеспечивает оптимальное успешное достижение цели в сложной эмотивной обстановке» (Зильберман 1974, с. 152).

Автор видит ряд достоинств у своего понимания эмоциональной устойчивости:

• во-первых, с его точки зрения, оно соответствует подходу к эмоциям как целесообразному психическому процессу;
• во-вторых, в его рамках эмоциональная устойчивость рассматривается как интегральное свойство личности;
• в-третьих, такое понимание позволяет увидеть специфические человеческие особенности эмоционального реагирования, динамику взаимодействия социальных и биологических компонентов личности;
• в-четвёртых, оно позволяет оценивать эту устойчивость при различных уровнях интенсивности эмоционального переживания;
• наконец, в-пятых, даёт возможность исследовать личность в процессе деятельности в экстремальных условиях.

Согласившись с автором в понимании достоинств предлагаемой трактовки содержания понятия эмоциональная устойчивость, сосредоточим своё внимание как на его недостатках, так и на том, что не нашло места ни в самом определении, ни в перечне достоинств.

Остановимся прежде всего на самом способе введения этого понятия. Оно вводится двояким образом: функционально (это свойство, обеспечивающее оптимальное протекание трудовой деятельности) и субстанционально (в его состав входят интеллектуальные, мотивационные, другие компоненты, интегрированные в некоторое целое). С функциональной точки зрения оно входит в содержание понятия «надёжность» и становится одним из надёжностных свойств. Но если надёжность рассматривается как некоторое всеобщее свойство (общая способность), то эмоциональная устойчивость вводится как свойство особенное, созначное ситуациям определённого типа — эмотивным ситуациям. Другими словами, эмоциональная устойчивость — это надёжность человека-оператора в условиях эмотивной ситуации ²⁴⁷.

По самому способу введения это понятие непосредственно связывает определённый тип ситуации (эмотивный) и характер осуществляемой человеком-оператором трудовой деятельности, полностью элиминируя тем самым понятие «состояние».

В то же время в самом тексте всячески подчёркивается, что об эмоциональной устойчивости имеет смысл говорить только в случае возникновения у человека тех или иных состояний, в состав которых входит целый комплекс сложных эмоциональных переживаний. Непоследовательность выбранного подхода становится ещё более очевидной на фоне разделяемой П. Б. Зильберманом точки зрения, что сами состояния (психической напряжённости) являются сложносоставными образованиями, отражающими особенности сложившейся ситуации, что, очевидно, подразумевает опосредованный характер воздействия ситуации на деятельность ²⁴⁸.

Все эти обстоятельства позволяют оценивать практику игнорирования смысла понятия «состояние» при введении понятия эмоциональной устойчивости как существенный недостаток существующих представлений о ней. Ибо, с одной стороны, отмечается отрицательное влияние на деятельность тех или иных состояний, а, с другой, вводится представление о соответствующем свойстве (способности), позволяющем преодолевать это отрицательное влияние, совершенно игнорируя вопрос о том, что же при этом происходит с самими состояниями ²⁴⁹. Между тем это небезразлично для системы понятий, которая призвана выразить надёжность человека-оператора. Использование понятия состояния предполагает придание ему категориальной определённости.

Мы уже отмечали выше две интерпретации этого понятия в отношении эффективности деятельности человека, «находящегося» в определённом состоянии. Если не связать непосредственно эти два понятия (состояния и деятельности), то эту функцию возьмёт на себя как раз понятие «устойчивость». А именно, свойство устойчивости, «сочетаясь» с тем или иным состоянием, и есть в этом случае то, что обеспечивает, по П. Б. Зильберману, «оптимальное успешное достижение цели». Если же их связать, то свойство устойчивости само по себе не может и не должно относиться непосредственно к характеру трудовой деятельности, а только к состояниям, актуально её определяющим. Тогда оно оказывается специфической способностью, регулирующей (саморегулирующей) состояния, препятствующей развитию становящихся «отрицательных» состояний и изменению (превращению) уже актуализированных.

Какой же концептуальной вариант понятия устойчивости предпочтителен?

Нам представляется, что второй. Так, в первом случае понятие состояния утрачивает какую-либо значимость в качестве интегративного, системообразующего начала плана актуализации деятельности. Иначе говоря вносится категориальный диссонанс в концептуальную схему акта деятельности: с одной стороны, за счёт того, что процесс (трудовой деятельности) ставится в зависимость от состояния и свойства (устойчивости) индивида, а с другой стороны, и само свойство устойчивости оказывается ничем не опосредованным в своём влиянии на актуальный план деятельности ²⁵⁰. Преодоление возникающих на первом пути теоретических трудностей нам представляется сложным делом.

В заключение мы остановимся на функциональном различении состояний применительно к особенностям нашего интереса к этому вопросу, то есть в плане историко-методологической реконструкции концепции надёжности в профессионально-практической психологии ²⁵¹.

Среди фигурирующих в инженерной психологии состояний человека в зависимости от актуальности (термин условный) трудовой деятельности можно выделить две их группы. К первой группе относят состояния, предшествующие этой деятельности (анте-актуальные), ко второй — состояния, образующиеся в течение самой деятельности (актуальные).

В группе предшествующих состояний легко выделяется подгруппа состояний подготовительных, связанных с предвосхищением, ожиданием будущей деятельности (состояния готовности, предстартовые состояния спортсмена…) и возникающих в ходе так или иначе организованной подготовки к будущей деятельности (то есть складывающихся под её идеальным влиянием). И подгруппа состояний индифферентных к будущей деятельности (то есть сложившихся независимо от будущей деятельности).

В свою очередь группы анте-актуальных и актуальных состояний включают состояния как положительно, так и отрицательно влияющие на (будущее или уже осуществляющееся) протекание деятельности ²⁵².

Вопрос о нейтральных состояниях (точках отсчёта) ещё открыт. Но чаще всего в этом случае указывают на состояние оперативного покоя, в случае подготовительных состояний, и на работоспособность, в случае состояний актуальных. Понятие устойчивости (эмоциональной устойчивости) в профессионально-практической психологии развивается применительно к актуально-отрицательным состояниям (и неопределённым, оказывающим в сочетании с другими доопределяющими факторами преимущественно отрицательное воздействие на деятельность).

10.2.2.Ошибки и отказы человека-оператора

В отличие от понятий и представлений, рассмотренных нами выше, проблема и понятие ошибки разрабатывалось в прикладной психологии задолго до оформления технической теории надёжности и тем более «теории надёжности комплексных систем «человек — техника». Эмпирические исследования, посвящённые возникновению ошибок в профессиональной деятельности вагоновожатого, телеграфиста и так далее, вёл уже пионер психотехники Г. Мюнстерберг в начале нашего века. С тех пор и до наших дней эта проблематика составляет одну из непременных составляющих исследований и разработок в области профессионально-практической психологии (Гущин и Пископпель 1975).

Тем не менее появление инженерной психологии и оформление в её рамках направления, связанного с разработкой понятия надёжности применительно к человеку-оператору, придали новый смысл традиционным исследованиям и связанным с ними представлениям. Случилось это прежде всего потому, что понятие ошибки утвердилось на одном из центральных мест в системе понятий о надёжности человека-оператора, занимая в ней, по крайней мере в начале, практически то же самое положение, что и понятие «отказ» в технической теории надёжности. Тем самым ошибки и ошибочность стали рассматриваться как проявления особого свойства (способности) человека — его надёжности (или ненадёжности).

Другая характерная черта произошедших изменений связана с операционализацией этого понятия в рамках теории надёжности комплексных систем «человек — техника» и трактовкой его содержания как меры надёжности в профессиональной деятельности. Тем самым понятие ошибки было включено во вполне определённый концептуальный контекст.

