Анатолий Альфредович Пископпель:
Научная концепция: структура, генезис.
Часть I. Проблемы методологии науки и научного творчества.
Глава 1. Науковедческий круг («науки о науке»)

1.1. Современные подходы к анализу науки: уроки дискуссии

Хотя интерес к науке как к феномену культуры и практическому воплощению разума столь же древен, как и сама наука, история его профессионализации насчитывает не более столетия. К настоящему времени сложился целый ряд относительно самостоятельных подходов к феномену науки, научному творчеству, имеющих и разный идейный генезис, и разное социально-организационное оформление. В совокупности они образовали своеобразный науковедческий круг, в рамках которого одни из таких подходов обрели известную дисциплинарную самостоятельность (история науки, социология науки, философия науки), другие представляют собой скорее разделы, отрасли или направления других дисциплин (логика науки, психология науки), третьи с самого начала строились как подходы наддисциплинарные (методология науки, науковедение).

Так, история науки (вернее история естествознания) отсчитывает свой стаж в качестве самостоятельной дисциплины с конца XIX века — с того момента, когда во Франции была создана первая специализированная кафедра. Начало анализу социальной структуры науки на Западе положили исследования Р. Мертона в конце 1930-х годов. А науковедение (в узком, дисциплинарном смысле) начинает отстаивать своё право на жизнь где-то во второй половине нашего столетия.

Хотя между всеми отмеченными подходами и существуют определённые отношения и идейный взаимообмен, каждый из них воспроизводит и родовую связь с теми дисциплинами, в лоне которых они рождались — предметно-теоретическую и интенционально-телеологическую. Эта связь сохраняется и в силу присущей тому или иному подходу особенности «воображения» (исторического, социологического, психологического, и так далее), и в силу выбора и фиксации вполне определённых эмпирических объектов для исследования. Скажем, история науки занимается биографиями отдельных учёных, судьбой тех или иных учреждений или происхождением научных идей. По сути дела, и социологию науки волнует та же тематика. Но их «учетные единицы», пересекающиеся между собой на эмпирическом уровне, существенным образом отличаются друг от друга. Ведь для социологии наука есть, прежде всего и по преимуществу, социальный институт, со свойственными учёным шаблонами поведения и взаимоотношений между собой и представителями других социальных групп. Совсем иные единицы анализа у психологии науки, традиционно ориентированной на процесс «научного творчества» и поиск внутренних механизмов и детерминант индивидуального продуктивного мышления в отличие от репродуктивного (типа «инсайтов», «подсказок», «закона запруды», «решения косвенных задач», «эвристик», и так далее).

Но есть ещё одно наиболее важное начало, объединяющее науковедческий круг, в равной мере и способствующее построению объективной картины науки и научной деятельности, и его затрудняющее, — начало, связанное с отличительной чертой самой науки. Научная деятельность является деятельностью рационально-рефлексивной, способной к перманентной саморегуляции и самоорганизации, целенаправленной на полнообъёмное и всестороннее развитие. Подобными качествами обладают только системы с развитым «самосознанием», обладающие фундированным и непрерывно совершенствующимся концептуальным аппаратом для самопознания.

С одной стороны, возникающий и совершенствующийся самообраз науки и его концептуальный каркас в равной мере являются достоянием всех существующих подходов к науке (которые в значительной мере видят её через призму такого самообраза), а значит, он выступает в роли интегративного начала их синхронизирующего. А с другой, прогресс в этой сфере знания и деятельности часто связывают именно с преодолением плена внутринаучной рефлексии и навязываемых ей средств самоописания ¹.

В ХХ веке многие представления о науке как области человеческой деятельности (духа) и феномене культуры претерпели настолько существенные изменения, что, по сути дела, современный взгляд на неё имеет мало общего с теми взглядами, которые исторически и в значительной мере стихийно складывались начиная с эпохи Возрождения. Одним из наиболее важных источников этого нового взгляда стало изменение практического отношения к современной науке. Она стала объектом и предметом целенаправленного человеческого действия: её организуют и реорганизуют, создают программы международного сотрудничества, планируют и проектируют научные учреждения и исследования, а затем воплощают планы и проекты в практике управления развитием науки.

Таким образом, если раньше изменения, происходившие в науке, и её глобальный рост были результатом естественно-исторического процесса, происходившего независимо от сознания, воли и усилий отдельных людей, то в процессах изменения современной науки значительный и всё больший «вес» приобретает искусственно-техническая компонента.

С одной стороны, необходимой предпосылкой (логической), а с другой, неизбежным последствием (историческим) происходящей артификации процесса развития науки является новое теоретическое представление науки и соответствующий концептуальный аппарат, способный обеспечить и обосновать его создание. Ведь традиционное представление о науке складывалось в рамках действительности индивидуальной исследовательской деятельности учёного и апеллировало к ней. Применительно именно к такому типу целостности вырабатывались понятия об элементах и формах организации научной теории, логические и методические правила умозаключений и дедуктивных рассуждений, правила индуктивного вывода и так далее.

С помощью подобных представлений можно было анализировать и вырабатывать правила и нормы индивидуально-исследовательской деятельности, но они малопригодны для организации оргуправленческого воздействия на развитие отдельных областей и современной науки в целом, без которых и помимо которых невозможен прогресс науки под действенным контролем общества ². А сейчас уже достаточно очевидно, что бесконтрольный рост науки способен поставить под сомнение само будущее человечества.

