Анатолий Альфредович Пископпель:
Научная концепция: структура, генезис.
Часть II. Опыт историко-методологической реконструкции генезиса внутридисциплинарных концепций.
Глава 5. Теория эволюции Ч. Дарвина

Первый из них — недавнее происхождение самого архипелага, его геологическая молодость по сравнению с ближайшим материком (Америкой).

Второй — существенное различие в геологическом строении (он вулканического происхождения) и физических условиях архипелага и американского материка.

Третий — наличие на нём близких между собой эндемичных видов животных и растений.

Наконец, четвёртый — с одной стороны, явная близость эндемичных видов (особенно птиц) и их «места в природе» видам именно американского архипелага, а с другой, разница между некоторыми американскими и галапагосскими видами оказалась такова, что они должны были бы быть отнесены к разным родам и даже семействам.

Но это в том случае, если это действительно различные виды. то есть необходимо было сначала решить вопрос об их родо-видовой принадлежности (вопрос, тогда открытый для Дарвина). Если виды, то, с точки зрения Дарвина, сам факт их наличия в данных условиях мог бы быть ещё одним аргументом в борьбе эволюционистских и креационистских взглядов на мир ⁶⁴.

Что же следовало из эмпирического содержания фактов для стоявшего на платформе креационизма, а значит и для Дарвина с его представлениями того времени?

Острова возникли «недавно». Следовательно, коренное население появилось также «недавно». Каким образом оно появилось? Так как виды эндемичны, то в результате новых актов творения. Но он не останавливается на этом. В «Путешествии натуралиста» Чарльз Дарвин суммирует общее значение осмысленного тогда в форме вопроса: «Какая причина тому, что … здесь коренное население было сотворено по американскому типу организации? Острова Зеленого мыса, вероятно, гораздо более схожи по всем своим физическим условиям с Галапагосским архипелагом, чем последний с берегами Америки, а между тем обитатели островов Зеленого мыса носят на себе африканский отпечаток, тогда как на Галапагосском архипелаге они носят печать американского происхождения» (Дарвин 1935, с. 329).

Эта проблематизация (появление проблемы видов) и составляет, на наш взгляд, основное значение галапагосского этапа дарвиновского путешествия.

Аутентичность проблематизации может быть подтверждена контекстом. Фактическая сторона дела осмысляется в ней как тяготение новых актов творения к определённому центру с уже давно существующими образцами «творений». Это представление отражено Дарвином в «Путевом дневнике» ⁶⁵, актуальность его сохраняется и в конце путешествия ⁶⁶.

Тем не менее, он не останавливается на констатации, а начинает предъявлять претензии и искать конечные причины той или иной определённости актов творения новых видов, требовать для неё рационального (разумного) объяснения.

Проблематизация Дарвином происхождения «недавно» возникших видов (пока ещё в форме поиска закономерностей «актов творения») прокладывала, тем самым, дорогу «происхождению видов» как ведущему тематизму его творческого сознания.

Таким образом, к концу путешествия на «Бигле» у Дарвина сложились внутренние предпосылки-требования (схема, проблема, тема) сознательного определения позиции в отношении двух основных биологических программ своего времени, эволюционной и креационной.

5.2. Теория «трансмиссии» видов ⁶⁷

Дальнейшее развитие дарвиновских взглядов по этому вопросу отражено только в двух последних его записных книжках (июль-сентябрь 1836). И по своему смыслу, и по значению эти заметки содержат итог дарвиновской работы над проблемой происхождения видов на этом этапе. Ими завершается период зарождения его концепции биологической эволюции.

Несмотря на чрезвычайную лаконичность дарвиновских записей июля-сентября 1836 года (представляющих собой, по сути дела, внутреннюю речь), по содержанию это абрис определённой теории биологической эволюции. Обычно историками биологии эти записи или не рассматриваются, или характеризуются как тупиковый и преодолённый Дарвином эпизод его творческой биографии ⁶⁸. Мы не разделяем этой точки зрения. Её источник — ориентация на индуктивистскую методологию познания как на единственный научный путь к позитивному знанию ⁶⁹. Современные логика и методология науки, напротив, придают индуктивизму только вспомогательное значение. В отношении дарвиновской концепции точка зрения, предполагающая, что в её основе был гипотетико-дедуктивный путь построения, в наиболее отчётливой форме выражена в работе Ю. В. Чайковского (Чайковский 1982.) ⁷⁰.

Первое, на что следует обратить внимание в записях этого времени, это равная представленность в них как креационистских, так и эволюционистских представлений о происхождении видов. Рассуждения о закономерностях новых актов творения соседствуют с рассуждениями о характере изменения видов. Соболь полагает, что Дарвин продолжает пользоваться термином «акты творения» главным образом по словесной традиции (Соболь 1959, с. ХХI). С таким пониманием трудно согласиться. Скорее текст записей отражает тот период дарвиновской работы над темой видов, когда креационистские взгляды и представления стали уже гипотетичными для Дарвина, а эволюционистские оставались еще гипотетичными ⁷¹. Так, рассуждения о новых «актах творения» продолжают линию сопоставления результатов островных и материковых «актов творения», их связи между собой. И одновременно с ними фиксируются другие рассуждения — о возможном механизме происхождения одних видов из других ⁷².

Тем самым, мы должны искать следы того моста, который соединил программу эволюционистов и взгляды Дарвина, в творчестве самого Дарвина.

Таким мостом могут быть методологические позиции Дарвина в отношении вопроса о происхождении видов, появление которых представляет собой одновременно несомненное начало построения метапредметной составляющей эволюционной концепции. Такое первое изложение методологических позиций мы находим только в «Первой записной книжке о трансмутации», которую Дарвин начал в 1837 году после возвращения из экспедиции в Англию, а не в двух записных книжках 1836 года, фиксирующих первую фазу зарождения дарвиновской концепции. Тем не менее, общие контуры методологического подхода, отражённого в записной книжке о трансмутации видов, сложились без сомнения раньше и превратили тему вида в проблему вида.

Этим мы хотим подчеркнуть, что для сторонников неизменяемости видов не было никакой проблемы происхождения и вообще проблемы видов как таковой, поскольку ту или иную определённость виды получили в акте творения. Проблема появляется, если появляется, только при переходе на позицию эволюционизма.

Каковы же предпосылки такой проблематизации? Для её осуществления необходимой предпосылкой было отношение к эволюционизму и креационизму в биологии, прежде всего как к двум разным, альтернативным онтологическим картинам, противопоставленным самому органическому миру. Именно это обстоятельство впервые позволяет оценивать их как «картины», «изображения» и поставить вопрос о выборе наилучшей, с некоторой точки зрения. Это методологическая процедура операционализации, распредмечивания креационизма, теряющего свой онтологический статус, но воздерживающаяся от опредмечивания, онтологизации эволюционизма. Только в рамках такой процедуры каждая из картин становится гипотетичной (гипотезой) по отношению к стоящей за ними реальности и речь может идти о выборе между двумя гипотезами.

Именно подобная операционализация и стимулированный ей вопрос и запрос зафиксированы в ряде записей в первой книжке о трансмутации видов. И хотя сделаны они позже, мы склонны относить их появление именно к данному периоду работы над эволюционной концепцией. Так, поставив перед собой вопрос о выборе из двух гипотез (акты творения или переход видов друг в друга), Дарвин записывает: «Безусловно известно, что виды вымирают и другие заменяют их. — Две гипотезы: новые акты творения — простое предположение, которое далее ничего не объясняет; преимущество [может быть] достигнуто, если какие-либо факты оказываются связанными» (Дарвин 1959 год, с. 106). Другими словами, он сравнивает две гипотезы с точки зрения их продуктивности в качестве соответствующего объяснительного принципа в биологии. Постановка им проблемы выбора и приводит его в лагерь эволюционистов.

Окончательную формулировку этой позиции можно найти в переписке 1950-х годов. Так, характеризуя представление об изменяемости видов, в письме Аза Грею он пишет: «И мне кажется, допуская, что подобная гипотеза объясняет эти общие положения, мы должны, согласно общепринятому в науке правилу, принимать её до тех пор, пока не будет найдена какая-нибудь лучшая гипотеза. Ибо, с моей точки зрения, говорить, что виды были сотворены так-то и так-то, это не научное объяснение, а лишь почтительный способ утверждения, что это есть так-то и так-то»… (Дарвин 1950 с. 70–72).

Эту формулу 1950-х годов, как итог развития взглядов Дарвина 1836 года, отличает от последних лишь её универсальность, приобретённая к 1856 году. Та граница, которую она проводит между креационизмом и эволюционизмом, в то время была для него не столь определённой. Из текста записных книжек 1836 году ясно видно, что Дарвин находил место и для новых актов творения, сосуществующих с процессом перехода видов друг в друга. Тем самым, в 1936 году для каждой гипотезы предполагалась своя объектная область и свой эшелон биологических фактов. И эволюционная гипотеза была для Дарвина продуктивной именно в отношении своей области и своих фактов. Это вполне понятно, ибо эволюционные взгляды приходили на смену креационистским и формула их согласования ещё должна была быть найдена Дарвином.

Если сосредоточить внимание только на той части записей, в которой разрабатывается эволюционная проблематика, то её анализ показывает, что Дарвин конструирует в ней теоретический механизм перехода (трансмиссии) одних видов в другие, то, что в логике и методологии науки принято называть идеальным объектом (идеальный объект — предметная научно-теоретическая абстракция, выражающая сущность изучаемых явлений).

Его появление свидетельствует о начале становления области теории дарвиновской концепции.

Суммируя отдельные дарвиновские замечания, можно представить идеальный объект трансмиссионной теории следующим образом.

Виды «сотворены на определённый срок», и их появление и гибель не зависят от «изменения обстоятельств», то есть от чего-то «внешнего» им как таковым. Поэтому «в вымирании видов нет ничего более удивительного, чем (в смерти) особей».

Как древнейшие, так и современные виды «переходят» друг в друга, то есть изменяются. Близкие виды имеют «общего предка».