Вместе с тем следует отметить, что подобные изменения в концептуальной интерпретации ошибок и ошибочности очень мало повлияли на уже существующие эмпирические исследования. И тем самым традиционный подход к разработке этой проблематики почти полностью, за некоторым исключением, воспроизводит себя в новых «рамках» общей проблематики надёжности человека-оператора.

Причины подобной инерции связаны, на наш взгляд, с отсутствием в профессионально-практической психологии теоретической разработки понятия надёжности. Заданием фактически лишь места понятия ошибки в системе понятий о надёжности человека-оператора и ограничились усилия инженеров-психологов в деле разработки его содержания. Недаром в теории надёжности комплексных систем «человек — техника» понятие ошибки используется как нечто вполне само собой разумеющееся и не требующее пояснений. Основная же проблематика видится в эмпирическом выявлении и количественном измерении ошибок в той или иной конкретной деятельности в зависимости от целого ряда факторов. Такой подход был бы оправдан, если бы вопрос о природе ошибок (онтологическом содержании) был бы решён или решался более или менее успешно в смежных дисциплинах и откуда можно было бы взять на вооружение это решение. Однако это весьма далеко от реального положения дел.

Традиционное и наиболее распространённое представление об ошибке как о несоответствии продукта и требуемого результата, или шире — реализованной деятельности и некоторой заданной её нормы, обязано своим происхождением логике. Разрабатывая проблемы познавательного отношения мышления к бытию, логика выработала представления об истинности и ложности, адекватности и неадекватности познания (оформленного в тех или иных суждениях и умозаключениях) — представления, ставшие прототипом нормативного понятия об ошибке ²⁵³.

Существенным для нашего анализа является то содержание, которое вышло за рамки логики и стало достоянием других областей, в том числе многих видов практики и психологического исследования ошибок. В частности, нас интересует вопрос об изменении логического представления об ошибке при перенесении его в сферу прикладных психологических исследований. Оно коснулось прежде всего предметности, так как в логике предметный контекст был задан вполне определённо — это мышление. Более того, ошибки связывались непосредственно с рефлексией (так, по Локку, ошибки в мышлении могут возникать на трёх уровнях: при образовании сложных идей; при оперировании со знаками, выражающими эти идеи; при отнесении этих знаков к образам вещей или самим вещам). В практике же и психологических исследованиях это нормативное представление потеряло всякую предметную отнесённость, и тем самым предмет исследования ошибок потерял свои первоначально чёткие границы.

Другая особенность представления об ошибках в логике была связана с относительным характером самой ошибочности — с её зависимостью от контекста рассмотрения проблемы и использования тех или иных критериев или норм, по отношению к которым оценивается деятельность.

Поскольку деятельность в философии и логике понимается, прежде всего как объект развивающийся (где развитие рассматривается в качестве определяющей характеристики деятельности), то развиваются также и нормы деятельности, и, следовательно, изменяется то содержание, которое рассматривается как ошибка. Этот важный аспект остался без должного внимания в прикладных исследованиях. Наряду с утерей части содержания перенесение представления об ошибках способствовало и появлению нового содержания, связанного с той или иной конкретной личностью в силу взятой ей на себя ответственности.

Мы уже отмечали выше, что научная проблематика ошибочности в профессиональной деятельности человека возникает уже в психотехнике. Общая позиция психотехники по отношению к происхождению ошибок и формам борьбы с ними нашла своё отражение в известных требованиях, предъявляемых к исполнителям профессиональной деятельности в технике профотбора (Гущин, Пископпель 1975) ²⁵⁴.

Профотбор в рамках психотехники выступил в качестве основного метода борьбы с ошибками в профессиональной деятельности и определил понимание и категоризацию причин возникновения тех или иных ошибок ²⁵⁵. Суть этого метода состояла в том, чтобы не допустить к выполнению профессиональной деятельности лиц, которые по своим психофизиологическим качествам не соответствуют требованиям профессии.

В свою очередь сам метод профотбора подразумевал соответствующую онтологическую картину действительности и целый круг связанных с ней представлений.

Речь идёт прежде всего об определённом понимании профессиональной деятельности. Используя некоторые современные понятия и представления, можно в общем виде схематизировать это понимание следующем образом. Профессиональная деятельность рассматривается при таком подходе в двух планах (с двух сторон): нормативном и реализационном. Специфика нормативного плана — в том, что он по содержанию культурно и социально обусловлен и надиндивидуален по форме (социальное назначение деятельности, её задач, требований к продукту, культурно освоенные способы употребления тех или иных средств и так далее). План реализации социокультурного содержания включает конкретных индивидов, которые выступают по отношению к этому содержанию как его носители, «материал» (состав) деятельности.

Деятельность в этом случае обретает свою полноту и целостность, реализуясь в точном соответствии с нормами. Очевидно, «материал» не может быть «ей» безразличным, а только таким, который способен воплотить эти нормы (соответствовать их характеру). Отсюда — требования к этому «материалу» (индивидам), к их профессиональным и личностным качествам, обусловленные содержанием деятельности, требующей выполнения. Отсюда же — трактовка ошибок как проявлений несоответствия профессии и деятеля (см. Selz 1919; Anderson 1917; Баумгартен 1922; Кома и Андерсон 1925; Клапаред 1925; Fisher 1922).

Одним из главных направлений разработки этого подхода стали психотехнические исследования (исследования «роли личностных факторов»), сосредоточившие своё внимание на существовании определённой категории работников (названных «аварийщиками»), чаще других совершающих ошибки и попадающих в связи с этим в аварии и происшествия ²⁵⁶. Последующие эмпирические исследования позволили установить, что факты ошибочности тесно связаны с определёнными «психофизиологическими качествами» и уровнем их развития у отдельных индивидов (Marbe 1935; Михайловский и Оральников 1932; Почтарева 1932; Куглер и Майергофер 1934).

Поэтому естественно было предположить, что ошибки «аварийщиков» обусловлены недостаточным развитием их профессиональных и личностных качеств (по сравнению с другими работниками). Но не менее естественно было также предположить, что подобное несоответствие следовало бы рассматривать не как всеобщий их недостаток (то есть не как неприспособленность к профессиональной деятельности вообще) и даже не как локальный и частный случай профессиональной непригодности таких лиц к выполнению именно данной профессиональной деятельности, а как их неприспособленность к ней именно здесь и теперь.

Однако первоначально предполагалось, что ошибки обусловлены самой «психофизиологической структурой личности» человека и связаны непосредственно с его конституциональными признаками (так называемая гипотеза К. Марбе (Marbe 1935). Последующие исследования (см., например: Куглер и Майергофер 1934) показали неадекватность такой точки зрения. Оказалось, что признаки, выдаваемые за конституциональные, либо являются следствием плохого обучения, либо, если и присутствуют в структуре личности как определённые её особенности, то тем не менее поддаются направленному изменению.

В соответствии с этими результатами претерпела изменение и основная гипотеза психотехников о природе ошибок. Если раньше в основе гипотезы о профессиональной непригодности лежало представление о конституциональных и неизменных качествах индивида (и тем самым неотчуждаемых от него), то теперь в качестве такого основания стали рассматривать его способности (как профессиональные, так и общие).

В результате изменили свой смысл и сама проблема ошибок, и метод её решения. Если наличие ошибок обусловлено характером и уровнем развития способностей, то для предупреждения ошибок необходимо их формирование. Факт же их обнаружения в профессиональной деятельности стал рассматриваться как указывающий на их трансляцию в производственную деятельность из обучения. Тем самым центр тяжести в проблематике ошибочности был перенесён в сферу обучения.