Общей реакцией практически всего круга науковедческих дисциплин и направлений, связанных с изучением науки и её институтов, глобальным ответом на сложившуюся ситуацию стало появление и провозглашение принципа междисциплинарности как ведущего и интегрального регулятивного принципа исследований, вполне способного по-новому организовать и направить ход дальнейших исследований и предложить эффективные средства для решения возникших, ещё небывалых задач, и, соответственно, синтезирования представлений, свойственных разным подходам, или даже их самих как таковых.

В свете решения задач такого синтеза, например, выделяются, рассматриваются или предлагаются разные варианты междисциплинарного объединения подходов к анализу феномена современной науки: исторического и психологического (Микулинский, Ярошевский 1968); эпистемологического и логико-методологического, историко-научного и науковедческого (Садовский 1981); методологического и социологического (Юдин 1982); логического, психологического и социологического (Ярошевский, 1983) и так далее.

И хотя идея подобного синтеза и общая сверхзадача объединения разных подходов сами по себе возражения не вызывают, конкретные его направления, необходимые условия и предпосылки, а главное те средства и представления, которые должны быть положены в его основание — все это составляет проблемное поле, нуждающееся в осмысленном и конструктивном освоении.

Этому процессу отнюдь не мешают многочисленные попытки и связанные с ними усилия провести более определённые границы между философией, историей, социологией, психологией и так далее. Ведь в конечном итоге они способствуют рационализации синтетических устремлений, позволяющей с большей определённостью установить: что, в каком качестве и на каких правах должно синтезироваться. Больше того, именно дискуссии между представителями разных направлений являются реальным и необходимым звеном механизма подобного сближения и синтеза, ибо в ходе них и рефлексии полученных результатов выясняются и подлинные основания и предпосылки каждого из подходов и те ограничения, с преодолением которых и связаны надежды «нового» синтеза.

У науковедческого круга есть своя структура и топика, по отношению к которой каждый из подходов этого круга занимает своё определённое и достаточно однозначное положение (такая топика есть объективированное выражение их взаимоотношений друг с другом). В первом приближении основными реперами (линиями координатных осей), относительно которых можно было бы определить «место» каждого из таких подходов в пространстве науковедческого круга, являются логико-таксономические оппозиции «инвариантное (нормативное) — вариативное (дескриптивное)» и «индивидуальное (субъективное) — массовое (общезначимое)». Причём основной осью, главной линией, вокруг которой развернулись современные дискуссии о природе науки, её основаниях, направлении развития и месте в обществе, оказалась ось «инвариантное — вариативное». В ходе многолетней (особенно интенсивной в 1960–1970-е годы) и в некоторых отношениях до сих пор продолжающейся дискуссии эта оппозиция была персонифицирована и стала известной как дискуссия между сторонниками логического и исторического взгляда на науку, или между историей и логикой науки ³.

Корни этого столкновения взглядов находятся в событиях, происходивших в самой науке (прежде всего в физике и математике) в конце XIX начале XX веков и знаменующих окончание классического и вступление в постклассический периоды её существования и развития. События, отрефлектированные как кризис оснований здания современного естествознания, привели к появлению новых фундаментальных физических теорий (прежде всего, в лице теории относительности и квантовой механики), к изменению взглядов на природу реальности (физической), логическое строение теоретического знания и критерии его объективности.

Характерно, что научная революция, происшедший перелом стали неожиданными не только для самих учёных, но и для логиков и историков науки, которые оказались в тупике, хотя и попали они в него «с разных сторон».

Логика, получившая своё первое систематическое выражение в трудах Аристотеля и имеющая за плечами двухтысячелетнюю историю, традиционно рассматривала самое себя как систематизированное внеисторическое и надисторическое нормативное знание о вечных законах разума (логоса), о формальных (не зависимых от какого либо внелогического содержания) критериях истинности знания, о процедурах доказательства истинности высказываний и правилах (гарантиях) построения истинных суждений, исходя из истинных посылок, и так далее. Античная и средневековая наука интересовали её лишь в той мере, в какой научный разум являлся манифестацией чистого разума и следовал его принципам на путях превращения эмпирического знания в знание теоретическое.

Это отношение начинает меняться в эпоху Возрождения, когда появляется бэконовская программа реформы логики и предпринимаются попытки создания «содержательной» логики, которая бы реально содействовала росту науки и стала бы позитивной методологией получения «новых» объективных знаний о мире. Логика должна была заниматься обоснованием научного знания, освящать и удостоверять его согласие с законами разума. В силу исторических обстоятельств, реализация этой программы оказалась непосредственно связанной с ньютоновским естествознанием, теоретическая физика Ньютона выступила практическим воплощением логического «органона» и её успехи были и успехами этой логики. Когда же эйнштейновская физика пересмотрела все основные категории традиционной физической картины мира и тем самым отвергла её претензии на «истинное» и «окончательное» знание о мире, то и логика науки лишилась своих претензий на то, что её правила и формулы суть гарантии построения истинного знания.

История, вернее историография науки, обязанная своим рождением трудам Г. Бокля, У. Гершеля, А. Декандоля, О. Конта, Г. Спенсера, В. Уэвелла и другие, мало интересовалась всеобщими априорными условиями осуществления научной деятельности и инвариантными структурами научного знания как такового. Она всегда настаивала на первичности «исторического факта», «исторического источника» и их независимости от философско-логических представлений о логосе, чистом разуме, развитии мирового духа, и так далее. Ибо дело истории — не абстрактные умствования, а изучение конкретных моментов деятельности отдельных учёных и научных объединений. Даже первая теория стадийного развития науки О. Конта и Г. Спенсера была концепцией развития науки лишь по названию, речь шла о классификации и периодизации исторических научных событий и свершений.

