Вадим Маркович Розин:
Понятие и современные концепции техники.
Глава 2. Концепции техники П. Энгельмейера, Э. Каппа, М. Хайдеггера, Б. Кудрина и Х. Сколимовски

Из списка авторов видно, что я беру не все концепции техники и не в хронологическом порядке. Принцип отбора такой. Важно, чтобы за перечисленными известными именами стояли разные дискурсы техники. С точки зрения Нормана Вига большинство дебатов о природе технологии концентрируются вокруг трёх концепций — «инструменталистской», «социально-детерминистической» и концепции «автономной технологии». Прежде чем охарактеризовать указанные концепции, сделаем одно замечание, касающееся различения техники и технологии.

Сегодня существуют две традиции: одни исследователи отождествляют понятия техники и технологии, другие считают, что техника и технология — это совершенно разные явления. Д. П. Грант спрашивает, для чего применять американский неологизм «технология?» И отвечает: «Эта неувязка обнаруживается в названии эссе на данную тему, принадлежащего нашему величайшему современному мыслителю. Работа Хайдеггера называется «Die Frage nach der Technik». Английский перевод заглавия «The question concerning techology», «Вопрос о технологии».

Далее он пишет: «Европейцы говорят, что наше словоупотребление сбивает нас с толку, искажая буквальное значение слова «технология», которое в своих исходных греческих корнях означает «систематическое изучение искусства», или «ремёсла»… Тем не менее хотя европейское словоупотребление сохраняет лексическую чистоту, оно не вызывает в сознании окружающую нас реальность с такой же непосредственностью, как наше слово. Уже то, что оно — неологизм, заставляет думать о небывалой новизне того, что оно обозначает… Что будет продолжаться развёртывание наук, переходящих в покорение человеческой и внечеловеческой природы, — существо всего этого процесса можно назвать технологией, — в целом поддаётся предсказанию. Что в частности раскроется при таком развёртывании, предсказать нельзя… «Технология» — не столько машины и инструменты, сколько то представление о мире, которое руководит нашим восприятием всего существующего». И чуть выше: «В каждый переживаемый нами момент бодрствования или сна мы теперь по справедливости можем называться носителями технологической цивилизации и в возрастающей мере будем повсюду жить внутри сжимающегося кольца её власти» [22, с. 4, 5, 7].

Другими словами, речь идёт не о терминах, а о понятиях и даже разных реальностях. Анализ показывает, что необходимо различать три основные феномена: технику, технологию в узком понимании и технологию в широком понимании. Узкое понимание технологии приводится, например, в «Политехническом словаре» и БЭС: это совокупность (система) правил, приёмов, методов получения, обработки или переработки сырья, материалов, промежуточных продуктов, изделий, применяемых в промышленности.

Одно из широких пониманий технологии мы встречаем, например, в работах Нормана Вига. Технология, пишет он, как «новая дисциплина, базирующаяся на философии техники, возникла только в последние десятилетия. Её базовой предпосылкой является то, что технология стала играть центральную роль для нашего существования и образа жизни, и поэтому должна исследоваться как фундаментальная человеческая характеристика». И двумя страницами дальше. «Когда мы размышляем о технологии, важно отдавать себе отчёт в различных употреблениях соответствующего слова. «Технология» может относиться к любой из следующих вещей:

• (а) тело (совокупность) технического знания, правил и понятий;
• (б) практика инженерии и других технологических профессий, включая определённые профессиональные позиции, нормы и предпосылки, касающиеся применения технического знания;
• (с) физические средства, инструменты или артефакты, проистекающие из этой практики;
• (д) организация и интеграция технического персонала и процессов в крупномасштабные системы и институты (индустриальные, военные, медицинские, коммуникационные, транспортные и так далее);
• (е) «технологические условия», или характер и качество социальной жизни как результат накопления технологической деятельности» [106, с 8, 10].

Легко заметить, что в широкое понимание технологии Норман Виг включает и понятие техники. С точки зрения широкого понимания технологии даже природа и искусство, как это подчёркивает Ж. Эллюль в своей известной работе «Другая революция», становятся элементами техники и технологии. «По сути дела, — пишет Эллюль, — среда, мало-помалу создающаяся вокруг нас, есть прежде всего вселенная Машины. Техника сама становится средой в самом полном смысле этого слова… Современное искусство по-настоящему укоренено в этой новой среде, которая, со своей стороны, вполне реальна и требовательна… нынешнее искусство — отражение технической реальности, но, подобно зеркалу, отбрасывающему назад всякий попавший в него образ, оно её не знает и не исследует» [92, с. 29–30]. Вернёмся теперь, к различению концепций технологии, предлагаемому Н. Вигом, отождествляя пока её с техникой как таковой (в следующей главе я ещё буду обсуждать различение техники и технологии).

Инструментализм, показывает Н. Виг, предполагает, что технология есть просто средство достижения целей; всякое технологическое новшество спроектировано таким образом, чтобы решить определённую проблему или служить специфической человеческой цели. Далее могут возникнуть лишь следующие вопросы: является ли первоначальная цель социально приемлемой, может ли проект быть технически выполнимым, используется ли изобретение для намеченных целей [106, с. 12]. Сразу следует отметить, что, несмотря на широкое распространение этой точки зрения, особенно среди техников и инженеров, она в настоящее время встречает все более серьёзную критику.