Переход одних видов в другие есть «не постепенное изменение, или перерождение (degeneration), под влиянием обстоятельств; если один вид изменяется в другой, то это должно происходить путём скачка, иначе вид может погибнуть».

«Каждый (вид имеет) свои собственные границы (распространения) и характерные признаки».

Таким образом, идеальный объект гипотетической эволюционной концепции Дарвина на этом этапе её зарождения — автогенетический, скачкообразный процесс происхождения одних видов из других.

Область явлений дарвиновской концепции в этот период представлена весьма скромно ⁷³. Она ограниченна единичными фактами, относящимися к географическому распределению видов, сходству и различию современных и вымерших видов (контраст видового состава по обе стороны Кордильер, сходство между обыкновенным страусом и петисе, между формами вымерших гуанако и современными, одичание домашних животных) ⁷⁴. Тем не менее, начало привлечению «фактов» для очерчивания границ области явлений концепции было положено.

Метапредметную составляющую концепции этого периода мы уже охарактеризовали. Центральное место в ней принадлежит соотношению креационистских и эволюционистских взглядов на органический мир. Пока ещё обе «картины мира» присутствуют в поле зрения Дарвина и его не очень заботит «истинная формула» взаимоотношений между ними. Поэтому, можно считать, что для периода зарождения характерно их синкретическое сосуществование.

Наконец, можно попытаться ответить на вопрос о принципе идеализации как метапредметной составляющей, нормирующей и регулирующей построение идеального объекта на этом этапе. Он тесно связан с той эмпирической характеристикой взаимоотношения видов, на которую указывает Дарвин. «Сам по себе переход одних (видов) в другие не обнаруживает постепенности» (Дарвин 1959в, с. 67). Идеализация этого эмпирического факта требует признания скачкообразного изменения видов. Это, на наш взгляд, свидетельствует о том, что принципом идеализации в этот период становления концепции выступило непосредственное эмпирическое обобщение наглядно обнаруживаемого соотношения видов.

Таким образом, нетрудно заметить, что становление дарвиновской теории происхождения видов шло не путём последовательного накопления «фактов», а с самого начала путём сочленения (концептуализации) определённой системы взглядов. Своеобразным центром такой системы становится идеальный объект складывающейся области теории.

Нет нужды лишний раз подчёркивать, что теоретические построения периода зарождения ещё весьма далеки от тех, которыми завершилась «теория происхождения видов путём естественного отбора». Важно другое: линия развития идеального объекта с самых первых шагов эволюционного учения начинает определять направленность дарвиновского творчества. Не отбрасывая, а преодолевая неадекватность или ограниченность тех или иных взглядов, можно обеспечить их прогрессивное развитие.

Связываемая с периодом зарождения система взглядов приобретает определённое функциональное строение, становясь исходной «клеточкой» дарвиновской концепции. Мы выделили и охарактеризовали составляющие такой клеточки с помощью и в терминах схемы научной концепции. Рассматривая клеточку через призму схемы, нетрудно обнаружить дефициентность структурно-функционального состава её внутренней субсистемы. В то время как области теории (идеальный объект) и эмпирии (факты) уже получили известную определённость, опосредующая и связывающая их в единое целое область эксперимента ещё отсутствует. С точки зрения схемы это означает, что основной линией следующего периода становления концепции должно было бы стать преодоление такой дефициентности. С этих позиций выбор Дарвином (в ходе дальнейшей работы над происхождением видов) селекционной практики человека в качестве эмпирического источника конструктивных идей о природе изменения видов есть не что иное, как первичное оформление «области квазиэксперимента» в концепции биологической эволюции. На этом пути впервые, благодаря Дарвину, удалось заполнить брешь между теоретическими схемами эволюционистов и собранными ими же эмпирическими «фактами». Осуществление этого принципиально нового шага со всеми его последствиями составляет основное содержание следующего периода создания теории происхождения видов Дарвина — периода её формирования.

5.3. Теория «трансмутации» видов

Второй период разработки концепции биологической эволюции Дарвина начинается сразу же вслед за возвращением его в Англию после кругосветной экспедиции. Уже в марте 1937 года он начинает специальную записную книжку, целиком посвящённую проблеме происхождения видов и названную им чуть позже (в 1838 году) «Первой записной книжкой о трансмутации видов». Отдельные замечания он заносит и в старые записные книжки ⁷⁵.

Непосредственная связь записей этой записной книжки с окончательной формой эволюционного учения проявляется уже в том, что значительно позднее, при подготовке к изданию рукописи «Происхождения видов», Дарвин вырезал, по его собственным словам, «все полезные страницы» — почти пятую часть страниц.

Жанр записных книжек таков, что рядом оказываются и принципиальные теоретико-методологические рассуждения и весьма частные фактические замечания. Их автор неоднократно возвращается к одним и тем же вопросам в разных частях книжек и так далее. Всё это заставляет сосредоточить внимание не столько на хронологической, сколько на логической структуре текста. Тем не менее, начнём мы наш анализ с первых 36 страниц этой записной книжки, ибо то, с чего Дарвин её начал, имело явно символическое значение для эволюционной концепции.

Ибо начинается эта записная книжка с конспекта полнообъёмной теории эволюции, извлечённой Чарльзом Дарвином из «Зоономии» своего деда — Эразма Дарвина. «В этих зоономических заметках примерно на 36 страницах Дарвин формулирует фундаментальные вопросы и даёт ответы не только для записной книжки В, но и для всего своего предприятия. Дарвиновские вопросы — как вид приспособляется к изменяющемуся миру, как образуются новые виды и как формируется иерархия связей в естественной системе классификации — образуют базис эволюционной теории; адаптация, видообразование, филогения» (Kohn 1987, c. 168)

В свете этого обстоятельства вряд ли приходится сомневаться, что с первых страниц этой записной книжки Дарвин вполне сознательно отправился в систематический поиск объяснительной теории, которая бы обосновала его эволюционистские убеждения, взяв в качестве образца «Зоономию» своего деда. Ту самую «Зоономию», которую прочитал ещё до путешествия на «Бигле» и относительно выраженных в которой взглядов свидетельствовал, что они «не оказали на меня никакого воздействия».

Рассмотрение особенностей этого периода мы начнём с самого верхнего «этажа» концепции — метапредмета.

Основной вопрос здесь тот же, что и для этапа зарождения концепции — соотношение эволюционистских и креационистских представлений. Признав оправданным как один, так и другой подход к проблеме видов, Дарвин неизбежно должен был озаботиться вопросом о «формуле» их согласования друг с другом.

В порядке нового решения этого вопроса им прежде всего ставятся под сомнение самые крайние взгляды креационизма — новые акты творения в историческое время существования видов, в конечном счёте не оставляющие места для эволюционных представлений.

В первый период работы над концепцией новые акты творения существовали наряду с изменением видов на вполне законных основаниях. Пересмотр этого «мирного сосуществования» связан был, по крайней мере, с двумя обстоятельствами.

Во-первых, с подтверждениями продуктивности гипотезы перманентного изменения в качестве объяснительного принципа видового разнообразия и наличия ископаемых видов, и, во-вторых, с развитием взглядов Дарвина на функцию науки вообще и биологии в частности.

Так, он указывает на возможность объяснения с помощью гипотезы изменчивости ряда биологических фактов, ранее не связанных между собой — таких, как наличие рудиментарных органов, отсутствие крупных животных в Новой Зеландии, сходство строения ископаемых и современных животных и так далее. И, в тоже время, отмечает логическую неполноценность другой гипотезы — «новых актов творения» ⁷⁶.

Больше того, он вообще начинает отрицать какую-либо научную продуктивность «гипотезы» новых актов творения: «Безусловно известно, что виды вымирают и другие заменяют их — две гипотезы: новые акты творения — простое предположение, которое ничего далее не объясняет, преимущество может быть достигнуто, если какие-либо факты оказываются связанными» (Дарвин 1959 год, с. 106).

Однако ведь не так давно и для Дарвина, и для многих биологов в дарвиновское и даже постдарвиновское время «новые акты творения» такой объяснительной способностью обладали. Подобное объяснение, например, в устах учителя Дарвина в геологии Лайелля, звучало следующим образом: мы должны предполагать, что, когда Творец природы создавал животных и растения, уже были предвидены все обстоятельства, в которых назначено жить их потомкам, и дарована им организация, способная увековечить вид.

Вполне понятно, поэтому, что речь идёт о разных методологических ориентациях — поскольку для гипотезы изменяемости видов объяснение есть внутринаучная (то есть не выводящая за пределы биологической реальности), а в случае новых актов творения вненаучная функция. Другими словами, для Дарвина, на этом этапе, научное объяснение становится синонимом сведения к реальностям биологического порядка. Тем самым, центральным тезисом, выдвигаемым Дарвином против крайностей креационизма, становится тезис о том, что существование видов как биологических объектов должно быть понято исходя из биологических же представлений (принцип полноты и замкнутости биологической реальности). Или, другими словами, оно нуждается в биологическом объяснении.

В результате, открывалась дорога к формированию собственно натуралистической, биологической онтологической картины взамен креационистской, в которой биологическая реальность выступала лишь в качестве одной из форм внешней манифестации теогенеза.

Эта методологическая позиция представляет собой результат рефлексивного выхода за устоявшиеся пределы биологии — предпосылки методологической процедуры проблематизации, позволяющей как расширить горизонты дисциплины, так и найти новое место и значение в ней традиционной проблематике ⁷⁷.

Такая проблематизация составляет необходимую компоненту нарождающейся программы концепции — ещё одной из составляющих её метапредмета. Наличие продуктивной программы демонстрирует жизненность и перспективность разработки данного направления, выступает сознательным, целенаправленным регулятором процесса его развития.

Соответствующие программные разработки содержат записные книжки по «теории трансмутации». Так, имея в виду открывающиеся перспективы, Дарвин, в частности, пишет: «Приняв [изменение] трансмутацию и географическое распределение, мы приходим к попытке раскрыть причины изменений, — способ приспособления (желание родителей?), инстинкт и строение становятся сполна [объектом] теории и наблюдения… Моя теория придала бы интерес Сравнительной Анатомии современных и ископаемых животных, она привела бы к изучению инстинктов, наследственности и наследования умственных способностей — [вопросов] целиком [относившихся] к метафизике» (Дарвин 1959 год, с. 121).