Понадобилась революция в науке, чтобы историки науки в полной мере осознали, что их работа с историческими источниками и зафиксированными в них фактами была неявно, неосознанно основана на априорной, кумулятивно-индуктивистской картине исторического развития системы научного знания, что их отправным пунктом анализа, ответом на вопрос «что есть научная истина?» были современные идеи в качестве достигнутой истины, к которой с большими или меньшими отклонениями неизбежно приближались научные воззрения прошлого. При этом в своей реальной работе эволюцию основных идей они доводили до современной эпохи, полагая, что научная картина мира должна дальше развиваться только в частностях и деталях.

И вот в условиях кризиса основ естествознания, ставшего и кризисом основ «наук о науке», произошло реальное соотнесение логической и исторической картин науки и началась перманентная дискуссия о преимуществах и недостатках каждой из них.

Логико-научный подход обязан своим появлением на свет программе унификации наук, выдвинутой О. Контом в качестве окончательного, позитивного размежевания науки и философии и перехода научной мысли «на самообеспечение». Для этого наука должна была избавиться от всех априорных суждений как плодов метафизической мысли и утвердить себя на твёрдой почве «данных наблюдения». Логический позитивизм Венского кружка, стремившегося радикально перестроить всю традиционную философию путём исключения из неё всей и всяческой онтологии (метафизических утверждений), поставил во главу угла логический анализ научного языка, полагая, что в результате удастся создать единый аппарат понятий, способный служить базисом для всего человеческого знания.

Основной методологической идеей логического позитивизма (принцип идеализации), с помощью которой он стремился провести границу между наукой и метафизикой, стал принцип верификации, согласно которому те или иные теоретические суждения являются «научными» тогда и только тогда, когда они могут быть редуцированы к «протокольным предложениям», наблюдаемым предикатам. Именно подобным опытным подтверждением определяется смысл и значение любого научного высказывания. Взятый на вооружение исходный принцип определил и другие основные отличительные черты первой, так называемой стандартной философско-научной концепции ⁴.

У такого подхода, ставившего во главу угла «эмпирический базис» и пытавшегося свести к нему все остальные компоненты научного знания, была ахиллесова пята — его теоретические суждения не соответствовали его собственному эмпирическому базису. Современные и наиболее продвинутые научные теории, с которыми было связано само будущее науки (прежде всего эйнштейновская теория относительности), обладали наиболее скудным и редуцированным «эмпирическим базисом» и чрезвычайно развитым спекулятивно-теоретическим и методологическим аппаратом. Они были максимально далеки от индуктивизма, на который опирались все логические построения логико-научного подхода.

Неудачи, постигшие логический позитивизм на пути формализации и аксиоматизации эмпирических наук (даже физики, вернее гипотетико-дедуктивной модели её теории) средствами символической (математической) логики, побудили к пересмотру концептуальной основы, с помощью которой логический позитивизм собирался обеспечить непрерывный рост научных знаний, избавив науку от случайных и вненаучных догм. Наиболее радикальная попытка была предпринята К. Поппером, сохранившим надежду найти новый, более обоснованный критерий для разграничения науки и метафизики.

В его концепции основным механизмом макроразвития науки становится перманентная критика её теоретических построений. Критицизм — вот, что отличает науку от метафизики по К. Попперу. Соответственно то место, которое в классическом логическом позитивизме (принцип идеализации) принадлежало верификации, занял принцип фальсификации научных теорий. Наука, научная теория, в отличие от метафизики, предполагает возможность своего опровержения и содержит условия опровержимости в самой себе: она формулирует утверждения об эмпирических событиях, которые могут быть сопоставлены с данными наблюдения. Несовпадение предсказываемых и наблюдаемых событий фальсифицирует научную теорию и стимулирует создание новой, способной избежать допущенных «ошибок». Это и есть механизм развития научных теорий, науки, а опровержимость (фальсифицируемость) и есть логический критерий научного знания.

Чем более определёнными являются предсказания научной теории, чем их больше и чем они детальней, тем легче подвергнуть такую теорию испытанию опытом на «истинность», тем она уязвимей для критики и тем она «научней». Задача учёного, в такой модели развития науки — сделать свою теорию наиболее прозрачной для испытания критикой.

Из такой картины следовало, что развитие науки — непрерывная смена теорий, перманентная научная революция. Каждая новая теория, идущая на смену старой, должна быть свободна от её противоречий и открывать новые горизонты опыта, предсказывать новые факты. Но это был уже выход за границы логического в науке к историческому.

В отличие от формально-логического анализа теоретических систем, предполагалась логическая реконструкция истории развития научного знания, ибо только в ней и определялось, какая из научных теорий выдержит критическую проверку. Правда, с одним существенным ограничением. Такая проверка мыслилась делом всецело рациональным в попперовском смысле, так как исходной ситуацией (единицей анализа) для попперовской модели развития науки было предсуществование теории.

Фальсифицирующий эксперимент играет роль решающего эксперимента, дающего основания для предпочтения одной теории (гипотезы) другой. Происхождение же и создание теорий (контекст открытия), по К. Попперу, дело не логики (контекст обоснования), а психологии науки, так как «акт замысла и создания теории… не нуждается в логическом анализе, да и не подвластен ему» (Поппер 1983, с. 50).

Выбор теории в качестве атомарного структурного элемента логико-научной модели развития научного знания был тесно связан с самим способом представления теории в формально-логических исследованиях. Теория здесь — это некоторое упорядоченное (обычно, аксиоматически) множество предложений (языковых высказываний), обладающее качеством замкнутости относительно дедуктивных выводов (теорем). По сути дела, такое представление теории есть калька с аксиоматически систематизированных областей математического знания (математических теорий), появившихся в результате реализации программы формализации геометрии (Г. Грасман, Ф. Клейн, Д. Пеано, Д. Гилберт и другие), то есть результат в определённом смысле двойной формализации. Такой способ идеализации научных теорий эмпирических наук фактически закрывал возможность исследования их исторического зарождения и становления.