Многие из тех, кто исследует технологию, отмечает Н. Виг, и, прежде всего историки и социологи, отстаивают позицию, которая может быть названа социально-детерминистическим, или контекстуальным подходом. Этот взгляд предполагает, что технология не является нейтральным инструментом для решения проблем, но она есть выражение социальных, политических и культурных ценностей. В технологии воплощаются не только технические суждения, но более широкие социальные ценности и интересы тех, кто её проектирует и использует [106, с. 14].

Например, Дж. П. Грант пишет следующее: «Образ технологии как арсенала внешних орудий, находящихся в распоряжении своего создателя, человека, — главная лазейка, через которую мы, североамериканцы, уходим от понимания сути происходящего. «Технология» — не столько машины и инструменты, сколько то представление о мире, которое руководит нашим восприятием всего существующего. Язык здесь запинается, ведь мы, современные люди, так долго высмеивали слова «судьба», «рок», и странно звучит сказать, что технология — наша «судьба» [22, с. 7].

Критикуя на примере компьютерной техники мнение о том, что «техника не диктует способов своего применения», Грант продолжает: «Выскажем одну очевидную истину: при любых мыслимых политико-экономических обстоятельствах компьютеры могут существовать только в обществах, где есть большие корпоративные институты. Способы применения компьютеров ограничены названным условием. В этом смысле они — не нейтральные орудия, но такие, которые исключают некоторые формы сообществ и поощряют другие их формы… Достаточно понимать однако, что способы, какими применялись и будут применяться компьютеры, не могут быть отделены от современных представлений о справедливости, а эти последние выросли из той же самой идеи рационального разума, которая привела к созданию компьютеров» [22, с. 11–13].

Наконец, технологический детерминизм, или концепция автономной технологии рассматривает технологию как самоуправляющуюся силу. Это значит, что технология развивается в соответствии со своей логикой и больше формирует человеческое развитие, чем служит человеческим целям [106, с. 15].

«Доступность хорошего технологического решения, — пишет Элвин М. Веинберг, — часто помогает сосредоточиться на той проблеме, решением которой служит новая технология. Вряд ли мы столь сильно сосредоточились на проблеме нехватки энергии, как мы делаем это сейчас, если бы у нас не было достойного решения этой проблемы — ядерной энергии, способной покончить с этой нехваткой» [105].

Надо сказать, что концепция «автономной технологии» является сегодня достаточно популярной. И думаю, вот почему: по сути, она основывается на естественнонаучном подходе, обещающем выявление законов технологического функционирования или эволюции. В свою очередь, возможность выявить законы технологии, как думают сторонники этой точки зрения, является условием эффективного (опять же понимаемого в инженерной идеологии) воздействия на саму технологию. Даже, признавая наличие внешних социальных факторов, влияющих на технологию, сторонники этого подхода приписывают технологической эволюции имманентные законы.

«Технологические системы, — пишут три автора (М. Щадов, Ю. Чернегов, Н. Чернегов), — развиваются не только под влиянием потребностей людей, накопления знаний о природе, но и в силу внутренних законов технологической эволюции. Попытки установления этих законов предпринимались неоднократно. В настоящее время наиболее завершённым решением по выявлению закона технологической эволюции являются результаты, полученные проф. В. С. Мучниковым, которые в рамках закономерного перехода от ручного к комплексно автоматизированному производству показали необходимость стадии и характерные приёмы преобразования технологий в направлении создания малооперационных безотходных, поточных производств, поддающихся комплексной автоматизации … Зная законы трансформации технологий, можно более уверенно формировать стратегию повышения уровня технологического развития народного хозяйства» [91, с 98, 113].

В этой же работе приводятся и другие законы, которым подчиняются трансформация и эволюция технологий: «закон расширения множества потребностей — функций», «закон стадийного развития технических объектов», «закон прогрессивной конструктивной эволюции технических объектов», «закон возрастания разнообразия технических объектов», «закон М. Корача» — «формирования и трансформации технологий» [91, с. 90–94]. Возражая против подобных закономерностей, Р. С. Морисон в статье «Иллюзии» спрашивает: «Почему, например, всё время нужно увеличивать потребление энергии на душу населения? Будем ли мы счастливее, здоровее или ближе к какому-то идеалу, чем шведы, получающие вдвое меньше энергии, или бушмены, едва ли использующие какую-либо значительную энергию [106].

Заканчивает свою статью Морисон весьма характерным замечанием: «Оказывается, — пишет он, — оценка технологии гораздо тяжелее, чем мы думали. Недостаточно судить о данной технологии с позиций того, насколько эффективно она реализует поставленную ей цель и как ей удаётся избежать нежелательных побочных эффектов и внешних потерь. Нужно принимать во внимание саму систему ценностей или «видения мира», внутри которой должна функционировать эта технология» [106]. Согласимся, что все перечисленные законы технологии установлены именно в рамках «технологической картины мира» или, как сегодня говорят, «технологического дискурса», а следовательно, вероятно, способствуют тем тенденциям, которые как раз и подвергаются острой критике.

Другим примером концепции автономной технологии выступает концепция «техноценоза».

«По мнению Г. К. Кулагина и З. А. Эльтековой, техноценозы как сообщества технологий и техники складываются, формируются в техносфере эволюционно, по мере сопряжения технологий между собой и обрастания элементами, расширяющими сферу их применения. Сложившийся техноценоз обладает свойствами устойчивости.

Это означает, что, во-первых, в рамках техноценоза воспроизводится условие его существования, во-вторых, угнетаются и отвергаются новшества, подрывающие его существование, в-третьих, принимаются только те новшества, которые укрепляют жизнеспособность данного ценоза в нынешнем виде, без изменений» [91, с. 119].