Нетрудно убедиться в том, что все перечисленные вопросы были в дальнейшем действительно подробно раскрыты и представлены в «Происхождении видов».

Вполне понятно, что «новые акты творения» не обладали подобным программным потенциалом, ибо, будучи совместимыми с любыми биологическими объяснениями, не объясняли тем самым ничего. И наоборот, самые разные, на первый взгляд не имеющие между собой ничего общего биологические «факты» получали новую, единую интерпретацию в свете гипотезы происхождения видов ⁷⁸.

И, вместе с тем, на этом этапе — этапе разработки идей «трансмутации» видов — Дарвин не отвергает и креационизм как таковой, а лишь проводит новую границу между ним и эволюционизмом в соответствии с деистической формулой: Бог установил законы и на их основе предоставил истечь всем последствиям.

Это позволяло перевести Творца в категорию первопричины бытия, историческое становление которого уже более не нуждалось в его непосредственном вмешательстве. В этом случае биология в лице Дарвина второй раз вступала на путь, уже пройденный другими научными дисциплинами, и использовала их опыт. Первым на него указал уже Ламарк. Но Дарвин, как мы уже отмечали выше, непосредственно не следовал за Ламарком, а черпал свои идеи из других источников ⁷⁹.

«Астрономы некогда могли говорить, что Бог повелел каждой планете двигаться по своему особому, предначертанному ей пути. Таким же образом Бог повелел, чтобы каждое животное было создано по определённой форме в определённой стране. Но насколько несравненно проще и величественнее сила, [повелевшая]; пусть тяготение действует по определённому закону — и такими-то будут неизбежные последствия, пусть животные будут созданы, [и] тогда по твёрдым законам образования потомства их потомки будут такими-то. Пусть возможности распространения [организмов] будут такими-то, и [тогда] такими-то будут формы одной страны по отношению к другой, пусть геологические изменения протекают с какой-то скоростью, и [тогда] такими-то будут количество и распределение видов» (Дарвин 1959 год, с. 105).

Таким образом, работа над трансмутационной теорией заставляет Дарвина расстаться со своим багажом традиционных религиозных представлений и приводит его в лагерь сторонников деистического мировоззрения, оформившегося к XVII веку во многом благодаря стараниям естествоиспытателей и натуралистов.

Основная предметная тема записных книжек о трансмутации — это тема вариативности, появления новых видов как результата изменения видов, являющихся их «предковой формой». Окончательно отделив творение от Творца и утвердив изменение видов в качестве необходимой предпосылки происхождения новых видов, Дарвин задал, тем самым, определённые «методологические рамки», способные вместить различные представления о ходе эволюции живых организмов. Каковы же те конкретные представления о процессе изменения видов, которые выдвигаются им в качестве объяснительного принципа происхождения новых видов? Или, другими словами, каковы собственно теоретические положения теории трансмутации?

В записных книжках о «трансмутации» фактически содержатся два различных взгляда на процесс изменения и происхождения видов, используются два понятия для его представления. Это различие можно выразить в рамках со- и противо-поставления «изменчивость — изменяемость», где изменчивость есть процесс, являющийся причиной самого себя (causa sui), самоизменение, в котором процесс и механизм совпадают, изменяемость же, напротив, обусловлена некоей «внешней» причиной и предполагает механизм (то есть другой, сущностный процесс), вызывающий изменение.

Изменчивость — это исходная идея «теории трансмиссии» видов. Неоднократно используется она и в записных книжках по трансмутации видов ⁸⁰.

Дарвин связывает в этом теоретическом контексте изменчивость с самим существованием живого, придаёт ей статус центрального жизненного процесса, условия и способа существования, безусловного атрибута жизни как таковой. «Каждый вид изменяется. Он должен прогрессировать. Человек улучшает [свои] представления. Простейшее не может избежать того, чтобы не стать более сложным, и если мы обратимся к первичному происхождению, то должно было [иметь место] прогрессивное развитие» (Дарвин 1959 год, с. 94). Он примеряет возможность придания изменчивости статуса закона (природы) ⁸¹.

При всём при том Дарвин не удовлетворяется представлением процесса видообразования в виде спонтанной изменчивости видов. Во всяком случае, он не готов считать подобное представление достаточным и окончательным. Записные книжки о трансмутации фиксируют дарвиновские попытки применения в теоретической схеме видообразования идеи изменяемости видов, вызванной какой-то, пока ещё неизвестной, причиной ⁸².

Его смущало противоречие между спонтанным характером подобного видообразования и явно целесообразным, приспособительным характером видовых признаков. «Должны существовать [какие-то] законы изменения, случай никогда не мог бы произвести разновидности»… (Дарвин 1959 год, с. 69).

Каков же идеальный объект трансмутационной теории в отличие от идеального объекта теории трансмиссионной?

Вполне очевидно, что, если представления, выработанные на предыдущем этапе, не были им просто отброшены, то их дальнейшее развитие должно было происходить в соответствии с новыми метапредметными установками. И он явно следует по этому пути, модифицируя принцип идеализации, регулировавший построение идеального объекта на предыдущем этапе. Если первоначально процесс перехода видов друг в друга непосредственно отождествлялся с эмпирическим многообразием видов (современных и ископаемых), то сейчас Дарвин проводит различение возможных и осуществлённых форм перехода видов.

Различие между ними приводит его к вопросу о существовании промежуточных форм между видами, то есть форм, которые могли бы существовать, но существование которых эмпирически не установлено. Он занят поиском ответов на вопрос о значении существования в ряде отрядов многочисленных переходных ступеней, отсутствием таких видимых переходов в других и так далее ⁸³

Также как и на предыдущем этапе, проявления всеобщей изменчивости, переходы видов друг в друга, мыслятся им скачкообразными, происходящими одномоментно. Причём, возможности такого разового изменения и реально происходившие изменения суть разные вещи, в силу которых не каждая возможная ступень оказывается и осуществлённой.

Но, вместе с тем, это уже не прежний «скачок» непосредственно между эмпирически существующими видами, так как между ними полагается существование промежуточных форм. Причём в ряде случаев количество таких форм, по Дарвину, может достигать тысяч, скажем у современной выдры. Таким образом, лестница биологической эволюции растягивалась им во времени и притом чисто теоретически (гипотетически) за счёт уменьшения «масштаба» скачков.

Наряду с промежуточными формами, в записных книжках этого периода появляется ещё одна тема обсуждения — тема разновидностей, включение которых в эволюционный процесс приводит к дальнейшему уменьшению «масштаба» эволюционных скачков в процессе видообразования ⁸⁴.

Ибо само отличие разновидностей от видов традиционно усматривалось (наряду с устойчивостью) в меньших масштабах различий их признаков.

Тема разновидностей в записных книжках о трансмутации обсуждается Дарвином в нескольких различных аспектах и, прежде всего, в отношении их существования и гибели в зависимости от приспособленности к условиям существования. И эта зависимость такова, что «устойчивые разновидности, производимые образованием потомства [на] ограниченной [территории] с изменяющимися условиями, продолжают существовать и производятся в соответствии с приспособленностью к этим условиям» (Дарвин 1959 год, с. 97). А уж образовавшиеся путём такого скачка разновидности становятся затем полноценными видами. «Фон-Бух определённо заявляет, что устойчивые [permanent] разновидности становятся видами, если они не скрещиваются с другими [разновидностями]» (Дарвин 1959, с. 110) ⁸⁵.

И именно по отношению к разновидностям возникает в записной книжке тема селекции (естественного отбора) продукции природной изменчивости. «Акклиматизировавшийся отец акклиматизирует [свое] дитя? Производит ли в течение веков каждое животное (само, быть может, подвергаясь действию условий [среды]) десять тысяч разновидностей, из коих сохраняются одни лишь только те, которые хорошо приспособлены? Это объясняло бы, почему каждая триба действует по отношению ко всем другим как в пустоте» (Дарвин 1959г, с. 103).

Используя модифицированный принцип идеализации, Дарвин строит всеобщую онтологическую картину биологической эволюции организмов. Происхождение одних видов из (от) других вместе с происхождением «родственных форм» от общего предка в результате схематизации приводят к известному представлению генетических отношений между видами в виде «древа жизни». Причём, в рамках этого представления находят свою эволюционную интерпретацию традиционные единицы (таксоны) биологической систематики: «Организованные существа представляют собой дерево, нерегулярно ветвящееся: некоторые ветви разветвлены гораздо более [других] — отсюда роды. Древо жизни, быть может, следовало назвать кораллом жизни: основания ветвей отмерли, вследствие чего переходы невозможно обнаружить» (Дарвин 1959 год, с. 94–95).

Введённая таким образом схема (онтологическая модель) «древа жизни» позволяет вывести чисто формально ряд следствий (теоретических знаний) в отношении генетического родства организмов, принадлежащих различным видам, родам, семействам, классам и так далее. Каждый горизонтальный срез такого дерева изображает виды, сосуществующие в определённую эпоху. Чем ниже мы спускаемся по такому дереву, тем меньше становится у него ветвей, то есть форм, породивших другие формы, вследствие того, что все они вырастают как бы из одного ствола и подчиняются одному общему закону.

На такой схеме наглядно обнаруживается, что, например, было «время когда не существовало никаких млекопитающих; … млекопитающие образовались путём последовательного размножения из [какого-то] отличного от них ряда [set] животных, как и всё остальное в мире» (Дарвин 1959 год, с. 93). А также и то, что, «чем обширнее группы, тем значительней пробелы (или разрывы в непрерывном строе) между ними, например пробел между птицами и млекопитающими должен быть большим, ещё большим [он должен быть] между позвоночными и членистыми, [и] ещё большим между животными и растениями» (Дарвин 1959 год, с. 98).