Стремление К. Поппера сблизить логику науки с реальной историей развития науки не осталось безнаказанным. Ряд исторически ориентированных философов науки выступил в ответ с тезисом, что реальная история науки опровергает все посылки и построения логико-научного и гносеологического подходов и что логическая концепция науки вообще не способна быть концепцией научного развития, поскольку источники такого развития являются внелогическими ⁵.

Подтверждаемость или неподтверждаемость той или иной теории экспериментом не может быть непосредственной, как на этом настаивал К. Поппер, так как логически сравниваются не теория и результаты эксперимента, а предсказания сделанные на основе теории и суждения о результатах эксперимента. И их несовпадение само по себе ещё ничего не говорит о фальсифицировании теории ⁶.

Сторонники историко-научной точки зрения показали и даже эмпирически обосновали, что процесс научного развития не может быть представлен как простая смена одной теории другой. Вначале этого процесса всегда лежит нечто, играющее по отношению к последующим теориям особую роль, роль их образца («парадигма» (Т. Кун), «предвзятое мнение» (Дж. Агасси), «априорные установления» (К. Хюбнер) и так далее).

Парадигма и исповедующее её научное сообщество — основные теоретические средства, с помощью которых Т. Кун предложил альтернативное описание процесса исторического развития науки. Принцип парадигмы (принцип идеализации) — наличие исходного, априорного образца построения и удостоверения истинности научного знания, — а не фальсификация ставится здесь во главу угла. История науки у него — это циклический процесс чередования двух периодов: периоды «нормальной науки» перемежаются периодами «научных революций» — смены доминирующей парадигмы. Парадигма в его концепции выступает для некоторого научного сообщества в качестве своего рода догматики, позволяющей на основе имеющихся образцов (ценностных предпочтений, онтологических моделей, теоретических схем, методических правил, и так далее), решать конкретные задачи-головоломки в период «нормальной науки». Это, прежде всего, функция ансамбля когнитивных и оперативных образцов — выступать в роли профессиональных императивов для этого сообщества и регулировать его научно-исследовательскую деятельность.

Указывая на то, что в попперовской концепции отсутствует период нормальной науки, когда собственно и происходит рост научного знания, Т. Кун ставит под сомнение способность логики науки дать описание и объяснение процесса смены парадигм. Смена парадигм — это своего рода обращение гештальта, вхождение в мир новых объектов изучения, объяснительных схем, критериев истинности знания, и так далее, процесс не рационально-логический, а социально-психологический по своей «природе», подобный откровению и религиозному обращению. Выбирая новую теорию на роль парадигмы, научное сообщество не улучшает и не трансформирует старую, оно её просто отбрасывает, так как парадигмы просто логически несовместимы между собой. А это значит, что логика не может предложить средства для их предпочтения и выбора между ними.

Аргументы сторонников историко-научного подхода к феномену науки стимулировали дальнейшее развитие идей логико-научного крыла науковедческого круга, стремившегося сохранить основной дух попперовского «критицизма». Согласившись, фактически, с общим представлением о цикле «нормальная наука — научная революция», они попытались предложить логические основания и критерии выбора и предпочтения парадигм и тем самым возможности учёному рационально построить свою деятельность в ситуации такого выбора.

Прежде всего, пересматривается сама единица, в рамках которой происходит выбор. Вместо связки теория — фальсифицирующий эксперимент в рассмотрение включается несколько типов и компонентов теоретического знания. Таких как, скажем, сама научно-предметная теория, теория, интерпретирующая данные наблюдения, и теория, ставшая основой для создания средств (приборов) наблюдения и так далее. Поэтому, полученный в эксперименте отрицательный результат относится ко всей теоретической структуре в целом, а не к самой научно-предметной теории как таковой. Какая теория должна быть пересмотрена — вопрос особый. В такой ситуации отбрасывание научно-предметной теории выглядит нерациональным решением. Не говоря уже о том, что сравнивать надо не теорию и эксперимент, а две научно-предметные теории между собой. В отсутствии же второй, альтернативной теории, предпринимать попытки эмпирической фальсификации первой — малоосмысленно.

Такое изменение во взглядах на объект логического анализа науки требовало внесения изменений в концептуальный аппарат подхода. В своей концепции «методологии научных программ» И. Лакатос переходит, поэтому, от рассмотрения единичной теории к сериям или рядам теорий, имеющих общий корень — программу. Методология научных программ, — это внесение парадигмального аспекта в логическую (превращающуюся тем самым в логико-методологическую) версию развития науки; принцип программности здесь — новый принцип идеализации, прототипом для которого выступил принцип парадигмы.

Соответственно, наука в такой перспективе выглядит как деятельность по решению тех или иных проблем в рамках некоторой исходной программы. Сама программа в структурном отношении представляет собой сочетание «жёсткого ядра» и «защитного пояса». С «жёстким ядром» стоит и падает сама программа (а её существование обеспечивает прогресс в деле роста научного знания); поэтому оно содержит только базовые допущения (типа трёх ньютоновских законов и закона гравитации для классической физики). Защитный же пояс состоит из ряда более конкретных теорий, выдвигаемых для учёта эмпирических контрпримеров и сохранения жёсткого ядра.