Примем указанную типологию концепций технологии и техники за способ различения; в этом случае концепцию техники П. Энгельмейера можно назвать «инструментальной», концепцию М. Хайдеггера и Х. Скалимовски — «социально-детерминистической», концепцию Э. Каппа «смешанной», в том смысле, что она относится к обоим указанным типам, концепцию Б. Кудрина можно назвать «автономно-технологической».

1. Концепция техники П. Энгельмейера и Э. Каппа

В 1912 году вышла книжка П. К. Энгельмейера «Философия техники», представляющая собой дополненную публичную лекцию, прочитанную автором 11 февраля 1912 года в пользу научных кружков студентов Императорского Технического Училища. Несмотря на небольшой объём, эта книга весьма содержательна, причём идеи, обсуждаемые П. Энгельмейером, остаются актуальными и по сей день. Тем не менее, я не хочу делать вид, что П. Энгельмейер не принадлежит своему времени. Конечно, принадлежит, разделяя многие его заблуждения и прежде всего уверенность, что техника есть благо, а машина в плане объяснения особенностей нашей цивилизации что-то вроде философского камня. «Обобщая эти особенности техники, — пишет П. Энгельмейер, — надо сказать так: техника сближает народы, облегчает доступ в неизведанные страны (возьмём хоть полярные области), сокращает время и расстояние и пролагает пути к сплочению человечества в одну семью… По своему значению для человеческой жизни техника есть деятельность, направленная на Пользу, как искусство направлено на Красоту, наука — на Истину, а этика — на Добро» [94, с. 35, 36]

А вот высказывания П. Энгельмейера о машине. «Все сошлись на том, что машина, — это знамение нашего времени, что она создала капитализм, создала современный город, наложила свой отпечаток на всю частную и общественную жизнь и даже на личность… Другие мыслители больше говорили о рутинности машинной работы, о том, что она приучает современников к однообразию, шаблонности, что она нас обезличивает» [94, с. 34, 35].

Сегодня у нас уже нет уверенности, что техника приносит исключительно Пользу и мы давно не фетишизируем машину. П. Энгельмейер одним из первых воспроизвёл аргумент в защиту техники, утверждая, что зло не в самой технике, а в том, как её используют. «Нo вот ещё серьёзный вопрос. Техника направлена на пользу.

Значит, с технической точки зрения, не является ли преследование пользы самым высоким побуждением? Не хочет ли техническое мировоззрение упразднить идею добра и самопожертвования, чтобы на место этих идеалов водрузить знамя грубого эгоизма? Нисколько. Пушка одинаково служит тому, кто ей владеет; типографский станок безразлично выпускает и Евангелие и памфлет мракобесия. Всё зависит от людей, в руках которых машина работает» [94, с. 38,39]. Против подобной аргументации возражали многие, начиная с Хайдеггера.

Но значительно больше в книге Энгельмейера идей, опередивших своё время. Прежде всего, здесь можно указать на его попытку преодолеть узко «инструментальное» понимание техники, расширить это понятие, включив в него медицину, образование, искусство, язык и даже мышление. Например он пишет: «Что такое наше счисление, наша система цифр? Что такое календарь, деньги, формы кредита, государственное устройство, законодательство, суд, администрация, все формы общественности? Наконец, самое коренное и главное орудие общения — язык? Это всё есть изобретения технические… Но и это ещё не всё. Ведь лингвисты и археологи доказали, что развитие языка есть только видимая форма развития самого мышления. Что же отсюда следует? Уж не хотим ли мы даже само мышление отнести к технике? Да, именно таково наше желание. Но в этом мы только следуем по стопам такого мыслителя, которому очень даже позволительно следовать. Имя ему Кант. Этот философ не стесняется называть даже саму логику «техникой мышления» [94, с. 37].

Что же следует из подобного расширения понятия техники? Прямо П. Энгельмейер об этом ничего не говорит. Правда, в параграфе, названном «Место техники в культуре», он обсуждает один интересный вопрос, что такое человек с точки зрения технического мировоззрения? По сути, мысль Энгельмейера сводится к тому, что человек — это прежде всего техническое существо. «В самом деле, ведь техника оборачивает все отношения между организмом и средой. Ведь вооружённый ей человек освободился от необходимости приспособлять свой организм к условиям той природы, в которой живёт, раз он себя заключил в платье и жилище… Отсюда и получилась возможность всякого прогресса — и материального, и духовного. А отсюда естественный вывод: если человек и пошел по пути прогресса материального, умственного, художественного и морального, то только благодаря тому, что не все его силы идут на борьбу с природой, а это экономия явилась только благодаря тому, что человек есть животное техническое» [94, с. 38].