В тоже время введённая схема «древа жизни» стимулирует постановку новых проблем и поиск подходов к их решению, способствующих более детальной проработке самой схемы, позволяя и вынуждая ставить вопросы типа: в каком пункте древа жизни могли отделиться такие отряды, как птицы и млекопитающие, или строить гипотезы, что тип каждого отряда это и есть та форма, которая наименее удалилась от предковой формы?

Наконец, с точки зрения строения «древа жизни», с одной стороны, обширность современных родов, а, с другой, неравномерная ветвистость и несимметричность его ветвей прямо свидетельствуют о вымирании многих родов. Так, вымирание видов естественно вошло на правах необходимой составляющей в новый, модифицированный идеальный объект. А сама мысль о естественности процесса вымирания видов и тема приспособленности-неприспособленности как причины вымирания, его уподобленности смерти отдельной особи, становятся исходной посылкой многих дарвиновских рассуждений.

«Почему должна умереть особь? Чтобы увековечить определённые особенности (отсюда — приспособление) и уничтожить случайные разновидности, и приспособить себя к изменению [условий] (ибо, конечно, даже у разновидностей изменение есть приспособление). Но этот довод приложим и к видам. Если особь не может размножаться, она не оставляет потомства; так же и у видов» (Дарвин 1959 год, с. 100).

Тем самым, вымирание становится необходимым аспектом и способом приспособления видов к условиям существования (среды), и Дарвин формулирует своего рода эволюционный принцип: «Каждое последующее животное ветвится вверх, [ведя к образованию] различных типов организации, [или] совершенствуясь, как говорит Оуэн: самое простое развивается и [становится] самым совершенным, а другие время от времени вымирают» (Дарвин 1959 год, с. 93).

Поэтому, пересматривая своё отношение к вымиранию видов, характерное для трансмиссионной теории, он теперь полагает, что «гибель видов является следствием (в противоположность тому, что могло бы казаться на основании Америки) неприспособленности к условиям» (Дарвин 1959 год, с. 97). Больше того, «если при наличии этой тенденции к изменению (и к умножению [числа форм] при изоляции) требуется гибель [некоторых] видов, чтобы сохранить число форм уравновешенным, то это является следствием образования подразделений и известной суммы различий так, что формы должны быть примерно одинаково многочисленны» (Дарвин 1959 год, с. 94).

Как уже отмечалось выше, основной причиной вымирания видов в трансмутационной теории становится неприспособленность к условиям жизни (среды). Вполне очевидно, тем самым, что выживание напротив есть следствие их приспособленности.

С другой стороны, как отмечает Дарвин, вымершие виды не оставляют «потомства» («если особь не может размножаться, она не оставляет потомства, так же и у видов»), но именно они и остались «неизменными» ⁸⁶.

Нарисованная онтологическая картина биологической эволюции (древо жизни) позволяла делать, наряду с теоретико-познавательными, теоретико-методологические и операционально-методологические выводы относительно требований к эмпирическому базису трансмутационной теории видов. Вернее, позволяла впервые целенаправленно формировать эмпирический базис эволюционного учения как совокупности теоретически интерпретированных эмпирических фактов происхождения видов, в отличие от стихийного набора разнокалиберных и разнопорядковых «данных», относящихся (с точки зрения предлагаемой теоретической схемы) к совершенно различным биологическим процессам. Существование такого базиса выражается и в новом подходе к эмпирическим доказательствам адекватности теории и к аргументам за и против изменчивости видов.

Прежде всего, всемерно расширяются границы базисной области за счёт универсумализации (глобализации) гипотезы изменчивости биологических видов — распространения её на всё живое вещество как в пространстве (в планетарном масштабе), так и во времени — вплоть до отдалённых геологических эпох (ископаемые и современные виды) ⁸⁷.

Наряду с предметной экспансией, Дарвин осуществляет и методологическую экспансию, демонстрируя продуктивность гипотезы изменения видов в качестве объяснительной схемы применительно к разным группам биологических фактов, ранее слабо или вообще не связанных друг с другом (наличие «замещающих» видов в отдалённых друг от друга частях суши (континентах) и в разных климатических зонах; сходство вымерших и современных животных и растений, природа сродства видов и так далее) ⁸⁸.

Он осуществляет проверку степени соответствия схемы современным геологическим знаниям о земной поверхности и наоборот, — пересмотр данных геохронологии на основе гипотезы об изменчивости видов и времени, необходимом для свершившихся изменений.

Один из основных эмпирических аргументов, выдвигаемых против идеи изменяемости видов, восходящий ещё к Кювье, — отсутствие промежуточных форм. Но из самого по себе факта необнаружения ни их самих, ни их следов ещё не следует, что такие формы не существовали в действительности. «Я могу спросить, не стал ли ряд благодаря открытию ископаемых млекопитающих более полным, чем до того, и это все чего можно ожидать. Это — ответ Кювье» (Дарвин 1959 год, с. 103). то есть Дарвин указывает, что процесс обнаружения всегда открыт. Затем он исходит из того, что многие роды вообще едва ли оставили какой-либо след своего существования в нынешнем мире (и тем самым, в принципе не могут быть эмпирически обнаружены ⁸⁹.

Исходя из нарисованной картины, он указывает совершенно другие эмпирические критерии и принципы интерпретации эмпирических данных. «Недавнее происхождение несравненно убедительнее демонстрируется наличием хотя бы одного единственного вида, чем отсутствием захороненных останков» (Дарвин 1959 год, с. 125).

Наконец, следует отметить значительное расширение базисной области трансмутационной теории за счёт ещё одной, совершенно особой группы фактов — «данных» о деятельности человека по одомашниванию животных. В записных книжках содержатся многочисленные записи о домашних животных (породах крупного рогатого скота, лошадей, овец, собак, кошек, истории пород голубей), их разведении, разновидностях, особенностях, и так далее. Записи о гибридизации, фамилии лиц у которых консультировался Дарвин по поводу приёмов и результатов выведения новых пород домашних животных.

Эти данные используются им, в основном, для пояснения, иллюстрации, дополнения естественнонаучных фактов. Они выступают в роли квазиэкспериментальных данных, демонстрирующих в явном виде то, что скрыто происходит в дикой природе ⁹⁰.

Вместе с ними, а зачастую в нераздельным единстве с ними, входит в дарвиновское творчество тема отбора человеком результатов выведения полезных пород домашних животных, приводящего к появлению новых их разновидностей, то есть тема изменения видов (разновидностей) самим человеком. Значение появления такого тематизма в работе Дарвина трудно переоценить, если иметь в виду его глубокую убеждённость, что, если бы организованные существа не обладали присущей им склонностью к изменениям, то человек не смог бы ничего сделать.

5.4. От трансмутационной теории к «естественному отбору»

Наметив, к началу 1938 года, в своих записных книжках контуры «теории трансмутации» видов, Дарвин, как известно, на этом не остановился. К тому времени, как мы уже убедились, он стал убеждённым деистом и эволюционистом; разработал макро-онтологическую картину биологической эволюции организмов; удостоверился в продуктивности гипотезы изменения видов и происхождения их друг от друга, — собрав, упорядочив, и объяснив, с её помощью, множество до того разрозненных био-гео-географических «данных» и так далее.

Но самое ядро концепции — идеальный объект и теоретическая схема — его явно не удовлетворяли. И он продолжал работать над ней, пополняя свои заметки и разного рода эмпирическими «данными», и теоретическими соображениями. Именно на этом пути теоретическая схема трансмутационной теории была преобразована в эволюционную схему естественного отбора. Каким же был реальный путь преобразования первой теоретической схемы во вторую? ⁹¹

Существует описание этого пути, сделанное самим Дарвином в его автобиографии, написанной на склоне лет — в 1970-е годы. Отрывками из неё мы уже частично воспользовались. Поэтому приведём ту её часть, которая имеет прямое отношение к этому процессу: «После того как я вернулся в Англию у меня появилась мысль, что следуя примеру Ляйелля в геологии и собирая все факты, которые имеют хотя бы малейшее отношение к изменению животных и растений в условиях одомашнивания и в природе, удастся, быть может, пролить некоторый свет на всю проблему в целом. Моя первая записная книжка была начата в июле 1837 года. Я работал подлинно бэконовскими методами и без какой бы то ни было [заранее созданной] теории собирал в весьма обширном масштабе факты, особенно — относящиеся к одомашненным организмам, путём печатных запросов, бесед с искусными животноводами и садоводами и чтения обширной литературы. … Вскоре я понял, что краеугольным камнем успехов человека в создании полезных рас животных и растений был отбор. Однако в течение некоторого времени для меня оставалось тайной, каким образом отбор мог быть применён к организмам, живущим в естественных условиях.

В октябре 1838 года, то есть спустя пятнадцать месяцев после того как я приступил к своему систематическому исследованию, я случайно ради развлечения прочитал книгу Мальтуса «О перенаселении» и, так как благодаря продолжительным наблюдениям над образом жизни животных и растений я был хорошо подготовлен к тому, чтобы оценить [значение] повсеместно происходящей борьбы за существование, меня сразу поразила мысль, что при таких условиях благоприятные изменения должны иметь тенденцию сохраняться, а неблагоприятные — уничтожаться. Результатом этого и должно быть образование новых видов. Теперь, наконец, я обладал теорией, при помощи которой можно было работать, но я так сильно стремился избежать какой бы то ни было предвзятой точки зрения, что решил в течение некоторого времени не составлять в письменной форме даже самого краткого очерка теории. В июле 1842 года я впервые решился доставить себе удовольствие и набросал карандашом на 35 страницах очень краткое резюме своей теории» (Дарвин 1959а, с. 228).

Мы уже комментировали часть этого свидетельства Дарвина и указывали на ряд несовпадений с его же собственными текущими оценками, сопровождавшими саму работу ⁹².

Записные книжки, как мы убедились, свидетельствуют, что он действительно «собирал в весьма обширном масштабе факты, особенно — относящиеся к одомашненным организмам, путём печатных запросов, бесед с искусными животноводами и садоводами и чтения обширной литературы». Однако, вопреки позднему свидетельству, не «без какой бы то ни было [заранее созданной] теории», а как раз в русле создаваемых теоретических построений, призванных объяснить причины изменения видов и законы их переходов друг в друга. Поэтому необходимо поверить это позднее свидетельство Дарвина его же собственными записями в записных книжках того времени.