Здесь сохраняется то же представление об ошибках, что и в сфере профессиональной деятельности, с той лишь разницей, что ошибки фиксируются ещё и по отношению к норме процесса деятельности — способу деятельности (правилу, алгоритму и так далее) ²⁵⁷. Это обусловлено специфическими особенностями обучения как деятельности, где центральное место принадлежит процессу усвоения. Здесь проблематика ошибочности в профессиональной деятельности через профессиональное обучение смыкается с вопросами общего обучения и теми подходами, которые сложились в этой сфере.

В отличие от общеотрицательного отношения к ошибкам, утвердившегося в сфере профессиональной деятельности (где ошибки суть прежде всего нежелательные явления, с которыми нужно бороться), в обучении существует уже два подхода.

Представители первого подхода считают, что ошибок следует избегать, так как они могут закрепиться в виде неправильных результатов и неправильных способов выполнения действий; отсюда отрицательное отношение к ошибкам и соответствующая этой установке организация обучения (наиболее последовательно эта точка зрения проводится в психологической теории поэтапного формирования умственных действий).

Представители второго подхода, напротив, считают, что ошибки способствуют усвоению и только их преодоление создаёт полноценные внутренние предпосылки (навыки, умения, способности) деятельности (те или иные варианты проблемного обучения). Можно сказать, что представители второго подхода разрабатывают научные предпосылки известного практического принципа, согласно которому «на ошибках учатся».

Педагогическая психология давно обратилась к эмпирическому материалу ошибочных действий. Однако её интерес направлялся отнюдь не ошибками как таковыми — их анализ предпринимался, как правило, в качестве средства для решения других задач: во-первых, познавательного характера, когда ошибки выступают «в качестве средства проникнуть в психологическую сущность процесса формирования» чтения, счета, устной речи, и так далее (Егоров 1945); во-вторых, практико-педагогического, когда они выступают «одним из объективных показателей трудностей в процессе усвоения знаний» разного типа и тем самым позволяют контролировать процесс усвоения (Менделян 1955).

Это, конечно, не означает, что в контексте обучения не обсуждались причины ошибочных действий, не вводились те или иные классификации ошибок и так далее. Однако в подавляющем большинстве случаев полученные результаты носили фрагментарный характер и были слабо связаны друг с другом. Как правило, предлагаемые теоретические обобщения целиком и полностью определялись особенностями того ограниченного материала, на котором они были получены и психологической традицией, которой тот или иной специалист придерживался ²⁵⁸.

Для каждого из таких исследований характерно выделение какого-либо одного фактора в качестве основной причины появления ошибок: «ослабление и так далее функций», «перестройка направленности сознания» (Егоров 1945); «взаимоотношение процессов раздражения и торможения» (Померанцева 1952); «забывание соответствующего правила» (Шеварев 1959); «недифференцированность системы связей» (Менделян 1955).

В силу характерной направленности и специфического интереса обучения ошибки в этом случае выступают в качестве своего рода естественной составляющей (закономерных явлений), позволяющей оптимизировать этот процесс за счёт особой организации педагогических воздействий (способов подачи материала, демонстрации правильных действий, контроля над учащимися и так далее). Другими словами, ошибки учащихся рассматриваются здесь как показатели степени неудовлетворительности процесса обучения, и их преодоление связывается с совершенствованием этого процесса. Такой же подход характерен для сферы собственно профессионального обучения (Суворова 1957).

И отбор, и обучение ориентированы на внутренние предпосылки профессиональной деятельности и апеллируют к индивиду как к конечному источнику тех или иных ошибочных действий. Дальнейшее развитие проблематики и представления об ошибках связано с преодолением этой установки ²⁵⁹. В полной мере указанная тенденция проявила себя при оформлении инженерной психологии в качестве самостоятельной дисциплины, в определённой степени она сама обусловливала и направляла процесс её обособления ²⁶⁰.

В качестве основополагающих причин ошибок стали рассматриваться недостатки проектирования и организации предметной среды профессиональной деятельности. Тем самым на роль основного источника ошибок в деятельности человека-оператора выдвигался неадекватный учёт «человеческого фактора» при проектировании оборудования.

Если раньше требования в отношении безошибочности диктовались нормативной организацией профессиональной деятельности и её внешними организованностями (индивид же как «материал» деятельности должен был им соответствовать), то теперь статус «нормативности» приобрёл сам индивид, и требованиям безошибочности должны были удовлетворять как организованности профессиональной деятельности, так и она в целом.

Для этого предложено было их проектировать с учётом «природы» человека, его возможностей — в соответствии с инженерно-психологическими требованиями.

Для выделения таких требований были развёрнуты многочисленные исследования, позволившие уточнить те «параметры» человека и его деятельности, которые должны учитываться при проектировании, прежде всего «внешней» предметной среды этой деятельности. В свою очередь учёт таких требований (как отмечалось выше) выступил в качестве одного из главных направлений борьбы с производственными ошибками (Завалова и Пономоренко 1968).

Как всегда бывает при утверждении новой точки зрения, на первых порах её сторонники склонны были практически все ошибки человека-оператора связывать с процессом проектирования внешних технических средств и условий деятельности, и тем самым предполагалось, что с введением регулярного учёта человеческих факторов в проектировании проблема ошибок в профессиональной деятельности будет решена. Этим оптимистическим прогнозам не суждено было оправдаться.

Вместе с тем изменялось и лицо самой инженерной психологии, проектное отношение которой постепенно распространилось с технических средств (оборудования) и условий на организацию самой профессиональной деятельности (проектирование деятельности или работы). Это подразумевало включение в её проблемную сферу тех средств и способов, с помощью которых реализуются инженерно-психологические проекты, — таких, как отбор, обучение, тренаж, и так далее.

Первоначально в инженерной психологии основной упор делался на проектировании оборудования с учётом человеческих факторов как на панацее от возникновения ошибок (Fitts & Jones 1951). В последующих работах, наряду с вниманием к проектированию оборудования, внимание уделялось уже отбору и обучению, профессиональному опыту и квалификации, личностным особенностям, дисциплинарным факторам и так далее (Hemming 1973; Dudani 1972; Zeller 1972; Mastropaolo 1974). Тем самым инженерная психология брала на вооружение те представления, средства и методы в деле изучения ошибок, которые сложились на предыдущих этапах развития профессионально-прак­тической психологии.

Результаты не замедлили сказаться. В наибольшей степени они видны там, где традиционно придавали существенное значение сбору данных об ошибках, их анализу и борьбе с ними — в авиации. В фундаментальном обзоре А. Зеллера, посвящённом тенденциям изменения количества и характера «летных происшествий» в ВВС США (прежде всего за 1960–1970 годы) отмечается, что их число снизилось в 1950-е годы с 36,2 до 6,9 (на 10 часов полета), а в 1960-е годы ещё с 6,9 до 4,9 (Zeller, 1972) (следует иметь в виду, что «термин летные происшествия и ошибки пилота продолжают оставаться синонимами») ²⁶¹. Общий прогресс в деле борьбы с ошибками налицо.

В этом же обзоре отмечается, что относительное число происшествий «по вине пилота» тем не менее возрастает ²⁶². Другими словами, результаты борьбы с ошибками менее значительны, нежели успехи в деле повышения надёжности материальной части и средств обеспечения полетов.

Каковы же дальнейшие перспективы решения проблемы безошибочности в той же авиации? А. Зеллер видел их в расширении представлений о возможностях человека. Так, он считал, что наиболее часто «ошибки являются результатом того, что не учитываются возможности человека. При тщательном анализе этих возможностей по отношению к проектированию, тренировке и условиям полёта можно достичь усовершенствований, в результате которых следует ожидать уменьшения количества летных происшествий, связанных с ошибками пилота» (Zeller 1972). Тесно связанными с этим аспектом проблематики ошибок являются сложившиеся в инженерной психологии интерес и вызванное им обращение к такой сугубо «внутренней» детерминанте ошибочных действий, как то или иное состояние человека в трудовой деятельности.