В начале ХХ столетия П. Энгельмейер, конечно, не мог осознать истинный драматизм ситуации, поскольку техническая реальность ещё не обнаружила свой глобальный, планетарный и деструктивный характер. Обобщение и расширение понятия техники интересно сравнить с попыткой П. Энгельмейера установить связь биологической эволюции с техническим развитием. В другой своей работе, «Учение об изобретении» он пишет, что если в формуле дарвинизма заменить везде «слово организм, словом изобретение, то получим точную картину истории техники (цит по [95, с. 93]). Этот ход мысли, вероятно, был обусловлен, с одной стороны, принципом «органопроекции», Э. Каппа, который Энгельмейер анализировал в своей работе, с другой — сопоставление организма и механизма (к такому сравнению прибегали в начале века многие философы), с третьей — поисками оснований для установления научных «законов» развития техники. Было соблазнительно обобщать теорию эволюции Дарвина, расширив её до области артефактов. «Природа одна — пишет Энгельмейер, — она начинается в царстве минералов и оканчивается в духе гения» (цит. по [19, с. 95]). Следует отметить, что этот ход прямо противоположен предыдущему: в данном случае техническое редуцирование к витальному. Для доказательства выдвинутой гипотезы Энгельмейер, во-первых, старается показать, что основные биологические феномены можно поставить в соответствие определённым техническим явлениям (например, биологическую особь — конкретному экземпляру изобретения, отбор — результатам испытания изобретения на деле и прочее [19, с. 94]), во-вторых, доказывает, что и в технике можно провести идею естественного отбора. «С одной стороны, нововведение должно отвечать и приспособляться к требованиям практики, с другой — оно вступает в единоборство с однородными конкурирующими вещами… Разумеется, говоря о борьбе изобретений между собой, мы не забываем, что борются не сами изобретения, а люди» (цит по [19, с. 92]).

В какой мере на техническую реальность можно перенести биологические закономерности и можно ли это сделать корректно? Известно, что, начиная с Э. Каппа и Энгельмейера, философы техники периодически пытались реализовать эту идею. Наиболее интересные современные исследования в этом направлении принадлежат С. Тулмину и нашему учёному Б. И. Кудрину. «В статье «Инновация и проблема приложения», — пишет В. Г. Горохов, — Тулмин делает попытку перенести разработанную им на основе дарвиновской теории естественного отбора методологическую модель эволюционных изменений в сферу технических изобретений (инновации в технике) и получает весьма сходную с результатами П. Энгельмейера схему.

Тулмин выделяет три фазы:

1. Фазу мутации, на которой создаются новые варианты.
2. Фазу селекции, когда производится отбор вариантов для практического использования.
3. Фазу экологической диффузии и доминирования, когда варианты, успешные внутри ограниченной среды (или ниши), распространяются на более широкую человеческую среду» [19, с. 97].

Многие особенности творчества П. Энгельмейера были предопределены его философскими взглядами, истоки которых восходят чуть ли не к гуманистическим идеям Возрождения. В центре философских воззрений Энгельмейера стоит активная и деятельная личность, которая подобно творцу с помощью орудий создаёт и орудия, и себя, и окружающий её мир. «Личность мы называем творческою, поскольку она способна концепировать внутри себя замыслы и потом их осуществлять на деле. С биологической точки зрения творческая личность это такая, которая сама себя осуществляет, то есть сохраняет и развивает в материальном мире» [95 с. 111].

«Орудия человека, будучи сами продуктами человеческого творчества и облегчая ему дальнейшее творчество, являются двойным доказательством присущего в человеке дара, который есть поистине образ и подобие всемогущего Бога» [95, с. 107].

На инструментальный характер концепции П. Энгельмейера указывает не только идея творческого человека, замышляющего необходимые для его жизни орудия, но и то, каким образом Энгельмейер трактует назначение техники: это главным образом удовлетворение потребностей человека. «Наша исходная точка зрения следующая: пишет он, — человек живёт, и ему всего нужнее жить, то есть удовлетворять свои потребности, разнообразные. Но обстановка, в которой человек живёт, то есть природа и другие люди, вовсе не спешат удовлетворить наши потребности. Обстановке нет дела до наших потребностей; а нам естественно кажется будто обстановка относится к нам враждебно. Отсюда — вековая борьба человека с обстановкой его жизни: удовлетворение потребностей должно быть завоевано, в обстановке должно быть произведено целесообразное видоизменение… Вот в каком значении человек есть существо техническое, то есть такое явление, которое живёт, имеет желания и их удовлетворяет в пределах возможностей, обусловленных жизнью личной, общественной и космической» [96 вып. 3. с. 89; вып. 4. с. 143].

В мировоззренческом отношении подобные представления идут прямо от программы Фрэнсиса Бэкона, указывавшего на необходимость «овладения природой» и настаивавшего на таком понимании практического действия, когда оно включает в себя не только искусственные действия человека, но естественные природные процессы. Действительно, сравним высказывания Ф. Бэкона и П. Энгельмейера: Власть человека над вещами, — пишет Ф. Бэкон, в «Великом восстановлении наук», — заключается в одних лишь искусствах и науках. Ибо над природой не властвуют, если ей не подчиняются… Пусть человеческий род только овладеет своим правом на природу, которая назначила ему божественная милость, и пусть ему будет дано могущество [14 c. 71]. В «Новом органоне» читаем: «В действии человек не может ничего другого, как только соединять и разделять тела природы. Остальное природа совершает внутри себя сама» [15, c. 108].

«Человек, — вторит Бэкону П. Энгельмейер, — воздействует на природу, вызывая искусственно желательные факты и задерживая нежелательные. Это функция техники» [95, с. 105]. «Сущность техники заключается не в фактическом выполнении намерения, но в возможности выполнить путём воздействия на материю. Как же объяснить себе самую эту возможность? Природа не преследует никаких целей, в человеческом смысле этого слова. Природа автоматична. Явления природы между собой сцеплены так, что следуют друг за другом лишь в одном направлении: вода может течь только сверху вниз, разности потенциалов могут только выравниваться. Пусть, например, ряд А-В-С-Д-Е представляет собой такую природную цепь. Является фактически звено А, и за ним автоматически следуют остальные, ибо природа фактична. А человек, наоборот, гипотетичен, и в этом лежит его преимущество.