Утвердив для себя, в качестве исходного, динамический взгляд на взаимоотношение видов и ещё не предрешив изменение или изменчивость станет окончательным основанием теоретической схемы, Дарвин обращается, наряду с другими, к наиболее важной теме наследственности и наследования, способных сохранить и передать потомству совершившиеся изменения. Наследственная передача формы и наследование изменений; распределение местных и широко распространённых видов; различие между систематической близостью и аналогией; отношение между привычкой (поведением) и биологической структурой — вот основные темы, которые он разрабатывает с марта по июль 1838 года (записная книжка С). Все «законы», описывающие явления наследственности, распределения, систематики и поведения, рассматриваются им как так или иначе связанные между собой звенья общей проблемы: проблемы взаимоотношений между эволюционными изменениями и эволюционной преемственностью.

Он анализирует многочисленные литературные источники, содержащих те или иные частные биологические идеи и факты, коррелирующие с его интересом к вопросу происхождения видов. Так, из работ Уильяма Яррела (William Yarrell) он извлекает для себя вывод, что предковые разновидности должны преобладать в гибридных поколениях, подобно тому, как дикие виды должны преобладать над одомашненными. Этот вывод из «закона Яррела» становится звеном обоснования дарвиновского трансформизма, гарантируя устойчивость наследуемых характеристик. Включение Дарвином проблем наследственности в круг своих интересов сопровождается и дальнейшим ростом внимания к авторам, писавшим о выведении новых пород животных (Sebright and Wilkinson).

При всей неудовлетворённости своей трансмутационной схемой происхождения видов, он использует её для ассимиляции и объяснения биологических фактов, полученных другими авторами, продолжая расширять эмпирический базис своей концепции. Так, критический анализ работ школы Маклейя и Суэйна (MacLeay и Swain) позволяет выдвинуть эволюционную версию разницы между «сродством» и «сходством» организмов. Таксономическая близость, сродство интерпретируется им как результат общности происхождения, а обнаруживаемое сходство рассматривается как выражение эволюционного приспособления к условиям среды ⁹³. На этом же этапе в поле его зрения попадают не только структурные, но и поведенческие аспекты приспособления организмов к среде.

Он выдвигает идею, что приспособительное изменение в привычке предшествует структурным изменениям и что поведение, включающее инстинкты и интеллект, является наследственным — тем самым, укрепляя свою теорию за счёт ламаркианских взглядов на приспособительные механизмы ⁹⁴. При всём при том, Дарвину хорошо известно, что далеко не все прижизненные изменения являются наследственными и сами по себе эти взгляды его никогда не удовлетворяли ⁹⁵.

И всё же, в целом, записная книжка С свидетельствует только о чисто экстенсиональном росте концепции. Правда, и в этой книжке он пытается использовать уже выдвинутую им ранее идею изменчивости — спонтанных незначительных отклонений, имеющих приспособительный характер — в качестве причины эволюции: «Не могут ли виды создаваться за счёт того, что некая, случайно возникшая в потомстве, незначительная особенность в структуре наделяет её носителей большей жизненностью? Отсюда тюленями становятся победившие тюлени, отсюда оленями становятся победоносные олени, следовательно хорошо оснащённые и драчливые самцы (все петухи воинственны)» (Darwin’s Notebooks, 1987, c. 259). Но, видя явную недостаточность этого механизма самого по себе для поставленной цели, он не пытается на этом этапе развить связанные с ней возможности.

Более глубокие, интенсиональные изменения в концепции происходят позже, когда Дарвин начинает следующую, третью в серии по трансмутации записную книжку D (июль 1838 — сентябрь 1838).

Если предметно-тематическим содержанием предыдущей записной книжки были наследственность и наследование, то здесь он обращается к теме размножения организмов и пытается уяснить эволюционное значение процессов размножения. Поэтому, в частности, она содержит многочисленные и детальные извлечения «данных» из книги Хантера «Царство животных» (Hanter, «Animal Economy») и несколько попыток объединить в рамках одного представления сложные законы размножения. Но вовсе не это содержание определяет значение данной записной книжки, а то, что к концу её Дарвин формулирует новый ответ на основной вопрос своей теории: каковы причины и механизмы изменения и приспособления видов? Другими словами, именно в ней он вносит решающее изменение в конструкцию идеального объекта своей концепции и формирует её новую теоретическую схему.

Вопрос о том, как и за счёт чего Дарвин «открыл» механизм естественного отбора, каков был механизм этого «творческого акта», давно волновал и историков науки, и исследователей психологии научного творчества. Ответ на него непосредственно связан с оценкой воздействия на Дарвина известной работы Мальтуса.

В приведённом чуть выше автобиографическом свидетельстве о ходе работы над эволюционной концепцией Дарвин особо выделяет знакомство с мальтусовой теорией перенаселения ⁹⁶. Поэтому дать ответ на этот центральный вопрос — это значит, прежде всего, дать ответ на вопрос о значении «теории перенаселения» для генезиса «теории естественного отбора».

Среди историков биологии довольно долго существовал широкий спектр мнений по поводу влияния Мальтуса на Дарвина. Один его полюс был представлен взглядами «ранних» отечественных историков науки, практически полностью отрицавших какое-либо положительное влияние «реакционной» мальтусовой теории на «прогрессивную» дарвиновскую. Доказывая, правдами и неправдами, что Дарвин ознакомился с книгой Мальтуса после того, как завершил реальную работу над своей теорией, отнесение им самим этого знакомства к октябрю 1938 года объясняли ошибкой памяти. Однако, похоже, они сами запамятовали, что Дарвин всю свою творческую жизнь вёл дневники и записные книжки и поэтому в датировке тех или иных событий был пунктуален и практически никогда не ошибался. После же публикации очередной найденной записной книжки знакомство Дарвина с Мальтусом в самом процессе работы над концепцией стало историческим фактом.

Другой, противоположный полюс, представлен точкой зрения, что Дарвин использовал мальтусову теорию для упорядочивания фактов биологической эволюции или, другими словами, на основе его теории создал свою теорию «биологического перенаселения».

Обе крайние точки зрения представляются малоубедительными. И замечания, обнаруженные в записных книжках, посвящённых, подчеркнём это, теории происхождения видов, и свидетельство самого Дарвина о том впечатлении, какое на него произвело знакомство с идеей Мальтуса о процессе перенаселения и его результатах, и внесение им изменений в это же время в основную теоретическую схему — существенные историко-научные факты, которые невозможно игнорировать. Они требуют интерпретации и объяснения ⁹⁷.

В то же время и точка зрения прямого использования (своего рода заимствования) теоретической схемы Мальтуса выглядит наивной. И прежде всего потому, что Дарвин сам обладал достаточно развёрнутой и продуктивной теоретической схемой трансмутационной теории видов, в которой уже присутствовали практически все идеализованные компоненты будущей теории естественного отбора.

Здесь самое время напомнить, что уже в рамках трансмутационной теории Дарвин фактически включил человека в общий процесс видообразования на правах одного из звеньев биологической эволюции ⁹⁸. А это значит, что со стороны своего объективного содержания процесс использования Дарвином идей Мальтуса состоял в сопоставительном анализе двух теоретических схем, имеющих общую предметную область явлений.

Причем, с чисто логической точки зрения, теоретическая схема Мальтуса описывала процессы, происходящие лишь с одним из многих типов эмпирических объектов дарвиновской теории (одним из видов — Homo sapiens) и тем самым должна была выступать, в формальном отношении, в качестве частного (или предельного) случая общей дарвиновской схемы. Зримым подтверждением чему стал социал-дарвинизм ⁹⁹. А это значит, она могла служить своего рода оселком для проверки и уточнения исходной дарвиновской схемы. Ибо согласованность двух независимо разработанных теоретических схем была бы весомым свидетельством (по крайней мере, для самого Дарвина) объективной значимости, а в конечном счёте и истинности дарвиновской схемы. Тем более, что мальтусова схема опиралась на статистически достоверные демографические данные, то есть была, в отличие от дарвиновской, эмпирически фундирована.

Именно поэтому, на наш взгляд, приведённое его свидетельство о последствиях чтения книги Мальтуса — я «был хорошо подготовлен к тому, чтобы оценить [значение] повсеместно происходящей борьбы за существование, меня сразу поразила мысль, что при таких условиях благоприятные изменения должны иметь тенденцию сохраняться, а неблагоприятные — уничтожаться. Результатом этого и должно быть образование новых видов» — означает, что Дарвин преобразовал собственную теоретическую схему так, чтобы вписать в неё схему Мальтуса. Причём, не заимствуя мальтусову схему, а «выкраивая» из теоретической схемы трансмутационной теории, как из особого идеально-семиотического материала, свою новую схему по её образцу. Он использовал её в особой роли — в роли принципа идеализации. Ибо сами по себе факты повсеместной борьбы за существования и наличие такой эмпирической закономерности («закона») в мире природы были Дарвину хорошо известны. Но, до чтения Мальтуса, они играли скромную роль в его теоретической схеме, не были её необходимым звеном и не обладали достаточным объяснительным потенциалом в теории трансмутации видов.

Концептуальный каркас трансмутационной теории был слишком диффузным и состоял из ряда сконструированных Дарвином «законов» (общности строения, последовательного образования потомства, приспособления, изменения, сохранения изменений, вымирания, выживания приспособленных, и так далее), не связанных между собой очевидным и необходимым образом. Наконец, он (каркас) оставался незамкнутым — требовал или а) «открытия» за спиной эволюционных «скачков» (per saltum) некой неизвестной причины (закона) изменений, или б) дополнения ненаправленной изменчивости другими, ещё неизвестными механизмами. Другими словами, теория трансмутации имела разностороннее «внешнее оправдание», но не обладала «внутренним совершенством».