Выше мы останавливались на категориальной определённости этого понятия и его месте в системе понятий надёжности человека-оператора. Поэтому здесь лишь следует отметить, что в подавляющем большинстве работ на эту тему именно характер и количество ошибок выступали в качестве критерия переживания человеком того или иного состояния.

Если проблематика состояний в трудовой деятельности относительно нова, то обращение к традиционным «внутренним» факторам лишний раз свидетельствует о преемственности разных этапов изучения явления ошибочности. Как и на заре авиации, в качестве причин тех или иных ошибок пилота продолжают называть невнимательность (Баранов 1968), забывание (Сомов 1967), недисциплинированность (Сомов 1967).

Наличие широкого фронта борьбы с ошибками и большое количество эмпирических работ на эту тему ещё резче подчёркивают относительно незначительные успехи в деле теоретического их осмысления и в разработке содержания понятия ошибка ²⁶³.

В первую очередь, конечно, такое положение — следствие сложности тех явлений, которые выражаются термином «ошибка» ²⁶⁴. Многие исследователи выражали мнение, что под один знаменатель в этом случае формально подводятся совершенно разные явления, имеющие мало общего между собой. Так, У. Т. Синглтон, подводя итоги своему обзору «теоретических подходов к рассмотрению человеческих ошибок», приходит к следующему выводу: «Получается, что ошибки или отклонения не являются ни в каком отношении однородными. Существует множество типов ошибок, множество различных факторов, вызывающих ошибки, много вполне уместных моделей и теорий» (Singleton 1973, с. 22).

В этом же обзоре он рассматривает различные представления об ошибках, следующие из существа различных психологических (психофизиологических) теорий — «психоаналитической», «бихевиористской», «психологического поля», «навыка», «стресса», «социально-психологической» и таких, как «статистическая теория принятия решений» и «информационно-кибернетическая».

Каждая из них предлагает своё собственное представление о причинах появления ошибок, существе явления ошибочности и ограничивается своей собственной, более или менее обособленной областью явлений, квалифицируемых как ошибки. В этой ситуации У. Т. Синглтон видит особенности инженерно-психологического (эргономического) подхода в «способности быстро подобрать наиболее адекватную классификацию и теорию для решения данной конкретной проблемы» (Singleton 1973, с. 22). При этом он хорошо понимает, что такой подход «не может обеспечить исследователя комплексным решением, но может существовать скорее там, где фрагментарность берётся за основание» (Singleton 1973, с. 22).

Не удивительно, что в такой ситуации своеобразной «вершиной» теоретической мысли является классификационная работа с её конечным результатом — классификацией ошибок (как правило, инженерно-психологические классификации многокритериальны и включают в себя причины и условия появления ошибок) (ср. Singleton 1975; Мейстер и Рабидо 1970; Meister 1978; Зараковский и Медведев 1979).

Существующие классификации ошибок, как правило, тесно связаны с общим контекстом того направления, в рамках которого и исходя из интересов которого, они строятся. Не составляют исключения и их классификации в рамках инженерной психологии (эргономики). Мы уже отмечали то особое место, которое занимают в ней информационные представления. Поэтому не удивительно, что «большинство практических методов классификации ошибок, имеющихся в настоящее время, основано на прослеживании потока информации, протекающего через оператора от входа к выходу» (Singleton 1973, с. 4). Особенно это характерно для зарубежной инженерной психологии. В основу классификационной работы, в этом случае, кладётся поэтапное членение процесса обработки информации и кодификация возможных отклонений от соответствующей нормы (неправильное обнаружение, неточная идентификация, неадекватная оценка значения сигнала, перепутывание при выборе сигнала и так далее).

Многие инженерно-психологические рекомендации и требования выработаны на основе анализа ошибок, организованного подобными классификационными схемами (так, классификация ошибок в классической работе Фитса и Джоунза (Fitts & Jones 1951) в значительной степени, хотя не полностью, построена на этом основании). Во многих случаях в классификации ошибок включены и следовательно таксономизированы и средства их исправления (см., например: Мейстер и Рабидо 1970). Тем самым именно классификации ошибок в настоящее время выполняют функцию теоретического обобщения и организации знаний об ошибках и способах борьбы с ними в контексте инженерной психологии. С этим обстоятельством тесно связаны и основные достоинства (операциональность), и основные недостатки (фрагментарность и формальность) этой формы знания об ошибках.

«Первая проблема, — пишет У. Т. Синглтон, — при описании и анализе ошибок состоит в том, чтобы создать классификационную систему или таксономию, на основе которой можно описывать специфические или конкретные ошибки» (Singleton 1975, с. 1). В классификациях на первый план выступает именно формальная противопоставленность тех или иных признаков (типа: обратимые — необратимые; систематические — случайные; различимые — неразличимые; формальные — существенные и так далее), позволяющая обойти ряд содержательных трудностей.

Существует два глобальных подхода к феномену ошибочности. Следование одному один из них «предполагает, что люди ответственны за свои действия и что поэтому они ответственны за ошибки, которые они совершают. Противоположная точка зрения состоит в том, что ошибки — это внутренне присущие компоненты любого человеческого поведения или деятельности и что сразу необходимо делать на них скидку»… (Singleton 1975, с. 13) ²⁶⁵.

Выбор подхода существенно осложнен феноменом кооперативной организации человеческой деятельности. Наличие такой кооперации создаёт предпосылки для существования разрыва между областью появления (проявления) ошибок и областью их причинения.

Это хорошо осознано в некоторых областях практической деятельности, и именно отмеченное обстоятельство выдвигалось на первых порах в инженерной психологии для характеристики особенности её точки зрения ²⁶⁶. Отсюда возникшее в авиакосмической сфере различение главных и второстепенных, способствующих, причин, где под главной причиной имеют в виду ту, «которая была последней в последовательности событий, после которой происшествие становится неизбежным» (Zeller 1972, с. 11).

С этой точки зрения та или иная индивидуальная деятельность является своеобразным центром пересечения многих различных сторон действительности и порождаемых ими отношений. Уже эмпирический анализ приводит к необходимости рассмотрения каждой ошибки как результата совместного действия многих условий (факторов). Так, при статистической обработке данных по ошибкам пилота за разные годы удаётся выявить до 7–8 таких причин, одновременное действие которых считается необходимой предпосылкой ошибки (Zeller 1972).

При таком многообразии форм и условий проявления действующих причин и предпосылок именно теоретические представления, позволяющие отделить главное от второстепенного, обусловливающее от обусловливаемого, и должны сыграть свою роль при организации и согласовании существующего множества закономерностей и эмпирических знаний об ошибках.

Их отсутствие остро ощущается многими специалистами по инженерной психологии. Если на предыдущих этапах освоения этой проблематики фрагментарность и эмпиричность не были особенно существенным тормозом на пути прогресса тех дисциплин и теорий, которые эпизодически обращались к материалу ошибочных действий для решения имманентных им проблем и задач, то для инженерной психологии ситуация иная. В её рамках появилось понятие и оформилось представление о такой действительности, как надёжность человека в профессиональной деятельности, собравшее под один общий знаменатель всё многообразие явлений ошибочности в деятельности как основное проявление её ненадёжности.

Подобное обстоятельство требует в качестве необходимого этапа на пути создания теории инженерной психологии целенаправленной разработки теоретического понятия ошибки на правах одной из основных составляющих понятия надёжности.

10.2.3. Саморегуляция человека по надёжности

Рассматриваемые представления и понятия, связанные с надёжностью человека в профессиональной деятельности, содержат в себе (в своём конечном выражении) тенденцию преодоления подхода к человеку, как только психофизиологическому механизму (аппарату), формируемому и управляемому извне. Наиболее полное выражение эта тенденция находит в тех немногочисленных работах, которые разрабатывают понятие надёжности в связи с представлением о человеке как о личности, самостоятельно регулирующей своё профессиональное поведение, то есть в связи с понятием саморегуляции ²⁶⁷.