Так, например, он желал, чтобы наступило явление Е, но не в состоянии его вызвать своею мускульной силой. Но он знает такую цепь А-В-С-Д-Е, в которой видит явление А, доступное для его мускульной силы. Тогда он вызывает явление А, цепь вступает в действие, и явление Е наступает. Вот в чём состоит сущность техники [96, вып. 2. с. 85].

Развиваемая П. Энгельмейером инструментальная концепция техники предполагает и соответствующую трактовку техники: техника есть деятельность и искусство человека, причём последние обусловлены именно его творчеством и способностями, главными из которых Энгельмейер считает интуицию и мышление. «Прежде всего слово «техника» употребляется в общем и широком смысле; так, например, говорят про технику музыканта, живописца, скульптура, писателя, актёра, оратора, учителя, врача, исследователя, даже про технику законодателя и администратора… В этом смысле каждый род деятельности человека имеет свою технику… техника есть прямое искусство… [95 с. 43, 102]. Энгельмейер показывает тесную связь философии техники (техницизма) с теорией деятельности, которую он впоследствии называет «Активизм». «На этом пути философия техники разрастается в философию человеческой деятельности» [95, с. 106]. «Творчество зарождается из желания (потребности, наклонности, аппетита) и выявляется в некоторой обстановке, которую оно изменяет сообразно с желанием. Стало быть, творчество выражается, в конце концов, в прямом воздействии на окружающую обстановку. Но тут замечается ещё и промежуточный момент: составление плана действия. В составлении плана действуют два агента, существенно различные, один бессознательный, вне-логический — это интуиция, другой сознательный, логический — это рассуждение. А выполнение плана на деле совершается за счёт третьего агента, телесного, двигательного, способного воздействовать на окружающую материю.

Отсюда видно, что механизм творчества есть трехакт, которого три акта суть функции трёх вышесказанных агентов. Первый акт есть функция интуиции, второй — рассуждения, третий — организованного рефлекса. В первом акте под давлением первоначального желания, составляется идея, которая ставит цель. Во втором акте рассуждение вырабатывает из идеи план действий. В третьем акте этот план приводится в исполнение» [16, с. 157–158].

Против инструментальной концепции техники возражал уже Шпенглер. «Нужно, — писал он, — не поддаваться искушению видеть цель техники в создании машин и инструментов… В действительности техника принадлежит древнейшим временам… будучи чем-то чудовищно всеобщим, она простирается за пределы человека, назад, к жизни животных… Значение техники установимо только исходя из души… Техника есть тактика всей жизни в целом… Технику нельзя понимать инструментально. В технике речь идёт не создании инструментов-вещей, а о способе обращения с ними, не об оружии, а о борьбе» [90, с. 457].

Почему технику нельзя понимать инструментально, объясняет М. Хайдеггер. Он показывает, что и инструментальное понимание техники (как средства деятельности) и трактовка техники как нейтрального феномена, закрывает нам возможность понять сущность техники, причём, говоря о сущности техники, Хайдеггер имеет в виду не только возможность объяснить современную ему технику, но сознательно воздействовать на неё (например, освободиться от её власти). По поводу инструментального понимания техники Хайдеггер говорит, что оно является «зловеще правильным» и что «худшим образом мы отдаемся во власть техники тогда, когда рассматриваем её как нечто нейтральное; ведь такое представление о технике, ныне особенно распространённое, делает нас совершенно слепыми в отношении сущности техники» [85].

На первый взгляд, Эрнст Капп тоже сторонник инструментальной концепции техники, поскольку он утверждает, что именно человек создаёт технику для удовлетворения своих нужд. Капп доказывает, что органы человека были использованы последним в качестве образца технических изделий, при этом имело место «бессознательное» проецирование этих органов вовне (отсюда и название капповской концепции — принцип «органопропекции»).

Возникающее между орудиями и органами человека внутреннее отношение, — пишет Капп, — и мы это должны подчеркнуть, — хотя и является скорее бессознательным открытием, чем сознательным изобретением, — заключается в том, что в орудии человек систематически воспроизводит себя самого. И раз контролирующим фактором является человеческий орган, полезность и силу которого необходимо увеличить, то собственная форма орудия должна исходить из формы этого органа. Из сказанного следует, что множество духовных творений тесно связано с функционированием руки, кисти, зубов человека. Изогнутый палец становится прообразом крючка, горсть руки — чашей; в мече, копье, весле, совке, граблях, плуге и лопате нетрудно разглядеть различные позиции и положения руки, кисти, пальцев» [99, с. 44–45].

Я считаю правильным, писал Капп, назвать этот процесс, включая «срощенность орудия с человеческим «я», «органической проекцией». «Не теряя из виду область бессознательного, человек находит взаимодействие между своим телом и миром вне его, который был прежде был силой внутри его» [34, с. 25, 103, 129]. Известная паровая машина Джеймса Уатта «есть, поистине, «всесветная машина». Она помогает человеческой работе в доме и на дворе, в лесу и в поле, на воде и на суши; она переносит тяжести, подобно упряжным и вьючным животным, помогает прокладывать кабели и печатать книги… Хотя форма паровой машины как целого и фигура человеческого тела по внешности имеют очень мало или ничего общего между собой, но различные части, из которых состоит машина, сходны с отдельными органами [34, с. 121].