Развитие науки связано, прежде всего, с уточнением теоретических моделей, принадлежащих защитному поясу, при сохранении твёрдого ядра. В глобальном масштабе история науки — это история происхождения, развития и смены исследовательских программ (аналогично смене парадигм в куновской версии смысла научных революций). Пока следующие друг за другом теории защитного пояса (реакция на фальсифицирующие контрпримеры) дают приращение содержания, — новые предсказания, часть из которых подтверждается, — происходит прогрессивный «сдвиг» проблем и программа подтверждает свою продуктивность. В этих условиях отказ от программы является нерациональным.

Своё понимание взаимоотношений между логикой и историей науки И. Лакатос зафиксировал в получившем широкое распространение тезисе: история науки это пробный камень любой логико-методологической концепции, которая представляет собой схему рациональной реконструкции истории научных знаний. Соответственно, чем больше историко-научных фактов удаётся рационально реконструировать и проинтерпретировать логико-методологической концепции, тем она предпочтительней ⁷.

Попытка И. Лакатоса предложить рациональные (в попперовском смысле) критерии для поведения учёного в эпоху перемен, научных революций, вызвала неоднозначную реакцию. Одним из основных вопросов, вокруг которого развернулась последующая дискуссия, стал вопрос о «соизмеримости-несоизмеримости» сменяющих друг друга парадигм, программ, догматических установлений, возможностей поставить и решить этот вопрос логическими средствами. Как совместить априорную установку логики науки на выработку единых на все времена, неизменных рациональных стандартов научной деятельности, с воззрением на науку как на непрерывно развивающуюся систему, раз за разом пересматривающую сами основания (стандарты) своего развития?

С точки зрения П. Фейерабенда такое совмещение в принципе невозможно и, более того — нежелательно. Для него куновский подход слишком либерален, поскольку упор в нём делается всё-таки на нормальной науке, а следует радикализировать историко-научную точку зрения и выдвинуть лозунг «перманентной революции». «Эпистемологический анархизм» П. Фейерабенда предлагает пересмотреть взгляд на науку как на моносистему. Если у Куна макроразвитие науки выглядит как линейный процесс, прерываемый чередой следующих друг за другом парадигм, то для Фейерабенда стандартная ситуация — одновременное сосуществование сразу нескольких парадигм. Развивая принцип парадигмальности науки, П. Фейерабенд предлагает новый принцип идеализации развития науки — принцип пролиферации ⁸.

Это принцип исторически неизбежного появления альтернативных теорий на «теле» теории, исчерпавшей ресурсы своего развития. Существование альтернативных теорий вытекает из самой процедуры эмпирической верификации теории, поскольку любой эмпирический факт, опровергающий некоторую теорию, неизбежно подтверждает все теории альтернативные ей. Причём, если по Попперу — Лакатосу разработка альтернативных теорий — результат несовпадения предсказаний некоторой теории и эмпирического подтверждения, то по Фейерабенду альтернативные теории должны разрабатываться сами по себе, поскольку с их помощью и в их свете только и возникают эмпирические, фальсифицирующие контрпримеры.

Но этот процесс, по П. Фейрабенду, не может регулироваться раз и навсегда зафиксированными нормативными установлениями. Ибо он ситуативен и каждая ситуация требует исходить из своей собственной методологии. Наука растёт и должна расти «во все стороны» одновременно и в каждую сторону по своим собственным, а не единым законам. Это означает, прежде всего, несводимость науки к совокупному научному знанию. Рамки рационально-логических моделей развития науки слишком узки и не вмещают социокультурных процессов, вне которых нет и самого исторического развития науки.

Обращение к социокультурным процессам подразумевает исследование не только истории теоретических идей (теорий), но и генеза научных проблем, институтов, школ, и так далее. Только в рамках такой действительности становится понятным место и значение «предвзятого мнения» в науке. Оно ответственно за стабильное существование самой науки как таковой (Дж. Агасси). Ведь преемственность научной деятельности, как и любого другого вида человеческой деятельности, обеспечивается с помощью социально организованной передачи опыта — системы образования. А наиболее важную роль в этом образовании выполняет философия (метафизика) — наиболее постоянная его компонента, в свете которой и усваивается опыт поколений.

Ведь развитие науки это развитие не столько научного знания самого по себе (которое для разных периодов может быть и несопоставимым), сколько творческой способностей её субъектов — людей, способов их организации в особые подсистемы человеческой деятельности и так далее.

Другими словами, полноценная и полнообъёмная историческая теория науки не может исходить из научных теорий как некоторых данностей, но должна включать в себя их происхождение и становление, а значит, в определённой степени «интеллектуальные интересы» исследователей (Дж. Агасси), учитывать саму «человеческую тотальность» (П. Фейерабенд).

Конечно, это было ясно с самого начала и К. Попперу. Но, будучи убеждён, что историческая теория науки невозможна (с точки зрения исповедуемых им критериев рациональности), он стремился выстроить пусть и эмпирически ограниченную, но зато рациональную логико-научную теорию науки, вынося за скобки всё, что связано не с бытием, а со становлением научных теорий.

Но и такое самоограничение не достигло своей цели. Исповедуя принцип эмпирического подтверждения (фальсификации) теории, выхода за её непосредственные пределы, он, так сказать, открыл её со стороны эмпирии. Но этим можно ограничиться только в том случае, если эмпирия, эмпирические факты самодостаточны, беспредпосылочны и не зависят от теоретического контекста — представление не выдержавшее критики. Эмпирически фальсифицируемое от эмпирически нефальсифицируемого в данной теории необходимо зависит от тех априорных предпосылок, которые лежат в основании некоторой теории, ибо не опыт сам по себе подтверждает и опровергает ту или иную теорию, а интерпретация, позволяющая его сравнивать с теоретическими предсказаниями.