Трудности, с которыми сталкивается специалист, разрабатывающий эту линию проблематики надёжности, обусловлены в значительной степени недостаточной проработкой самого понятия саморегуляции в общей психологии ²⁶⁸. Это в свою очередь — следствие общности проблемы регуляции поведения человека с наиболее кардинальными вопросами теории и практики, имеющими дело с высшими формами проявления человеческой активности.

Так, в последнее время оформился интерес к психологическим основаниям социальной регуляции поведения. В качестве механизма такого поведения рассматривают самосознание человека (то есть высшую инстанцию «внутреннего мира») в единстве его интеллектуальной, аффективной и волевой сфер. В этом случае сфера саморегуляции поведения человека отождествляется с действенно-волевой сферой самосознания (другие его сферы здесь — самопознание и эмоционально-целостное отношение к себе) (Психологические проблемы…, 1976).

В высшем своём выражении саморегуляция выступает в качестве процесса, формирующего такую личностную черту как опосредованность её поведения. Она в свою очередь «представляет собой одно из основных личностных образований, связанное с осознанием мотивов деятельности, перспективных целей, с критичностью, самооценкой, возможностью регуляции своих отдельных поступков и с сознательным управлением поведением в целом» (Зейгарник 1981, с. 11). Этими представлениями намечается общепсихологический «горизонт» понятия саморегуляции, его созначность с произвольностью, сознательностью, другими чертами поведения.

В профессионально-практической психологии разрабатывается, конечно, более узкий аспект этого содержания. Тем не менее по своим «программным» устремлениям даже в русле проблематики надёжности предполагалось, что «психологическая характеристика деятельности специалиста должна изучаться в единстве отражения и регуляции процессуального и личностного (а, не ограничиваясь только реагированием на раздражители)» (Петров 1969, с. 21).

Проблематика саморегуляции начинает активно разрабатываться в такой прикладной дисциплине, как психология спорта, причём также в контексте надёжности деятельности, но уже, конечно, спортсмена. В этом случае основной акцент делается на так называемой психорегуляции (психической саморегуляции), «в основе которой лежит выработка умения обеспечивать направленное формирование готовности организма к определённому действию (реакции) и при необходимости образование и последующая реализация целевой установки» (Ромен 1971, с. 128).

Основной интерес психологов находится прежде всего в методической сфере (в сфере выработки способов аутогенной тренировки и соответственно навыков и умений её осуществления) (Проблемы психологии спорта, 1971). Тем не менее легко обнаружить и общую онтологическую предпосылку такого рода работ. Ей является представление о саморегуляции (в форме психорегуляции) как, с одной стороны, процесса регулирования (управления) своим состоянием (формирования готовности, боевого состояния и так далее), а с другой — организованности (предметности) такого процесса.

Тем самым в этом контексте понятие и проблематика саморегуляции оказываются тесно связанными с проблематикой состояний человека в деятельности (трудовой, спортивной и так далее). Соответственно саморегулируемость логически оказывается одним из свойств надёжности, причём свойством, связывающим надёжность и состояния человека в деятельности ²⁶⁹.

Более или менее развёрнутая попытка разработки понятия саморегуляции в связи с надёжностью человека-оператора принадлежит М. А. Котику (Котик 1974).

В связи с тем, что М. А. Котик использует понятие саморегуляции, восходящее к кибернетическим представлениям о структуре и процессах управления и регулирования, содержание вводимого им понятия отличается от того, которое соответствует «психорегуляции» в контексте спортивной психологии. В его работе под регулированием понимается «внешнее воздействие на систему, направленное на поддержание заданных параметров её функционирования», а под саморегулированием — то же самое воздействие, «но реализуемое посредством внутренних изменений, порождаемых самой системой, в соответствии с законами её организации» (Котик 1974, с. 29).

Сами саморегулирующиеся системы разделяются на два класса: с постоянной организацией и с совершенствующейся организацией (саморегулирующиеся).

Человек здесь рассматривается как сложная саморегулирующаяся система, обладающая двумя уровнями саморегуляции — физиологическим (или энергетическим) и психическим (или информационным), находящимися во взаимосвязи ²⁷⁰.

Необходимость саморегуляции усматривается М. А. Котиком в «функциональной направленности» деятельности, определяющей тот или иной характер приспособительного поведения человека. Значение (назначение) процессов регуляции с этой точки зрения состоит в актуальном определении (формировании и поддержании) надёжности работы человека в системе. Другими словами, «в деятельности оператора существует саморегуляция по надёжности: представление о собственной надёжности, сложившееся по прошлому опыту, должно выступать в качестве фактора, регулирующего надёжность последующей деятельности» (Котик 1974, с. 29). Основной упор М. А. Котик делает на раскрытии функциональной структуры и состава саморегуляции в «терминах» информационной и энергетической «подсистем», схематизируемых блок-схемами и каналами циркуляции энергии и информации.

Аналогичные попытки предпринимаются и другими авторами, зачастую совмещающими языки и представления, выработанные в разных дисциплинах (см. Наживин 1976).

Существуют попытки различения форм и (или) функций саморегуляции. Об одной из них мы уже упоминали выше — это различение уровней и циклов информационного и энергетического саморегулирования. Другая предлагает различать динамическую и стабилизирующую саморегуляции. Динамическая саморегуляция понимается как процесс целенаправленного, осознанного изменения характеристик и способов выполнения действий, а стабилизирующая — как выполняющая функцию сохранения, закрепления характеристик и способов действий на достигнутом для данных условий или заданном уровне (Наживин 1978).

Нетрудно заметить, что во втором случае стабилизирующая саморегуляция категориально есть не что иное, как надёжность. Но надёжность характеризуют как способность (свойство, качество личности), а стабилизирующая саморегуляция — это процесс, протекающий во время реализации деятельности. Каково же их взаимоотношение?

Вопрос у автора различичения остаётся открытым.

У разных попыток введения понятия саморегуляции в контексте проблемы надёжности, несмотря на явные разночтения, есть и нечто общее. В чём оно?

Прежде всего речь идёт о процессе регуляции, то есть об особенном процессе. Его особенность в том, что сам по себе, то есть непосредственно, он не является ни самим процессом достижения той или иной цели деятельности как таковой, ни какой либо из её подцелей. Другими словами, он не является по своей функции основным процессом. Таким образом, свой вклад в осуществляемую деятельность этот процесс вносит опосредованно, становясь условием достижения цели и, следовательно, вспомогательным процессом.

Другой его особенностью является то, что он остаётся всецело в рамках функционирования, то есть связан не с порождением тех или иных организованностей (развитием), а лишь с актуализацией уже наличных, сформированных организованностей и меняет лишь форму их существования. Другими словами, это всегда процесс использования уже существующих «резервов» (в том числе интеллектуальных, волевых и так далее).

Следующей его чертой является реактивный характер самого процесса, где соответствующим «стимулом» выступает изменение текущей надёжности профессиональной деятельности, то есть отклонение реализуемого процесса от его нормы. Тем самым по своей функциональной направленности саморегуляция есть не что иное, как компенсаторный процесс, восстанавливающий заданный уровень текущей надёжности и носящий приспособительный (адаптивный) характер.

Наконец, это процесс рефлексивный, реализующий отношение индивида к самому себе (само-регулирование), то есть он имеет характер само-изменения.

Что же подвержено изменению в этом процессе? На этот вопрос в инженерной психологии нет однозначного ответа. Различные авторы по-разному выделяют те организованности, которые составляют действительный предмет такой саморегуляции ²⁷¹. Общим для них является поиск таких предметов в границах так или иначе понимаемого «индивида», выполняющего ту или иную (прежде всего трудовую) деятельность. Следует отметить, что существующие выделения предметов саморегулирования не противоречат друг другу и в принципе могут рассматриваться как взаимодополнительные.