Если, с чисто формальной и общей точки зрения, сравнить концептуальные каркасы этой теории и теории происхождения видов путём естественного отбора, то нетрудно заметить, что между ними, по сути дела, есть лишь три логических различия. Первое и определяющее — различие между двумя основными единицами идеального объекта и теоретической схемы. Для теории трансмутации такой единицей является отдельный вид (разновидность) и произошедшие от него формы, а теория естественного отбора имеет в виду отдельный организм и его потомство. Второе (по сути дела обусловленное первым отличием) — «избыточное» количество теоретических «законов», необходимых и достаточных для эффективного функционирования теории, размывающее её единство и не позволяющее делать вполне определённые и однозначные предсказания ¹⁰⁰. Третье — отсутствие в трансмутационной теории полной и замкнутой системы только необходимых, взаимосогласованных элементов.

Это означает, что, по сути дела, никаких новых теоретических идей Дарвин у Мальтуса не почерпнул. Скорее наоборот, благодаря ему, он исключил из состава своего идеального объекта и теоретической схемы одни из них, а другим придал статус центральных и системообразующих. Другими словами, это знакомство позволило Дарвину опознать среди своих идей «руководящие идеи», вышелушить ядро нового идеального объекта ¹⁰¹.

Одно из самых первых упоминаний имени Мальтуса появляется при наброске новой картины взаимоотношений живых организмов и среды. «Можно сказать, что сила как бы распределённая между 100 000 клиньев вгоняет всякий род адаптивных структур в щели природного хозяйства или скорее создаёт эти щели, выталкивая слабейших. Конечная причина всех этих воздействий состоит в том, чтобы отсортировать правильные структуры и адаптировать их к изменениям. Как показывает Мальтус, это делается ради конечного эффекта»… (Darwin’s Notebooks, 1986, с. 375). В трансмутационной онтологической картине биологической эволюции взаимоотношение видов было изображено Дарвином в виде «древа жизни», а среда, которая в конечном счёте определяла строение этого древа (ибо к ней они приспосабливались), сама явным образом не была им структурирована, и организмы приспособлялись как бы к условиям среды вообще. В обновлённой картине Дарвин рисует её образ в виде структуры, выражаясь современным языком, экологических ниш — причём, «по факту», всегда заполненных теми или иными формами жизни. И наоборот, биологическая жизнь представляется им в неструктурированном виде, по сути дела, как биосфера, опять-таки выражаясь современным языком, интенционально расширяющаяся свои границы и заполняющая эти экологические ниши с каждым поколением наново.

Вряд ли можно сомневаться в том, что такая экологизация среды стала позитивным результатом сравнения двух теоретических схем. Ведь социальная среда в теоретической схеме Мальтуса обладала гораздо большей определённостью и выявленностью и именно за места в этой формально организованной, относительно стабильной среде и ведётся борьба за существование в его схеме. Вывод Дарвина: «Ни одна структура не сохранится, не приспособившись к жизни в целом… Она будет умаляться и изгоняться на периферию в великом кризисе перенаселения» (Darwin’s notebooks…, 1987, c. 399) — находится в прямой связи с выявленностью взаимозависимости процессов перенаселения и приспособления у Мальтуса.

Продолжая усовершенствовать ядро своей теории, Дарвин пытается охватить с её помощью новые факты, связав их необходимым образом. Ибо это для него одно из главных свидетельств её продуктивности — открытие новых перспектив для дальнейшего развития. Он строит длинные ряды следствий из принятых посылок, пытаясь объяснить, например, в их свете биологическое значение разделения полов ¹⁰². Даёт рефлексивную оценку продуктивности выработанных принципов работы и осуществляет проблематизацию эмпирического материала — то есть сознательно и последовательно строит свой особый теоретический мир: «Если думать о последствиях моей теории, то вероятно будут открыты законы корреляции частей, из законов воздействия вариации одной части на другую. Из рассмотрения всех фактов, как таких из которых следует закон трансмутации, я не могу извлечь всех возможных выводов» (Darwin’s notebooks…, 1987, с. 410).

Именно в свете новых перспектив его теория начинает уже на этой фазе претендовать на роль всеобщей теории биологической эволюции, не знающей исключений.

Уже теория трансмутации распространяла свои претензии на объяснение происхождения человека как одного из биологических видов. Новые же теоретические идеи позволяли ставить вопрос о биологических основах высших проявлений человеческой природы ¹⁰³. Областью явлений его теории становится все видовое многообразие жизни на земле. На этом пути Дарвину удаётся эволюционно объединить как диких, так и одомашненных животных: «Красивую часть моей теории составляет то, что одомашненные породы органических существ появляются таким же образом, как и виды. Но последние много более совершенны и образовались бесконечно медленнее» (Darwin’s notebooks…, 1987, с. 416).

Подводя итоги, можно утверждать, что, на наш взгляд, в процессе согласования своей схемы с мальтусовой и её ассимиляции в качестве частной, относящейся лишь к одному биологическому виду, Дарвин устранил недостатки теоретической схемы трансмутации видов и перестроил идеальный объект теории эволюции. Мальтус описывал борьбу за существование между людьми, вызванную процессами перенаселения, — то есть процессы, происходящие в рамках одного вида «человек». А борьба за существование — это не что иное как дарвиновские «выживание приспособленных», как «вымирание неприспособленных», как «способ приспособления», но не по отношению к видам и разновидностям, а внутри вида. Разница между людьми это и есть изменчивость, а успех в борьбе одерживают те, чьи изменения благоприятны и так далее. Это позволило Дарвину окончательно перейти от «скачков» между видами к мелким ненаправленным изменениям индивидов (к собственно изменчивости) и избавиться от поиска «неизвестных» причин изменения ¹⁰⁴.

Его новый взгляд на процессы видообразования окончательно определился: «Виды суть бесчисленные вариации». Каждая структура может претерпевать бесчисленные перемены, поскольку каждая из них совершенным образом приспособлена к обстоятельствам конкретного момента. В силу прочности, обусловленной «медленностью формирования», эти вариации имеют тенденцию накапливаться на каждой структуре» (Darwin’s notebooks…, 1987, с. 412). А как человек закрепляет эти случайные изменения — отбирая и скрещивая животных с ценными для него свойствами и отбраковывая с малоценными — Дарвин хорошо знал.

Таким, в общих чертах, нам представляется мост, соединивший трансмутационную теорию с теорий естественного отбора.

5.5. Очерки 1842 и 1844 годов

Длительное время вся работа Дарвина над теорией видообразования принимала объективированную форму только в виде отдельных, фрагментарных записей в записных книжках и дневниках. Это было единственное выражение того внутреннего диалога, который он годами вёл с самим собой. И вот он впервые придаёт своей теории форму, годную не только для «внутреннего потребления» — набрасывает карандашный очерк в июле 1842 года.

Очерк 1842 году включает 35 страниц. Но, несмотря на свою краткость, он, в идейном отношении, является практически полнообъёмным изложением дарвиновской теории «происхождения видов путём естественного отбора». Из крупных мыслей и идей, отличающих его концептуальный багаж от знаменитого дарвиновского «Происхождения…», увидевшего свет только в 1859 году, в нём отсутствует лишь принцип «расхождения признаков и вымирания промежуточных форм». Очерк 1844 года отличается от него лишь объёмом и расширен, в основном, за счёт включённого в него разнообразного эмпирического материала, демонстрирующего объяснительный потенциал теории и разнообразие областей её приложения ¹⁰⁵.

Очерк 1844 году сохранил структуру очерка 1842 года и содержит четыре главы: «Искусственный отбор», «Об инстинктах», «О географическом распространении организмов», а также «Сродство и классификация».

Впервые систематически излагая свою теорию, он строит её в соответствии с новым принципом идеализации. Этим принципом становится оестествление (традиционно именуемое аналогией) селекционной практики человека — искусственного отбора. Первый параграф своего очерка 1842 года он так и называет «Об изменении под влиянием одомашнивания и о принципах отбора», выделяя тем самым новое центральное ядро своих идеального объекта и теоретической схемы.

Замечательно, что в этом параграфе мы практически не найдём ничего нового, по сравнению с тем, что уже содержалось в записных книжках по трансмутации. Что же изменилось?

Изменились место и значение хорошо известного Дарвину отбора и его результатов. В записных книжках это лишь одна из областей явлений изменчивости животных и растений, «данные» о которых используются для демонстрации и уяснения скрыто происходящего в дикой природе. Сам процесс одомашнивания, доместицирования попадал в поле его зрения в силу сопричастности этим «данным». Сам по себе он не имел никакого значения для теоретической схемы трансмутации. Ведь изменения видов и разновидностей происходили по Дарвину скачкообразно, а человек отбирал, скрещивал, выводил отдельных животных — они находились в разных измерениях.

Ассимиляция мальтусовой схемы, внутривидовой борьбы за существование из-за перенаселённости, впервые объединила эти два столь разнородных процесса в одном измерении (теоретическом, идеальном пространстве). И Дарвину, фактически, оставалось только выбрать из двух несовместимых принципов один — «скачки» или «отбор?»

Выбрав отбор, в качестве системообразующего принципа, он избавлялся от поиска «неизвестных причин» (закономерностей) скачкообразного видообразования, сокращал и упорядочивал число «законов», поддерживающих и обеспечивающих необходимый характер изменения видов и их происхождения друг от друга. Другими словами, он получал возможность создать теоретическую систему, в которой каждый из входящих в неё законов (идеализованных процессов) обретал своё вполне определённое, только ему принадлежащее место. Его теоретические взгляды, имевшие разностороннее и многообразное «внешнее оправдание», обретали искомое «внутреннее совершенство».

Отбор не самодостаточен, не продуктивен, он предполагает многообразие, из которого можно выбирать. То многообразие изменчивых форм, порождение которых в качестве материала для отбора должны обеспечивать остальные законосообразные процессы. И Дарвин выбирает из теоретического конструктора трансмутационной теории те «законы», которые необходимы и достаточны для «работы отбора», частью отставляя, а частью объединяя те «законы», которые он вводил в рамках теории трансмутации: изменчивость, наследственность, перенаселённость ¹⁰⁶.