А это означает неотделимость завершающей стадии эмпирической верификации теории от априорных предпосылок, положенных в основание теории и, тем самым, от стадии её зарождения ⁹.

Необходимой предпосылкой борьбы с иррационализмом и релятивизмом традиционно считался фундаментальный принцип стандартной концепции — регулятивный принцип абсолютной истины и приближения к ней по мере роста научного знания. Сама стандартная концепция, как уже отмечалось выше, возникает, по преимуществу, как логическое оформление самосознания классической науки — ньютоновского естествознания. Этот принцип непосредственно коррелирует с кумулятивно-индуктивистской картиной развития науки, научного знания, в которой новое в науке рассматривается как простое улучшение или расширение, как количественный прирост истинного знания. Вряд ли подлежит сомнению, что в её рамках он выполняет ту же функцию, что и истина откровения в религиозно-философской картине мира и является её секуляризованным вариантом. И хотя, на первый взгляд, он имеет прямо противоположную направленность (истина откровения является абсолютной истиной начала «новой истории», а абсолютная истина науки обозначает предел, конец, к которому стремится научное знание), но, по сути дела, полагает, что движение к абсолютной истине обеспечено абсолютным же началом, которое лишь проявляется и уточняется (детализируется) или усваивается по мере роста научного знания.

Тезис о несоизмеримости парадигмальных систем в истории науки, выдвинутый представителями историко-научного крыла философии науки, означал, по сути дела, пересмотр содержания этого фундаментального принципа как неотъемлемой принадлежности именно кумулятивно-индуктивистской картины развития науки. Он означал отрицание существования абсолютных начал научного знания и в эмпирико-фактологическом, и в априорно-рациональном обличии. Подвергал сомнению представление, что развитие науки связано с всё большим проникновением в эмпирическую «природу» одних и тех же объектов и тем самым, в ходе своего исторического движения подходит всё ближе к абсолютной, свободной от теоретической нагруженности, истине.

Отрицание этот принципа само по себе есть лишь негативный акт, и оно приобретает реально-позитивный смысл в разных исторически ориентированных теориях науки. Так К. Хюбнер, отказываясь от глобального (абсолютного) принципа истинности, заменяет его локальным (реляционным) принципом, осмысленным только применительно к системе априорных предпосылок ¹⁰.

Пересмотр, в процессе дискуссии, всех или почти всех представлений стандартной концепции истории науки разрушил прежнее единство взглядов на науку и не создал нового. В этой области метанаучного знания существует множество концептуальных систем, которые сами отличаются несоизмеримостью. М. Финокьяро как-то заметил, что та или иная философии науки, трактующая о макропроцессах научного развития, сама обязана своим возникновением удачному объяснению тех или иных достаточно локальных событий в истории науки и является распространением этого объяснения на всю науку в целом. Тем самым, с одной стороны, признавая за каждой из них свою относительную истинность, а с другой, указывая, что ни одна из них сама по себе, ни все они вместе не могут рассматриваться в качестве общенаучной концепции развития науки. И это мнение так или иначе разделяют все участники дискуссии.

Отсюда, на наш взгляд, следует несколько выводов. Среди них наиболее важными нам представляются следующие: существует насущная необходимость разработки междисциплинарных концепций, способных предложить эффективные формы синтеза представлений, свойственных разным подходам, или даже их самих как таковых; такой синтез не может быть их объединением в той же логической плоскости, что и сами концепции, а должен иметь метаконцептуальный характер; он должен на этом метаконцептуальном уровне воспроизвести основные регулятивные принципы стандартной концепции как необходимые моменты единства нового взгляда на науку и её развитие, и самосознания самой науки.

В центр позитивной разработки такой концепции может быть поставлена основная проблема истории науки, с которой по мысли К. Хюбнера не справилась современная философия науки — проблема свободы науки при выборе своих априорных представлений ¹¹.

1.2. Интегративные процессы и междисциплинарные исследования

Отмеченная тенденция рассматривать принцип междисциплинарности исследований в качестве ведущего и интегрального регулятивного принципа, способного по-новому организовать и направить ход дальнейших исследований, стимулировала интерес к интегративным процессам в самой науке за непосредственными пределами собственно науковедческого круга дисциплин.

Так, в последние годы в сфере общефилософской и философско-методологической проблематики на одно из первых мест, если не по представительности, то, по крайней мере, по значимости, стали выдвигаться проблемы взаимодействия разных форм научного (и не только собственно научного) знания, поиски путей нового, современного синтеза естественных, технических и общественных дисциплин.

И это неудивительно, ведь для ХХ века характерно не только тесное взаимодействие смежных областей научного знания и появление новых «промежуточных дисциплин» (типа физ- и электрохимии, био- и геофизики, и так далее), но и рождение таких, поистине синтетических дисциплин как генная и социальная инженерия, инженерная психология, техническая эстетика и так далее.

Особенности строения и развития таких дисциплин составляют новую область изучения для философской науки, новый и во многом ещё неосвоенный объект философско-методологической рефлексии. Но это только одна сторона дела, обусловленная естественным расширением гносеологической проблематики философского знания и умозрения.

Не менее важна и другая его сторона, непосредственно связанная с запросами общественной практики, вынужденной решать новые, во многом небывалые задачи управления и координации разных форм культурной, социально-экономической, политической, производственной, другой деятельности. Именно эти, новые задачи стимулировали становление так называемого комплексного подхода и формирование широкой области междисциплинарных исследований и разработок, непосредственно нуждающихся в новой методологии, методологии комплексного междисциплинарного исследования ¹².