По мнению П. К. Энгельмейера, принцип органопроекции Каппа не выдерживает критики. В самом деле, — замечает Энгельмейер, — лишь ограниченное число доисторических орудий, вроде молотка и топора, можно, пожалуй, рассматривать как проекции наших конечностей. Но уже для стрелы принцип Каппа становится под знак вопроса; а колесо доисторической повозки уже не имеет прототипа в животном организме, а потому, принцип проектирования органов к машине уже совсем неприложим. Капп насильно, чисто диалектически, распространяет свой принцип на машину; но здесь его аргументация до крайности слаба. Он говорит, например: «Хотя общая форма паровой машины мало, даже совсем не похожа на человеческое тело, но отдельные органы похожи». Какие? Капп благоразумно умалчивает, ибо одно упоминание о цилиндре с поршнем, о коленчатом вале, вращающемся в подшипнике, отрицает проектирование органов как принцип создания механизмов [96, вып. 2, с. 120].

В своей книге «Технический итог XIX века» Энгельмейер высказывается ещё более резко отрицательно, считая, что одна десятая часть книги Э. Каппа имеет цену, называет её, хотя и исторической единицей, но отрицательной [95, с. 99–100].

«Сегодня, — отмечает В. Г. Горохов, — отношение философов техники к идеям Э. Каппа иное. Особенно в связи с развитием идей философской антропологии и многими отрицательными последствиями, связанными с современной техникой, которые во времена Энгельмейера не были ещё столь очевидными… Формулируя свой антропологический критерий, Эрнст Капп подчёркивает: каковы бы ни были предметы мышления, то, что мысль находит в результате всех своих исканий, всегда есть человек и ни что иное. Поэтому содержанием науки в исследовательском процессе вообще является ничто иное, как возвращающийся к себе человек. Капп считает, что именно в словах древнегреческого мыслителя Протагора — «Человек есть мера всех вещей» — был впервые сформулирован антропологический критерий и сформировано ядро человеческого знания и деятельности. Именно благодаря тому, что человек мыслит себя в природе и из природы, а не над ней и вне её, мышление человека становится согласованием его физиологической организации с космическими условиями.

Осмысливая понятие внешнего мира человека, Э. Капп замечает, что для него недостаточно слова «природа» в обычном понимании. К внешнему миру, окружающему человека, принадлежит также множество вещей, которые являются его созданием. Будучи искусственными произведениями в отличие от естественных продуктов (природа доставляет для них материал), они образуют содержание мира культуры. Э. Капп проводит чёткое разграничение «естественного» и «искусственного»: то, что вне человека, состоит из созданий природы и созданий человека. Этот, исходящий от человека внешний мир является, с точки зрения Каппа, реальным продолжением его организма, перенесением во вне, воплощением в материи, объективированием своих представлений, то есть части самого себя, нечто от своего собственного «я». Это — отображение во вне, как в зеркале, внутреннего мира человека. Но созданный человеком искусственный мир становится затем средством самопознания в акте обратного перенесения отображения из внешнего мира во внутренний. В том числе таким образом человек познает процессы и законы своей бессознательной жизни.

Короче говоря, «механизм», бессознательно созданный по органическому образцу, сам служит для объяснения и понимания «организма». В этом и состоит суть принципа органической проекции Эрнста Каппа. Мы специально взяли здесь слова «механизм» и «организм» в кавычки, поскольку Капп, как нам кажется, вкладывает в эти слова более общий смысл, чем это делается в прикладной механике и биологии. Он употребляет их скорее как синонимы «искусственного» и «естественного». (Видимо этой условности данных понятий и не понял Энгельмейер, критикуя Каппа). Ещё более общий смысл Капп вкладывает в понятие «орудие», различая в нём внешнюю цель его создания, то есть форму, оформление употребляемого для этой цели материала (в бессознательном — инстинктивное действие). Обе эти цели встречаются и объединяются в целесообразности.

Капп отмечает, что человек бессознательно делает своё тело масштабом для природы. Так возникла, например, десятичная система счисления (десять пальцев рук). Однако принцип органопроекции легко объясняет только возникновение первых простейших орудий. При его применении к сложным орудиям и машинам, действительно, возникают проблемы. Хотя Капп и предупреждает, что органическая проекция может и не позволять распространять формальное сходство, и что её ценность в преимущественном выражении основных связей и отношений организма, этим проблемы не снимаются. В качестве примера возьмём, вслед за Каппом, паровую машину. Форма её как целого не имеет ничего общего с человеком, схожи лишь отдельные органы. Но когда паровая машина начинает функционировать, например, в локомотиве, то сразу обнаруживается сходство её общего целесообразного механического действия с органическим единством жизни: питание, изнашивание частей, выделение отбросов и продуктов сгорания, остановка всех функций и смерть, если, скажем, разрушена важная часть машины, сходны с жизненными процессами животного. Капп подчёркивает, что это уже не бессознательное воспроизведение органических форм, а проекции, то есть вообще живого и действующего как организм существа. Именно эта своеобразно-демоническая видимость самостоятельной деятельности и поражает больше всего в паровой машине.

Далее Капп переходит от отдельных созданий техники к тем могучим культурным средствам, которые не укладываются в понятие аппаратов и имеют характер систем. Таковы, например, железные дороги и телеграф, покрывшие сетью весь земной шар. Первые, особенно при соединении рельсовых путей и пароходных линий в одно целое, являются отражением системы кровеносных сосудов в организме. Это коммуникационная артерия, по которой циркулируют продукты, необходимые для существования человечества. Второй естественно сравнить с нервной системой. Здесь по мнению Каппа органопроекция празднует свой триумф: сначала бессознательно совершающееся по органическому образцу построение, затем взаимное узнавание оригинала и отражения (по закону аналогии) и, наконец, подобно искре вспыхивающее сознание совпадения между органом и орудием вплоть до тождества.