Характерно, что изложение своей теории Дарвин начинает не с утверждения отбора как всеобщей формы и интегрирующего механизма видообразования, а с отбора искусственного. Причём, он не только сохраняет это построение текста в очерке 1844 года, но фактически переносит его в саму книгу «Происхождения видов», изданную пятнадцать лет спустя: Глава 1. Изменение под влиянием одомашнивания; Глава 2. Изменения в естественном состоянии; Глава 3. Борьба за существование; Глава 4. Естественный отбор, или переживание наиболее приспособленных… И только в четвёртой главе автор задаётся риторическим вопросом: «Может ли принцип отбора, столь могущественный, как мы видели, в руках человека, быть применённым к природе?» ¹⁰⁷.

Очевидно, это не только дидактический приём, облегчающий понимание основных положений концепции. Это сохранение в тексте исторической последовательности формирования самой теоретической схемы, её внутренней логики.

Всеобщий процесс изменчивости — продуктивный процесс порождения новых форм из материала старых — есть первое априорное условие отбора ¹⁰⁸.

Сама изменчивость, порождая новые формы, сама по себе не гарантирует, что эти формы будут существовать в дальнейших поколениях, а не исчезнут вместе со смертью отдельной особи. Иными словами, «работа отбора» будет зряшной, если эти изменения, новые формы не станут наследуемыми. Поэтому наследуемость произошедших изменений — второе априорное условие отбора ¹⁰⁹.

Изменчивость и наследственность незначительных изменений — это и есть предпосылка искусственного отбора. Да ещё и своего рода их стимулирование за счёт скрещивания особей двух очень различных разновидностей, ведущего к образованию третьей разновидности (расы) — наиболее плодотворного источника изменений у одомашненных животных.

Если отбора не будет, «если в какой-нибудь области или округе всем животным одного вида дать свободно скрещиваться, то всякая незначительная тенденция их к изменению будет встречать постоянное противодействие. Во-вторых, возвращение к родительской форме — аналогично vic medicat rix. Но если человек производит отбор, то новые расы образуются быстро, — за последние годы отбор производится систематически, — в древнейшие времена отбор часто производился фактически. Таким образом получены скаковая лошадь, тяжеловозы, — одна корова, годная на сало, другая на мясо и так далее, одно растение, дающее много листьев, другое — много плодов и так далее одно и то же растение, удовлетворяющее потребности человека в различные времена года.

Первым способом, — как прямое следствие, вытекающее из причины — животные приспособляются к внешним условиям, как размеры тела к количеству пищи. Последним способом они также могут приспособляться, но в дальнейшем они могут быть приспособлены к целям и заданиям, которые не в состоянии влиять на рост, как существование скупщика сала не может вести к образованию жира. Такие, выведенные отбором, расы если не переносятся в новые условия и охраняются от всякого скрещивания, становятся после нескольких поколений очень чистыми, похожими друг на друга и не меняются.

Но человек отбирает только [?] то, что ему полезно и интересно, — он плохо рассуждает, не постоянен, неохотно уничтожает тех, кто не соответствует его требованиям, не имеет <знания>, способности, необходимой для отбора в соответствии с внутренними изменениями, едва может поддерживать однообразные условия существования, — <не может> не отбирает те формы [?] которые наиболее приспособлены к условиям их существования. Но только те, которые ему наиболее полезны» (Дарвин 1939, с. 83).

Обрисовав в первом параграфе очерка 1842 года механизм создания новых рас (видов, разновидностей) одомашненных животных, Дарвин во втором параграфе («Об изменении в естественном состоянии и об естественных способах отбора») переходит к демонстрации «работы» этого механизма в условиях дикой природы.

Утверждая действенность процессов изменчивости и наследственности в дикой природе (которые отличаются только более медленными темпами), он вводит в рассмотрение процессы перенаселения (борьба за существование) и естественного отбора (выживания наиболее приспособленных) — тем самым представляя свою теорию в качестве общебиологической эволюционной концепции.

Этот основной концептуальный скелет Дарвин воспроизвёл в своей знаменитой книге «Происхождение видов путём естественного отбора, или Сохранение благоприятствуемых пород в борьбе за жизнь». После написания очерка 1844 года Дарвин фактически не внёс в свою концепцию новых теоретических идей, во всяком случае идей, сравнимых по значимости с вошедшими в два его кратких очерка. Все дальнейшие годы он продолжал собирать новые «данные», превращая их в «факты» своей теории. Эмпирический базис его концепции неуклонно рос и рос.

Какое же значение имела его дальнейшая работа над концепцией? Дарвин сам ответил на этот вопрос в «Автобиографии», и его ответ, на наш взгляд, является убедительным: «Успех «Происхождения» можно, я думаю, в большой мере приписать тому, что задолго до этой книги я написал два сжатых очерка и что в конечном итоге она явилась результатом сокращения гораздо более обширной рукописи, которая, однако, и сама была извлечением [из обширных материалов].

Благодаря этому, я имел возможность отобрать наиболее значительные факты и доводы. Кроме того, в течение многих лет я придерживался следующего золотого правила: каждый раз, когда мне приходилось сталкиваться с каким-либо опубликованным фактом, новым наблюдением или мыслью, которые противоречили моим общим выводам, я обязательно и не откладывая делал краткую запись о них… Благодаря этой привычке, против моих воззрений было выдвинуто очень мало таких возражений, на которые я [уже заранее] по крайней мере не обратил внимания или не пытался найти ответы на них» (Дарвин 1959а, с. 230–231).

5.6. Двадцать лет молчания

Среди множества вопросов, давно обсуждаемых историками науки, один из основных касается двадцатилетнего молчания Дарвина по поводу своих эволюционных взглядов.

Напомним хронологическую сторону этого вопроса. Дарвин начинает систематическую работу над проблемой видов в середине 1836 года ¹¹⁰. С этого времени и до 1842 года он работает над созданием теории происхождения видов и ведёт записные книжки, фиксирующие эту работу ¹¹¹. В 1842 году он пишет первый рукописный очерк теории происхождения видов. В 1844 году — второй, более развёрнутый рукописный вариант. Причём, этот второй вариант (около 230 стр.) представляет собой в содержательном отношении и даже по форме полнообъёмную теорию. От опубликованного в итоге в 1859 году исторического труда его отличает лишь объём и количество примеров.

Только через 12 лет после окончания второго очерка в мае 1856 года. Дарвин, по настоянию Лайелля, начинает писать книгу в расчёте на будущую публикацию. Причём, не ограничивая себя никакими определёнными временными рамками. И лишь 1858 год, под давлением внешних обстоятельств (появления работы А. Уоллеса с изложением ряда основных положений теории биологической эволюции), он вынуждено перерабатывает и публикует фактически извлечения из своей объёмной работы. А до этого дарвиновские взгляды на вопрос о происхождении видов становятся известными только нескольким друзьям и научным оппонентам (что чаще всего означало одно и то же), в основном из их переписки.

Историками науки предложено несколько объяснений различного характера, не исключающих, а скорее дополняющих друг друга.

Сначала о тех из них, которые связаны с обстоятельствами семейной жизни и биографии Дарвина. Как известно, жена Дарвина (Эмма Веджвут) всю свою жизнь была глубоко верующим человеком. Что же касается отношения самого Дарвина к сфере религиозной жизни, то он в своём духовном развитии проделал путь от умеренно и традиционно религиозного человека до полного атеиста. Причём характерно, что изменением религиозных взглядов он обязан самостоятельной работе над эволюционным учением. «Происхождение видов» ставило под сомнение многие доктринальные представления традиционной христианской мысли и не могло не вызвать клерикальной реакции против его автора. Вполне естественно, что нежелание оскорбить религиозные чувства близкого человека так или иначе вынуждало воздерживаться от публичного провозглашения своих взглядов.

Вместе с тем, годы незримой со стороны работы Дарвина над проблемой видов были годами неуклонного роста его профессионального престижа и завоевания им репутации крупного учёного-энциклопедиста, разрабатывающего традиционные вопросы биологической науки. Он публикует за эти годы ряд научных трудов, снискавших ему широкое научное и даже общественное признание.

Выступить сторонником эволюционного учения, тем более автором теории, находящейся за пределами официальной биологической науки своего времени, означало поставить под сомнение заслуженную репутацию. То, что это неизбежно случится, Дарвин прекрасно понимал. Прощупывая в письмах отношение своих научных друзей к идеям естественного отбора, он не раз и не два предупреждает возможную реакцию своих корреспондентов и извиняется за свои «одиозные» взгляды ¹¹².

По свойствам своего характера и мировоззрения Дарвин вовсе не стремился пополнить ряды мучеников науки. Поэтому предложить на всеобщее обозрение свою теорию он был способен только в том случае, если бы был полностью уверен в её доказательности для научного сообщества. И если внутреннее убеждение в её истинности он приобрёл давно, то в действенности предложенных им её доказательств он сомневался постоянно, вплоть до вынужденной публикации. Свидетельства тому во множестве рассеяны в его письмах.

В 1845 году, то есть вслед за окончанием второго очерка (содержавшего все основные теоретические положения будущего «Происхождения видов» за исключением принципа расхождения признаков и вымирания промежуточных форм и все основные категории эволюционных «фактов»), он о своих притязаниях пишет (в письме к Дженинсу от 1845 года): «Я, должно быть, выразился весьма неточно, если заставил вас предположить, что по моему мнению выводы бесспорны. После долголетних попыток решить ряд загадок эти выводы кажутся бесспорными только мне одному. Даже в самых дерзких мечтах моих я надеюсь лишь на то, чтобы показать, что в вопросе о неизменяемости видов существуют две стороны, то есть были ли виды созданы непосредственно или же в результате посредствующих закономерностей»… (Дарвин 1950, с. 42).