Понятию саморегуляции принадлежит совершенно особое место среди других понятий, выражающих надёжность человека в профессиональной деятельности. Прежде всего потому, что саморегулируемость, рассматриваемая как надёжностное свойство, не является однопорядковым с помехоустойчивостью, безошибочностью, надёжностью в определённом состоянии, и так далее. В отличие от них как свойств непосредственно надёжностных оно является опосредственно надёжностным, включающим тем самым их в своё содержание. По отношению к этим свойствам процесс саморегуляции выступает в качестве их актуальной соорганизации применительно к условиям текущей ситуации выполнения деятельности.

Рефлексивный характер этого понятия также отличает его от всех других понятий, выражающих надёжность человека-оператора. В силу этого понятие саморегулируемости обеспечивает завершение, замыкание системы понятий о надёжности (то есть обращает её на себя, будучи само-регулированием).

С этой особенностью связан ещё один момент в определённости понятия саморегуляции. Оно содержит как когнитивный (познавательный), так и конструктивный (преобразовательный) аспекты отношения к соответствующей действительности, ибо саморегуляция есть не что иное, как борьба за надёжность, осуществляющаяся в самом процессе деятельности самим субъектом её реализации.

10.3. Надёжность человека-оператора и его деятельности

До сих пор мы обращались к тем или иным инженерно-психологическим понятиям, связанным с надёжностью, в той мере, в какой это было необходимо для выбранного нами пути методологического анализа этой проблематики по отдельным направлениям. Такой подход представлялся нам оправданным прежде всего потому, что в рамках профессионально-практической психологии, с одной стороны, не сложилась собственная система понятий о надёжности, а с другой — не имеет общеупотребительного статуса система понятий технической теории надёжности.

Другими словами, употребляющиеся в ней понятия, выражающие те или иные аспекты надёжности человека в трудовой деятельности, ещё не сложились и не сорганизовывались в единую систему. Более того, нередко можно встретить понятия и представления как противоречащие, так и игнорирующие друг друга.

Поэтому систематизация таких понятий в рамках любой попытки разработки единой системы понятий о надёжности человека в профессиональной деятельности является необходимым предварительным шагом, позволяющим, позволяющим оценить и представить себе положение дел на настоящий момент времени.

Уже проведённый анализ показал, что особенностью современной ситуации в профессионально-практической (прежде всего — инженерной) психологии является наличие двух подходов к разработке надёжностной проблематики ²⁷². Первый из них имеет свой источник в технической теории надёжности, второй — в традициях общей и прикладной психологии. Каждый тяготеет к собственному видению объекта изучения и воздействия, к собственным модельным и понятийным средствам, языку, ценностям и целям исследовательской практики ²⁷³.

Отмеченное обстоятельство привело к тому, что реально в инженерной психологии «существует» система понятий о надёжности человека-оператора, полученная в основном за счёт перенесения и инкорпорации в её тело системы понятий технической теории надёжности. Те инновации, которыми она обладает в качестве системы понятий о надёжности «комплексных систем человек — техника», не выходят за границы «пригонки по месту» и находятся в основном в пределах инженерно-технической идеологии ²⁷⁴.

Это привело, в частности, к тому, что специалисты, тяготеющие ко второму подходу, фактически игнорируют эту систему понятий, в лучшем случае лишь формально солидаризируясь с ней, но не используя в исследовательской практике. Так было в конце 1960-х годов, когда такая ситуация лишь складывалась, так, по сути дела, происходит и сейчас. Тем самым существующая система понятий выполняет свою организационно-методологическую функцию в отношении одной категории специалистов и не выполняет её в отношении другой, разрабатывающей ту же по содержанию (то есть в её интенции) проблематику. Такое положение не может быть признано удовлетворительным.

Основной причиной, определившей подобную ситуацию, является, на наш взгляд, выбранная стратегия построения соответствующей проблемно-тематической области — перенос системы понятий и принципа их организации из технической теории надёжности в профессионально-практическую психологию. Обладая вполне определённым категориальным содержанием (то есть способом рассмотрения своего объекта), сохранённым при прямом переносе, свойственная ему схематизация, реализованная в рамках инженерной психологии, породила такую систему понятий, которая игнорировала как уже существующие понятия и представления, тематически связанные с феноменом надёжности, так и возникающие на их основе новые представления. Другими словами, с самого начала выбранная стратегия («в себе») была замкнута определёнными рамками, элиминировавшими большую часть своего собственного предмета.

Подобную точку зрения на причины разноголосицы в рамках надёжностной проблематики, хотя и иначе выраженную, разделяют и другие специалисты в области инженерной психологии ²⁷⁵

Мы начали обсуждение заявленной темы с ряда оговорок в связи с тем, что, в отличие от того, что делали в предыдущих параграфах, предполагаем рассматривать здесь понятия, бытующие в профессионально-практической психологии и относящиеся к надёжности человека в профессиональной деятельности суммативно, независимо от их происхождения и «ареала» употребления ²⁷⁶. Такой подход диктует поставленная нами задача их систематизации. При этом мы будем стремиться двигаться от более общих к более частным понятиям и представлениям. Причём в той мере, в какой содержание этих понятий уже было предметом нашего анализа, мы будем иметь в виду уже полученные результаты.

Центральным понятием, опосредованием которого и является обсуждаемая нами система понятий («в себе»), является понятие «надёжность (деятельности) человека-оператора».

Как правило, в инженерной психологии оно выступает опосредованным и не опосредующим, то есть явно оно не указывается и конструктивно не полагается в качестве образующей в экспликации какого-либо другого понятия (не считая, разумеется, понятия человека-оператора). Тем не менее, неявно это понятие входит в структуру экспликации одного из общих понятий — такого, например, как эффективность.

Здесь мы не будем останавливаться на вопросе соотношения содержаний понятий надёжности и эффективности деятельности человека-оператора, поскольку в инженерной психологии оно не отрефлектировано ²⁷⁷. Как правило, исходным понятием выступает в этом случае именно надёжность. Оно практически тождественно понятию надёжности технического объекта.

Так оно вводилось в контексте отечественной инженерной психологии, поскольку предполагалось, что «имеет смысл распространить на человека качественное определение понятия надёжности, принятое в технике» (Бобнева 1965, с. 9) ²⁷⁸. Таким оно и сохранилось в общеупотребительном контексте.

Согласно ГОСТу надёжность деятельности человека-оператора — это свойство человека-оператора, характеризующее его способность безотказно выполнять деятельность в течение определённого интервала времени при решении задач (см. ГОСТ 21033–75, 1980) ²⁷⁹.

Следует, однако, отметить, что в таком виде оно, оставаясь всецело в рамках представления о надёжности, выработанного в русле технической теории надёжности, не достигает его степени общности. Связывая надёжность непосредственно с безотказностью, такое понятие остаётся на уровне, давно пройдённом технической теорией надёжности. Справедливости ради, надо отметить, что сторонники подхода к человеку в СЧМ как к её звену находятся на уровне современных представлений технической теории надёжности.

В связи с этим не имеет смысла специально останавливаться на содержании этого понятия, поскольку его анализу мы уже уделили соответствующее место.

Следует отметить здесь лишь одно обстоятельство. В инженерной психологии наряду с общим понятием надёжности бытует и более частное, обычно относящее его не к операторской деятельности вообще, а лишь к деятельности в определённых условиях (как правило, экстремальных). Оно может быть отнесено к деятельности «в условиях возможного усложнения обстановки» (Небылицын 1961) или рассматриваться как «способность человека к сохранению рабочих параметров в экстремальных условиях» (ГОСТ 21033–75, 1980; Таран 1969) и так далее. Все подобные представления вносят лишь вполне определённые ограничения в общее представление о надёжности и не меняют существа дела.