Комплексный подход, комплексный метод рассматривают себя в качестве особой формы взаимодействия наук. Такой, при которой «речь идёт о глубоком, коренном, качественном изменении в самой структуре научного знания, о полном перевороте в методологии науки, о том, что начинает ломаться веками утвердившееся членение науки на отдельные её отрасли и зарождается принципиально новый подход к самой основе того, что именуется наукой» (Кедров 1981, с. 36).

Проблемы интеграции научного знания, взаимодействия наук активно обсуждаются в философско-методологической литературе с конца 1960-х — начала 1970-х годов и по своему смыслу и значению составили особое направление методологической проблематики ¹³.

В предисловии к сборнику, ставшему итогом I конференции, посвящённой методологическим проблемам взаимодействия наук, отмечалось: «Перспективный характер этого вопроса делает важным и его научное изучение — анализ исторически существовавших форм взаимодействия наук и тенденций развития этого взаимодействия, выявление социальных, методологических и гносеологических условий и предпосылок, а также механизмов взаимодействия наук, сравнительное изучение эффективности различных организационных форм осуществления этого взаимодействия» (Методологические проблемы …, 1981, с. 4).

По своему статусу и месту внутри философско-методологического знания эта проблематика обычно относится к общенаучной, что, прежде всего, заключается в признании особых общенаучных форм и средств познания (в том числе и методов) в качестве ещё одного уровня (типа, вида) теоретических форм и средств познания, находящихся между философией и обычными частными науками, либо наряду с ними (Урсул 1981, с. 57).

Подобная точка зрения отстаивается в целом ряде философско-методологических исследований, посвящённых обоснованию гносеологической необходимости выделения общенаучного уровня познания в современной науке, существующего наряду с философией и частными науками, и обладающего своей специфической структурой (В. С. Готт, Б. М. Кедров, Э. С. Маркарян, Э. П. Семенюк, А. Д. Урсул и так далее). К общенаучным в этом случае, как правило, относят целый ряд понятий (алгоритм, информация, модель, система и так далее) и методов (аксиоматический, системно-структурный, теоретико-информационный и так далее), ставших неотъемлемой принадлежностью концептуального аппарата современных научных дисциплин самого разного свойства, а также такие формы познания как идеи, гипотезы, принципы, концепции и так далее.

Выделение особого, общенаучного уровня познания, так или иначе включает представление о внутренней взаимосвязи процессов дифференциации и интеграции и выдвигает на первый план именно интеграцию как ведущую тенденцию в современной науке. Связь, устанавливаемая здесь между общенаучным и интеграционным, исходит из того представления, что «лишь на достаточно высоком уровне своего развития интеграция ведёт к возникновению общенаучного знания. Этот уровень некоторые авторы определяют как внешний синтез знаний (в результате взаимодействия между различными комплексами наук — естествознанием, обществоведением и техническими дисциплинами) в отличие от внутреннего» (Готт и другие. 1978, с. 139).

Философско-методологическое значение выделения «общенаучного» состоит, прежде всего, в открытии нового феномена в развитии современной науки — появления непосредственного канала и способа межнаучного взаимодействия, наряду с традиционным, опосредованным — через философию. Ибо общенаучные формы и средства познания, не приобретая философский статус и оставаясь по природе специально-научными, в то же время реализуют возможность расширения связей между философскими, естественнонаучными и общественно-научными видами знания (Маркарян 1981).

Несмотря на сравнительную «молодость» методологической проблематики взаимодействия наук, существуют попытки рационального обобщения опыта подобных исследований на самом верхнем этаже подобного взаимодействия, выделения его основных типов. Завершая коллективную монографию, специально посвящённую вопросам взаимодействия наук, её авторы приходят к такого рода выводам: «Каждой исторической форме взаимодействия наук присуща своя дисциплинарно-уровневая структура, свой тип организации. Первая, простейшая из них — «цементация». Она обеспечивает такое тесное взаимодействие двух различных наук, в результате которого возникает новая наука. Именно так родились физическая химия, химическая физика, и так далее.

Вторая форма — «переплетение» нескольких наук. Так возникла, например, бионика, третья форма — «стержнетезация», в результате которой одна наука пронизывает собой целый ряд других (такова роль кибернетики по отношению к биологическим, техническим и общественным наукам). Наконец, следующая форма — «комплексование» — обеспечивает переплетение вплоть до слияния нескольких наук, изучающих с разных сторон одновременно один и тот же предмет. Такова молекулярная биология — синтез химии, биохимии, биоорганической химии, кибернетики, биокибернетики и так далее. Все перечисленные формы взаимосвязи наук зарождались и развивались последовательно, одна за другой» (Взаимодействие наук, 1984, с. 318).

Существуют и другие подходы к выделению разных типов интеграционного взаимодействия и исторического образования новых наук и самих интегративных новообразований — «общие теории», «комплексные научные дисциплины», «системы наук», «научные конгломераты» — (Сичивица 1983).

В рамках нового направления интенсивно разрабатывается широкий круг вопросов соотношения философского и специально-научного знания, общенаучности и региональности (частно-научности) средств познания, монодисциплинарного, междисциплинарного и комплексного исследования и так далее. Анализируются конкретно-исторические особенности взаимодействия смежных и дистанцированных научных дисциплин (химии и физики, физики и биологии, экономики и социологии, и так далее). Пути интеграции физического, биологического, социогуманитарного и технического знания, и так далее ¹⁴.

Общий вывод, к которому так или иначе склоняются специалисты, занятые вопросами непосредственного историко-методологического анализа процессов междисциплинарной интеграции знания, состоит прежде всего в подчёркивании неодномерности и неоднозначности интеграционных процессов, их характера и темпов ¹⁵.