Он не считал возможным заявить о своих взглядах публично, поскольку не ассимилировал «все факты» и не считал также возможным говорить о своих взглядах не располагая этими «всеми фактами». Даже в 1856 году, отвечая Ч. Лайеллю, он пишет: «Дать удовлетворительный очерк было бы совершенно невозможно, ибо каждое утверждение требует целого полчища фактов» (Дарвин 1950, с. 42)… «Если я издам что-нибудь, то это будет очень тоненькая брошюра, излагающая в общих чертах мои взгляды и затруднения, но поистине ужасно ненаучно давать резюме неопубликованного труда без каких-либо точных ссылок» (Дарвин 1950, с. 62). Или: «Я постоянно возвращаюсь к моей навязчивой идее, что ужасно ненаучно публиковать без подробных данных» (Дарвин 1950, с. 64).

Несмотря на настойчивые просьбы друзей, Дарвин не спешит поставить точку. За нежеланием принять решение о публикации стоит общее сомнение, выраженное в письме Гукеру от 1856 года: «Для меня лично вопрос о происхождении видов решён, но, боже ты мой, как мало это значит» (Дарвин 1950, с. 73).

Что же стоит за упорным нежеланием Дарвина, не сомневающегося в истинности своих взглядов, сделать свою теорию всеобщим достоянием, вынести её на суд коллег? На этот счёт среди историков биологии также существуют различные точки зрения. Среди причин подобного поведения называют, прежде всего, научную добросовестность автора, заставляющую его собрать и обобщить все факты биологической эволюции. Однако у подобной точки зрения есть весьма уязвимые места. Во-первых, это вовсе не задача научной теории. Во-вторых, собрать «все факты» какой-либо теории невозможно, а для глобальной теории эволюции это и подавно так. В-третьих, вовсе не существует однозначной причинно-хронологической последовательности: сначала все «факты», а потом их «теория». Не говоря уже о том, что появление теории само ведёт к появлению новых фактов, подтверждающих и опровергающих её предсказания.

Что же касается непосредственно эмпирического базиса эволюционной концепции, сформированного самим Дарвином, то напомним — объём оказался таким, что его хватило не только на «Происхождение видов». Продолжая обосновывать эволюционное учение, Дарвин использовал накопленный за многие годы эмпирический материал для написания других своих, более специальных, книг о ходе биологической эволюции: «Изменение животных и растений под влиянием одомашнивания» (1868), «Происхождение человека и половой отбор» (1871).

В одной из сравнительно недавних статей, посвящённых работе Дарвина над проблемами биологической эволюции, предложен ещё один ответ на этот вопрос (Чайковский 1982). Суть его состоит в следующем: Дарвин не сомневался в истинности результатов своего исследования, но зато сомневался в правомерности того метода, которым он пришёл к этим результатам.

То, что естественный обзор — идеальная конструкция в рамках эволюционной концепции Дарвина, было осознано уже давно. Так, крупнейший русский биолог-дарвинист К. А. Тимирязев в своём очерке, посвящённом Дарвину и его теории, неоднократно характеризует естественный отбор как «дедуктивный вывод», «логическое следствие» и так далее из ряда исходных «реальных» посылок.

Это обстоятельство было, в частности, одним из непременных аргументов и упреков в научной несостоятельности в адрес дарвиновской концепции для биологов из ряда последовательных эмпириков ¹¹³. Так, самый известный русский критик дарвинизма тех лет Н. Я. Данилевский свою критическую платформу характеризовал следующим образом: «Дарвинизм есть учение гипотетическое, а не положительно научное, с этой точки зрения и должно его разбирать, и только такой разбор и может привести к сколько-нибудь решительному результату» (Данилевский 1885, с. 32).

В свою очередь, К. А. Тимирязев, как учёный несравненно более методологически мыслящий, хорошо понимал роль подобного рода теоретических образований в науке: «Очень часто приходится слышать, что это только дедуктивный вывод из трёх посылок — изменчивости, наследственности и перенаселения, а не факт, непосредственно наблюдаемый в природе. Но едва ли этот аргумент обладает большой убедительной силой. Раз естественный отбор является неотразимым выводом из трёх факторов, неизменную наличность которых невозможно отрицать, равно как и колоссальные размеры последнего из них, то сомневаться в существовании этого процесса нет никакой возможности» (Тимирязев 1939, с. 17).

При этом в центре внимания не случайно находился закон «естественного отбора», так как, в отличие от других образований теории, его существование, по К. А. Тимирязеву, было логически необходимым следствием существования трёх других факторов, постоянно наличных в природе. В отличие от естественного отбора его предпосылки (изменчивость, наследственность, перенаселение) у К. А. Тимирязева имеют статус реальных факторов, «неизменную наличность которых невозможно отрицать». Тем самым, вольно или невольно, они получили иной «индекс реальности», нежели естественный отбор. Эта непосредственная разница логических отношений между понятиями в рамках сложившейся концепции создаёт определённый разрыв между естественным отбором и тремя другими процессами. Вместе с тем, естественный отбор сам по себе не может претендовать на роль идеального объекта теории происхождения видов, а предполагает и другие процессы, софункционирование которых и составляет механизм биологической эволюции в дарвиновской концепции.

Таким образом, процессы изменчивости, наследственности, перенаселения, выделенные Тимирязевым наряду с естественным отбором, должны рассматриваться в качестве составных «частей» идеального объекта. То, что естественный отбор занимает центральное положение в конструкции соответствующего идеального объекта, связано, прежде всего, со строением дарвиновского «Происхождения видов» и с особенностями той исследовательской деятельности, в результате которой и появилось понятие естественного отбора.

Если, например, понятия изменчивости и наследственности уже были в историческом арсенале биологических понятий, то введению понятия естественного отбора биологическая наука обязана прежде всего Дарвину. Отсюда и трактовка первых как факторов реальных, в отличие от явно идеализованного естественного отбора.

Вместе с тем, достаточно очевидно, что изменчивость, наследственность и перенаселение в дарвиновской концепции выступают в их всеобщей и необходимой форме и рассматриваются как атрибутивные свойства биологической природы. И как таковые они не могут быть объектом никакого эмпирического отношения, а представляют собой определённые теоретические конструкции.

Следует отметить особенности той онтологической картины, в которую Дарвин вписал построенный идеальный объект теории биологической эволюции. Это представление о взаимодействии организма как представителя видового многообразия органического мира и среды. При этом исходным было представление о среде как среде обитания того или иного организма, условии поддержания и обеспечения его жизнедеятельности. В общем виде взаимоотношения организма и среды рассматривались как взаимоприспособленностъ.

В результате построения идеального объекта теории эволюции онтологическая картина была перестроена и получила процессуальную окраску — стала рассматриваться как среда естественного отбора видов, то есть получила экологическую интерпретацию. Соответственно, взаимоотношение организма со средой стало рассматриваться как витально-летальные изменения среды и адаптация вида к этим изменениям в процессе филогенеза, его приспособление.

Можно было ввести столь существенные концептуальные изменения в общебиологические представления на путях последовательного эмпиризма? Нам представляется, что мы дали на сей счёт вполне однозначный — отрицательный — ответ.

Общее представление, которым руководствовались в своей работе историки биологии традиционной школы при исследовании и трактовке дарвиновского творчества, это широко известная последовательность: новые факты — проблематизация — накопление фактов — обобщение фактов — теория. Опираясь на подобную схему, они и выделяли соответствующие «историко-научные факты» и, в свою очередь, строили на их базе свои сценарии открытия законов биологической эволюции.

Истоки этого представления восходят к бэконовскому проекту эмпирической науки в его «Новом органоне». Более того, сам Дарвин, вольно или невольно, навёл своих историков и биографов на мысль, что именно таким был пройденный им путь. Мы уже воспроизводили его слова из автобиографии: «Я работал подлинно бэконовскими методами и без какой бы то ни было [заранее созданной] теории собирал в весьма обширном масштабе факты, особенно — относящиеся к одомашненным организмам, путём печатных запросов, бесед с искусными животноводами и садоводами и чтения обширной литературы» (Дарвин 1959а, с. 228)

Таким стал на склоне лет для Дарвина «образ» собственной деятельности, на которую он смотрел глазами научной методологии своего времени. Совпадает ли этот образ с оригиналом? — один из основных вопросов исследования дарвиновского творчества. И мы уже давали ответ на этот вопрос: в одних отношения да, в других, в частности, в том, работал ли он бэконовскими методами — нет, не совпадает. Перед нами или настоящая аберрация памяти, её изменение под воздействием доминирующего в философии и методологии науки его времени индуктивизма, или сознательное умалчивание о действительной творческой лаборатории работы над эволюционным учением как способ его защиты от того же метапредметного рефлексивного схематизма массового научного сознания.

На наш взгляд, Чайковский верно ухватил суть того внутреннего конфликта, с которым не мог справиться Дарвин и разрешить который помогло лишь внешнее обстоятельство — появление работы А. Уоллеса, ставившей под сомнение приоритет Дарвина в создании научной концепции биологической эволюции.

Проведённая нами историко-научная реконструкция периодов зарождения и оформления эволюционной концепции демонстрирует, что Дарвин при создании концепции шёл, в основном, гипотетико-дедуктивным путём, а в качестве общенаучной (мировоззренческой) парадигмы научного метода (принципа метода) как такового исповедывал традиционный для того времени индуктивизм. Задолго до оформления своей теоретической схемы естественного отбора он сформировал картину мира биологической эволюции. Именно в эту онтологическую картину как в методологическую «рамочную» конструкцию он последовательно вписывал различные теоретические схемы происхождения видов пока, наконец, не нашёл схему ей достаточно коррелятивную.

У Дарвина было, фактически, две позиции, два отношения, определившие его оценку собственной работы — «внутреннее» и «внешнее». С внутренней точки зрения свою теорию биологической эволюции он оценивал очень высоко, как «наилучшим образом истинную теорию», а с позиции внешней, глядя на неё через призму методологических стандартов биологического сообщества своего времени, максимум, на что он претендовал — «показать, что в вопросе о неизменяемости видов существуют две стороны».

Это противоречие, хотя и не вполне осознаваемое самим Дарвином (то есть не ставшее предметом его рефлексии), и объективировалось в чувстве неудовлетворённости и незавершённости работы. И кто знает, не появись А. Уоллес, не разделил ли бы Дарвин — конечно, лишь как автор концепции биологической эволюции — судьбу Г. Менделя.