Структура экспликации понятия надёжности в технической теории надёжности на первом уровне общности включала сопоставление и противопоставление основных надёжностных свойств технического объекта (безотказности, долговечности, ремонтопригодности, сохраняемости). Применительно к надёжности человека-оператора этот уровень представлен по-иному. Так, в русле разработки представлений о человеке-операторе как «звене» автоматизированной системы (АС) выделяют три вида надёжности — психологическую, физиологическую, демографическую (Губинский и другие. 1969). Каждый из видов надёжности «ответствен» за соответствующую ему форму «отказа» человека (психологическая — за ошибки, физиологическая — за временную невозможность выполнения функций, демографическая — за окончательную невозможность выполнения функций). Тем самым виды надёжности различены в этом случае через особенность соответствующего события ненадёжности, ими потенциально предотвращаемого ²⁸⁰.

Существует и другое расчленение исходного свойства надёжности человека-оператора, находящееся в неопределённом отношении к первому. Это выделение двух видов надёжности: структурной и функциональной. Но если предыдущее расчленение не имеет явного прообраза в технической теории надёжности, то различение структурной и функциональной надёжности его имеет. Структурная надёжность, понимаемая как свойство «человека сохранять работоспособность, то есть способность функционировать в течение заданного времени в определённых условиях», есть не что иное, как «сохраняемость» технической теории надёжности.

Функциональная надёжность не имеет прямого прообраза. Она в свою очередь расчленяется на три составляющие: функционально-программную (функционально-целевую ), функционально-временную и функционально-параметрическую надёжность, где каждая из «надёжностей» предполагает специальное «свойство» — выполнять заданные функции в соответствии с заданной программой (функционально-программная), в заданные или требуемые промежутки времени (функционально-временная), с заданной или предписанной точностью (функционально-параметрическая) (Губинский и Кобзев 1975) ²⁸¹. Тем самым исходное «свойство» надёжности расчленяется на три «свойства», каждое из которых как бы «отвечает» за свою сторону осуществляемой трудовой деятельности (безошибочность, своевременность, точность).

Наряду с этими надёжностными свойствами, выступающими, как правило, в определённой координации друг с другом, в инженерной психологии встречается и другой ряд свойств, плохо соотнесённых друг с другом и попавших в контекст проблемы надёжности из смежных отделов прикладной психологии, из общей психологии и инженерии.

Каждое из них употребляется в своём специфическом контексте и отражает особенности конкретной организации деятельности человека-оператора тех или иных АС. В силу недостаточной проработанности и фрагментарности этих свойств мы не будем останавливаться на каждом из них в отдельности. В «списке» таких свойств — помехоустойчивость, устойчивость к шуму, устойчивость к действию факторов среды, неспецифическая устойчивость, долговременная выносливость, выносливость к экстренному напряжению, переключаемость, спонтанная отвлекаемость, бдительность, и так далее. Вполне очевидно, что каждое из подобных «свойств» выражает или может выражать те или иные стороны надёжности деятельности человека-оператора. Проблематичным же здесь является то, в каких отношениях они находятся друг к другу и что они выражают в совокупности? ²⁸²

Наряду с таким расчленением смысловой целостности понятия надёжности человека-оператора встречается представление о психической надёжности человека как о надёжности «психической деятельности», находящейся в неопределённых отношения с содержанием понятия «трудовая деятельность человека-оператора» ²⁸³. В других контекстах фактически то же представление выступает как «психологическая» надёжность (Завалишина 1971) ²⁸⁴.

Эта линия разворачивания представления о надёжности деятельности человека-оператора предполагает то или иное расчленение деятельности и деятеля (как правило, весьма неопределённое), связанное с поиском специфически инженерно-психологического (психологического) представления о надёжности, призванного лечь в основу теории психологической надёжности (Завалишина 1971).

Вторым шагом на этом пути является дальнейшее расчленение «психической (психофизиологической) деятельности» на функциональные и (или) субстанциональные составляющие и введение в инженерно-психологический обиход представлений о надёжности отдельных психических (психофизиологических) функций, или «качеств» (см. Худадов 1977; Завалишина 1971; Будко 1969). Так, речь начинает вестись о «функциональной надёжности» памяти (Бочарова 1975, 1976), мышления (Завалишина 1971, 1975), интеллекта (Бондаровская 1975) и так далее.

При всей неопределённости вводимых таким образом представлений налицо попытка перенести понятие надёжности на отдельные элементы (единицы) «сознания», «психики», «психической деятельности» ²⁸⁵.

К этому же уровню расчленения смысловой целостности понятия надёжности человека-оператора следует отнести фигурирующие в инженерной психологии особенные надёжностные «свойства» — такие, как устойчивость (эмоциональная, нервно-психическая и так далее) и саморегулируемость (по надёжности). Их особенность состоит в том, что в отличие от «первичных» свойств надёжности, находящихся в непосредственных отношениях с надёжностью как таковой, они являются свойствами рефлексивными, опосредованными этими первичными свойствами и проявляющими себя только через них, через их особенную организацию.

Следующий уровень надёжностных понятий в инженерной психологии представлен понятиями надёжности человека-оператора в определённых состояниях. Так, различается надёжность человека-оператора, находящегося в состояниях работоспособности, напряжённости, стресса, утомления, монотонии, готовности и так далее. Спектр таких понятий весьма широк. Так, только среди состояний напряжённости различают: эмоциональную, операционную, темповую, неспецифическую, и так далее (ГОСТ 21033–75, 1980).

Мы уже отмечали выше, что соотношение различных понятий, фиксирующих те или иные конкретные состояния, в настоящее время неупорядочено. Так, сторонники подхода к человеку как к «звену» информационной системы придают центральное значение состоянию и соответственно понятию работоспособности ²⁸⁶. По интенции весь расчётный аппарат, развитый в теории надёжности «комплексных систем человек — техника», предполагает, что человек-оператор находится в процессе трудовой деятельности по преимуществу в таком состоянии.

Оформление и употребление подобных понятий выражает представление о том, что, во-первых, надёжность деятельности человека есть всегда его надёжность в определённом состоянии и что, во-вторых, каждое из таких состояний (по интенции) определяет особенный характер проявления «свойства» надёжности. Хотя характер этой особенности до сих пор и не получил в профессионально-практической психологии достаточно однозначного концептуального выражения.

Следующий уровень расчленения смысловой целостности понятия надёжности выражает противоположное свойство. Если те или иные надёжностные свойства (или виды надёжности) и надёжность в том или ином состоянии выражают именно надёжность деятельности человека-оператора, то здесь речь идёт о его ненадёжности.

Ненадёжность деятельности человека-оператора отражена прежде всего в понятии «отказ». Общеупотребительное в инженерной психологии представление об отказе рассматривает его как событие, содержанием которого является «невыполнение человеком-оператором предписанных действий или снижение качества их выполнения за пределы, необходимые для достижения цели деятельности» (ГОСТ 21033–75, 1980).

Близким к понятию отказа является понятие «ошибка», хотя до сих пор нет общеупотребительного различения понятий «отказ» и «ошибка». Иногда они употребляются как синонимы (Бобнева, 1965), иногда ошибка трактуется как один из видов отказа («вид отказа человека-оператора, не связанный с прекращением деятельности» (ГОСТ 21033–75, 1980), или как «временный неустойчивый отказ» (Губинский и другие. 1969), иногда фактически — как одна из составляющих (аспект) отказа (Губинский и другие. 1969; Губинский и Кобзев 1975) ²⁸⁷. В последнем случае любое действие человека-оператора рассматривается как имеющее несколько измерений: ошибочность / безошибочность, точность / неточность, своевременность / несвоевременность. Событие, противоположное отказу или ошибке, и событие, нейтрализующее последствия отказа или ошибки (устранение отказа, исправление ошибки), не имеют специфического терминологического выражения.