Более того, в ряде случаев подвергается сомнению тот набор примеров и номинальных констатаций, который зачастую используется для демонстрации хода и результатов интеграционных процессов. Так, С. В. Мейен особо отмечает: «… в качестве примера сложившихся интегративных дисциплин приводятся такие гибридогенные науки, как биофизика, биохимия, геохимия, биогеохимия, и так далее. Методы физики и химии были приложены к объектам биологии и геологии. Однако… возникла не общность областей знания, ранее существовавших независимо, а просто новые области знания, обособленные друг от друга и от прежних областей. Наверное, правильнее было бы подобные «стыковые» дисциплины считать проявлением не интеграции, а дальнейшей дифференциации знаний» (Мейен 1986, с. 90).

Хотя на довольно обширном конкретном историко-научном материале и продемонстрирован ряд особенностей современных интеграционных процессов, всё же вопрос об их «природе» во многом остаётся открытым, поскольку в ходе анализа далеко не всегда удаётся прояснить как то, какие именно компоненты науки участвуют во взаимодействии, так и то, как, посредством чего они воздействуют друг на друга. Спектр существующих точек зрения и оценок причин скромности результатов изучения процессов взаимодействия наук довольно широк. Так, согласно М. К. Петрову, дело прежде всего в эмпиризме и описательности предмета анализа, ибо «при всем обилии споров, точек зрения, подходов проблема как-то удивительно не желает проясняться: почти нет попыток концептуализировать ситуацию, «встроить» проблему в определённый набор постулатов, допущений, условий осуществимости, чтобы для начала хотя бы приблизиться к какому-то конечному числу точек зрения, допускающих формализацию и строгое обсуждение» (Петров 1981, с. 57).

Для Б. Г. Юдина важнее другая сторона подобных исследований, связанная, прежде всего, с деятельной их оснащённостью. «Для того, чтобы проследить структурные основания междисциплинарного взаимодействия, перейти от общих констатаций к систематическому анализу этого развития, необходимо, во-первых, выделить основные характеризующие прогресс современной науки процессы, а во-вторых, при системном рассмотрении этих процессов опираться на их реальные характеристики…, выявленные в ходе науковедческих исследований. Только в этом случае утверждения о взаимосвязи наук приобретают минимальную дефинитивность и адресность, а эмпирические исследования развёртываются на представительном социологическом и документальном материале» (Дисциплинарность и взаимодействие наук, 1986, с. 270).

В некоторых отношениях сходной точки зрения придерживается и М. А. Розов, напоминающий, что «интеграцию нельзя свести целиком только к обезличенным связям научных дисциплин. Интеграция — это личные контакты учёных, это симпозиумы и конференции, это научные коллективы, включающие в свой состав специалистов разного профиля… Интеграция, наконец, это доступность информации, это связи научных организаций и учреждений, это полипредметность образования»… (Розов 1989, с. 136).

Тем самым, одним из основных вопросов анализа процессов взаимодействия наук становится вопрос о выборе предметных логико-эпистемологических «единиц» анализа, обладающих полнотой и целостностью по отношению к такого рода процессам. Ибо закономерности процессов взаимодействия проявляются как правило в отношении подобных реальных «единиц» (присущи подобным полнообъёмным единицам) и являются их процессуальной манифестацией. Это одновременно означает, что исследовательская продуктивность непосредственно зависит от того, является ли предметом анализа собственно процесс генезиса и порождаемые им формы междисциплинарного взаимодействия, или не столько он сам по себе, сколько его результаты.

С особенными сложностями сопряжены исследования, в которых предметом историко-методологического анализа становятся не смежные науки, а взаимодействия между дисциплинами, принадлежащими разным группам наук (естественным, общественным, техническим). И в то же время существует обоснованное представление, что именно взаимосвязь трёх групп наук (естественных, социально-гуманитарных, технических) ныне выступает как интегративно-эвристический принцип методологии научного поиска, в особенности при решении комплексных, общенаучных и глобальных проблем, возникающих в ходе современной научно-технической революции.

Как же реально происходят изменения в структуре научного (и не только научного, заметим мы) знания в процессе взаимодействия наук? Как рождаются новые формы взаимодействия разных научных дисциплин? Что направляет и обусловливает эти процессы?

Ответы на эти и подобные им вопросы опять-таки зависят от тех концептуальных средств, которыми мы располагаем для создания моделей разных «единиц» науки и научного знания, представления процессов их функционирования и развития и так далее. Другими словами, от особенностей существующих подходов к феномену современной науки.

Подходов таких к настоящему времени сложилось немало, и только обсуждение их базальных особенностей потребовало бы отдельной книги. Наша задача несравненно скромнее — указать лишь те из них, с которыми непосредственно связаны основные идеи нашей же историко-методологической реконструкции генезиса «научных концепций».

Рассматривая их, мы совершенно сознательно оставили в стороне подход, который представляется нам наиболее перспективным, ибо само его возникновение в значительной степени обязано поиску ответов на подобные вопросы. Нам представляется, что ряд конструктивных идей, позволяющих существенно продвинуться по пути решения возникающих здесь проблем, предложен в рамках методологического движения и, прежде всего, в СМД-методологии. Мы сознательно не апеллировали к развитым в её русле представлениям и полученным результатам как при рассмотрении вопросов, поднятых в дискуссии между «логиками» и «историками» науки, так и при рассмотрении вопросов, возникающих при изучении современных процессов интеграции наук и организации междисциплинарных исследований, полагая, что они должны быть рассмотрены особо и в соответствии с собственной внутренней логикой и историей становления и развития.