Кстати, косвенным подтверждением принципа органопрокции понятого, конечно, не буквально является развитие современной микроэлектроники, которая, перепробовав (бессознательно) всевозможные материалы, выбрала для интегральных схем в качестве наиболее оптимального материала кремний. Но именно его ещё раньше эволюция «выбрала» исходным материалом органических тел. Послойный синтез твердотельных интегральных структур, развитый в современной технологии производства микроэлектронных схем, также наиболее распространён в живой и неживой природе (например, рост кристаллов, годичный рост деревьев, образование кожи). Здесь «органопроекция» имеет тенденцию к отображению по крайней мере нижних уровней структуры биосинтеза. Причём технологические приёмы послойного синтеза эффективно (и бессознательно) применялись в первобытных технологиях, начиная с неолита, например, при производстве украшений, в полиграфии, при изготовлении корабельной брони» [20, с. 35–38].

К сказанному В. Гороховым нужно добавить следующее. П. Энгельмейер потому так критикует и отвергает концепцию Каппа, что интуитивно чувствует её противоположность своей, инструментальной концепции. На первый взгляд, и Капп считает, что техника создаётся человеком и ради его нужд. Но только на первый, недаром Капп всё время подчёркивает, что процесс создания техники «бессознателен» (когда же мы сосредоточиваемся на «конструкции машины в технических деталях бессознательное отступает на задний план» [34, с. 123]).

Для него техника, хотя и продолжает органы человека, всё же по своей сущности является продуктом бессознательной работы уже не человека, а, вероятно, духа или культуры. В технике обнаруживаются закономерности, обусловленные бессознательным воплощением совсем других начал, в результате техника ведёт себя как особая природа. Особенность технической природы в том, считает Капп, что здесь органичность является продолжением (проекцией во вне) органов и «я» человека. С этим, конечно, трудно согласиться, но, безусловно, Капп первым стал рассматривать технику не только как продукт творчества человека, но, прежде всего, как органическое образование, как особую природу, «бессознательно» воплощающую в себе действие иных, неиндивидуальных начал. Да, инженер сознательно создаёт технику для нужд человека, но это его сознательное действие обусловлено бессознательным началом. Очевидно, в нём главное, если мы хотим понять, как техника существует и изменяется.

2. Концепция техники М. Хайдеггера

Великий немецкий философ именно так и думал: сущность техники — не инженерное творчество, удовлетворяющее потребности человека, а объективный процесс, за которым стоит организация современного производства, мировоззрение и ценности нового времени. Как мы помним, Хайдеггер прежде всего показывает, что инструментальное понимание техники (как средства деятельности) и трактовка техники как нейтрального феномена, закрывает нам возможность понять сущность техники. Вводя трактовку техники как «постава» (когда всякая техника рассматривается как функциональный элемент поставляющего производства — вода Рейна как средство для работы электростанции, электростанция как средство выработки тока, электрический ток как средство для освещения городов или работы электромашин и так далее) и показывая дальше, что человек и природа сами превращаются в постав, Хайдеггер блокирует столь привычное для нас убеждение, по которому человек стоит над техникой и природой или что техника не влияет на природу, поскольку создана и действует в соответствии с её законами. Иначе говоря, Хайдеггер утверждает, что вопрос о технике — это вопрос о человеке и природе.

Нетрудно заметить, что сущность техники Хайдеггер понимает иначе, чем простое философское осмысление. Для Хайдеггера — это возможность мыслить технику иначе, понять, как можно освободиться из-под её власти, как можно воздействовать на технику в нужном для человека направлении.

Другим важным положением Хайдеггера является утверждение о том, что современная техника тесно связана не только с естественной наукой, но и более широко с метафизикой Нового времени; последняя же по Хайдеггеру культивирует идеи субъективизма и господства над миром. «Человеческий субъективизм, пишет Хайдеггер в докладе «Время картины мира», прочитанном в 1938 году, — достигает в планетарном империализме технически организованного человека своего высшего пика: с которого он опускается в плоскость организованного однообразия и обустраивается там. Это однообразие есть самый надёжный инструмент полной, то есть технической власти над Землёй» [87 с. 144]. Идея господства субъекта над природой и историей и связанная с ней возможность точного исчисления явлений определяют, по мнению Хайдеггера, отношение между современной наукой и техникой.

«Исследование располагает сущим, — говорит Хайдеггер в том же докладе, — когда оно может либо заранее высчитать сущее в его будущем течении, либо пересчитать задним числом в качестве прошлого. В исчислении наперёд — природа, а в историческом пересчитывании — история рассматриваются одинаково» [87, с. 143].

Итак, техника органично связана, с одной стороны, с современным естествознанием и метафизикой, с другой — особым образом организованным (поставляющим) производством. Хайдеггер утверждает, что в рамках «постава» и человек и природа становятся всего лишь техникой, что представляет угрозу для самого существования человечества. Как обусловленный техникой, как часть технической реальности человек уже не может действовать против техники; его решения по природе воспроизводят всё те же технические принципы, он не может мыслить какие-то другие нетехнические действия. «Не пресловутая атомная бомба, — пишет Хайдеггер, — есть, как особая машинерия умервщления, смертоносное. То, что уже давно угрожает смертью человеку и притом смертью его сущности, — это абсолютный характер чистого воления в смысле преднамеренного стремления утвердить себя во всём. То, что угрожает человеку в его сущности, есть волевое убеждение, будто посредством мирного высвобождения, преобразования, накопления сил природы, а также управления ими человек может сделать человеческое бытие для всех более сносным и в целом счастливым» [87, с. 148].