К последнему уровню расчленения смысловой целостности понятия надёжности можно отнести наиболее часто встречающееся и наиболее категориально неопределённое (широкое) понятие фактора надёжности. Подавляющее большинство эмпирических инженерно-психологических работ по проблеме надёжности представляют собой изучение влияния того или иного «фактора» на надёжность деятельности человека-оператора. Этой методической схеме (где тот или иной «фактор» выступает в качестве независимой, а надёжность — зависимой «переменной») соответствует вполне определённый корпус эмпирических знаний о надёжности человека-оператора ²⁸⁸.

Категориально «фактор» — причина, момент и так далее, обусловливающий течение некоторого процесса или существование какого-либо объекта ²⁸⁹. Другими словами — условие. Надёжность трудовой деятельности человека-оператора категоризуется как его (человека) свойство или способность. Как таковая она прежде всего — возможность по отношению к возможной же реализации той или иной формы трудовой деятельности. Переход этой возможности в действительность, становящуюся частным проявлением надёжности (как специальной способности) и опосредуется теми или иными условиями, или «факторами» надёжности.

В инженерной психологии выявлен широкий круг определённостей самого различного характера, составляющих ситуацию трудовой деятельности, и обусловливающих то или иное проявление надёжности человека-оператора ²⁹⁰. Оказалось, что практически не существует определённости деятельной ситуации, которая не являлась бы одновременно и фактором надёжности. Среди «факторов», проявляющихся наряду с качественной и количественную природу, подавляющее их большинство имеет амбивалентный характер, то есть обладает мерой и границей, за пределами которой действие того или иного «фактора» изменяется на противоположное ²⁹¹.

Само понятие «фактора» предполагает возможность изолированного рассмотрения каждого из них в его способе определения текущей надёжности. Тем не менее в инженерной психологии уже сложилось понятие, выражающее (по крайней мере в интенции) совокупное действие всех факторов на проявление надёжности человека-оператора и тем самым снимающее эту обособленность различных факторов. Это — понятие функционального комфорта, который рассматривается как соотношение «между свойствами и состояниями человека-оператора, с одной стороны, и содержанием и условиями его деятельности, с другой, при котором обеспечивается максимальное качество деятельности при допустимой физиологической цене» (Романов и Гутянский 1975).

Другими словами, функциональный комфорт деятельности человека-оператора — это совокупность определённых факторов надёжности, положительно её обусловливающих. Противоположная совокупность характеризуется как функциональный дискомфорт.

* * *

Каковы же результаты историко-методологического изучения процесса становления концепции надёжности, конечно, в самом общем и концентрированном виде? Что же показал осуществлённый нами анализ?

Первым шагом на пути становления концепции в качестве междисциплинарной стало её превращение из частнодисциплинарной в наддисциплинарную, общетехническую концепцию. Такому обобщению и обобществлению непосредственно способствовали предпосылки как объектно-онтологического, так и логико-методологического характера.

В объектно-онтологическом плане она оформляется как концепция «аспектная» — отражающая и выражающая новую «сторону» (способность, качество, свойство) технического объекта и тем самым достраивающая и дополняющая его до новой целостности. В логико-методологическом плане она с самого начала выступает как концепция «системная», ибо новое качество, по сути дела, интегрировало целый ряд более частных свойств, аналитически выделяемых и конструктивно определяемых (формируемых) в техническом объекте, и тем самым их систематизировало и обобщало.

Наряду с отмеченными частнодисциплинарными предпосылками сложились предпосылки и междисциплинарные, способствовавшие превращению концепции надёжности в общетехническую концепцию. Речь идёт о системно-структурном подходе, получившим развитие в рамках общей теории систем и её различных версиях кибернетического толка (прежде всего системотехнического и системологического). Эти общесистемные идеи и представления в качестве «рамочных» легли в основу принципов идеализации и схематизации концепции надёжности технических систем как концепции общетехнической.

Возникновение и оформление концепции надёжности в сфере техники и технической науки — это наиболее важная, но только одна сторона становления междисциплинарной концепции. Другая её сторона — это процессы, происходившие в сфере психологии, и так или иначе подготовлявшие почву для ассимиляции нового концептуального содержания.

Одновременно, в рамках профессионально-практической психологии оформляется и обособляется её новое направление и дисциплина — психология инженерная, внутренне связанная с современными проблемами создания и эксплуатации технических систем — сначала военного, а потом и общего назначения. Учёт человеческих факторов при создании технических систем — такова была первая программная установка дисциплинарного оформления инженерной психологии. Тем самым области явлений и артефактов профессионально-практической психологии (в лице инженерной психологии), технической науки и техники пересеклись друг с другом, и в центре этого взаимопересечения оказалась техническая система, «технический объект» как таковой.

Другими словами, уже на протодисциплинарном уровне складываются объектно-онтологические предпосылки их сближения и взаимодействия, обусловленные потребностями и самим ходом научно-технического прогресса.

Но и на другом — метадисциплинарном — «полюсе» намечаются самые общие предпосылки сближения и взаимодействия между ними. Речь опять-таки идёт о системно-структурном и информационном подходах (например, общекибернетическом представлении о субстанциональном значении «информации»), и их влиянии на принципы идеализации и схематизации современной психологии. Они же выступают в качестве универсальных междисциплинарных рамок для технических и психологических концепций. Идеи и методы когнитивной психологии, взявшей на вооружение принципиальную схему «машинной» обработки информации, оказывают в это время определяющее влияние на концептуальный строй и язык всей системы психологического знания и особенно на профессионально-практическую психологию.

Наконец, нельзя не отметить ещё один канал взаимодействия технической и психологической наук — организационный, связанный с участием психологов (инженер-психологов) в проектировочных бригадах при разработке новой техники и освоении ими проектного мышления и деятельности (проектной мыследеятельности), создавший соответствующую организационную междисциплинарную «рамку». В результате общетехническая (праксеологическая) парадигма стала непременной составляющей парадигматики профессионально-практической психологии.

Казалось бы, налицо образование круга необходимых внешних предпосылок для обретения общетехнической концепцией междисциплинарного статуса. Однако, очевидно, непосредственное её утверждение в таком качестве в силу существовующих концептуальных различий между сферами технических и общественных наук было или невозможно, или нерационально. На их стыке возникает особое, промежуточное квазидисциплинарное образование-медиатор — новое научное направление, опосредующее реальное взаимодействие технической науки и профессионально-практической психологии — «теория эффективности и надёжности комплексных систем «человек — техника».

Область явлений и артефактов этого направления объединила соответствующие области явлений, и на одном её полюсе расположились чисто технико-технологические системы, а на другом — системы чисто организационные. В основу же концептуального аппарата нового направления были положены в основном принципы идеализации и схематизации (прежде всего в виде вполне определённой оперативной, рамочной системы математического формализма) общетехнической теории надёжности. Именно подобное обстоятельство определило и основные достоинства, и основные недостатки концепции надёжности как концепции междисциплинарной, и дефициентный, ограниченный характер сложившейся формы междисциплинарного взаимодействия.

Такая дефициентность проявилась, в частности, в появлении двух различных способов и результатов (тенденций) концептуального взаимодействия психологии и технической науки в процессе становления концепции надёжности: прямого, связанного с оформлением отдельной проблемно-тематической области, непосредственно воспроизводящей в психологии парадигму технической концепции надёжности в целом, и косвенного, в котором понятие надёжности выступило в роли принципа системной организации самого концептуального аппарата профессионально-практической психологии.