Здесь важно обратить внимание, что сущность техники по Хайдеггеру предполагает рассмотрение техники в рамках более широкого целого — мироощущения человека Нового времени, современного производства, науки и потребления. Важна и негативная оценка техники, как ставящей человека на грань риска и катастрофы. «Опасна, — говорит Хайдеггер, — не техника сама по себе. Нет никакого демонизма техники; но есть тайна её существа. Существо техники как миссия раскрытия потаённости — это риск. Измененное нами значение слова «постав», возможно сделается нам немного ближе, если мы подумаем теперь о поставе в смысле посланности и опасности» [85, с. 234].

Хайдеггер подчёркивает невозможность мыслить и решить проблемы техники в рамках соответствующих практик и дискурсов, в которых техника сложилась (была конституирована) и функционирует. Для пояснения своей мысли Хайдеггер старается показать, что техника не является чем-то внешним по отношению к бытию, а совпадает с последним, поэтому наивно, не меняя само бытие, надеяться повлиять на технику в нужном для человека направлении.

«Если существо техники, постав как риск, посланный бытием, — пишет Хайдеггер, — есть само бытие, то технику никогда не удастся взять под контроль просто волевым усилием, будь оно позитивное и негативное. Техника, чьё существо есть само бытие, никогда не даст человеку преодолеть себя. Это означало бы, что человек стал господином жизни» [85, с. 253]. Но сразу же за этим Хайдеггер говорит, что и без сознательных усилий человека техника не сможет измениться.

«Поскольку, однако, бытие осуществилось в событии постава как существо техники, а истине бытия принадлежит человеческое существо, — ибо бытие требует человека, чтобы осуществиться самим собой среди сущего и сохраняться в качестве бытия, — то существо техники не может прийти к своему историческому изменению без помощи человеческого существа… Чтобы вынести существо техники (подобно тому, говорит Хайдеггер чуть выше, как человек выносит боль, — В. Р.), требуется, конечно, человек. Однако человек требуется тут в своей отвечающей этому вынесению сути.

Значит существо человека должно сперва открыться существу техники, что по смыслу события есть нечто совсем другое, чем процесс принятия и развития людьми техники и её средств. И чтобы человек стал внимателен к существу техники, чтобы между техникой и человеком в их сущностной глубине окрепло неповерхностное отношение, для этого человек, каким он стал с Нового времени, должен сперва, опомнившись, снова ощутить широту своего сущностного пространства» [85, с. 254]. Иначе говоря, необходимым условием осмысленного воздействия на технику является, по Хайдеггеру, работа человека в отношении себя: человек должен «открыться существу техники», «опомниться», заново «ощутить широту своего сущностного пространства» (то есть вспомнить и понять свои высшие ценности, чтобы подчинить им ценности, менее значимые — комфорта, власти над природой, власти над миром).

Анализируя работу Хайдеггера, В. Хёсле, с одной стороны, согласен с тем, что проблемы техники нельзя решить техническими методами (в рамках технического дискурса и парадигмы), с другой — считает, что Хайдеггер не смог нащупать положительное решение проблемы, поскольку активной этической позиции предпочёл философское созерцание.

«Конечно, — пишет Хёсле, — хайдеггеровское предостережение должно восприниматься очень серьёзно; было бы опасным заблуждением полагать, что проблему техники можно решить исключительно целерациональным, то есть техническим способом. Желание овладеть техникой само есть выражение технического образа мыслей… Но означает ли это в таком случае, что нужно слепо следовать судьбе бытия? В конечном счёте утвердительный ответ Хайдеггера на этот вопрос обнаруживает своеобразную диалектику его позиции: именно самый строгий критик современной техники не в состоянии действительно принять тот вызов, который она собой являет, потому что решительный и действенный ответ на этот вызов он должен трактовать как дань технике. Он вынужден предоставить технике свободу действий: категория ответственности у него отсутствует. Вместо неё у Хайдеггера остаётся наряду с воспоминанием о греческом искусстве лишь размышление о сущности техники… Эта эра может быть преодолена только тогда, когда ценностнорациональный разум сможет быть услышан наряду с целерациональным, когда вопрос «что нравственно?» вновь будет поставлен выше вопроса «что возможно сделать?» Однако тщетно ожидать от философии Хайдеггера укрепления этической рациональности» [87, с. 148–149, 152].

С Хёсле можно согласиться только в одном: да, предположение Хайдеггера, что современная техника в конце концов станет похожа на античное «технэ» и склонится под знаменами красоты и гармонии, достаточно неправдоподобно и вряд ли является решением проблем, так точно поставленных Хайдеггером. Однако с обвинением Хайдеггера в игнорировании этической стороны вопроса согласиться нельзя. Просто он понимает этическую ответственность иначе, чем Хёсле. Для Хёсле это, вероятно, просто смена ценностей, иначе бы он ни говорил о «ценностнорациональном разуме».

Для Хайдеггера «предприятие» более сложное: стоя в бытии, техническом по своей природе, совпадая с ним, человек одновременно должен выйти из бытия.

Спрашивается, как это возможно, на что при этом человек будет опираться?

Простой смены ценностей здесь явно недостаточно. Отчасти, неудовлетворительность решений Хайдеггера связана с тем, что, подвергнув серьёзной критике существующее представление о технике, он всё же не смог охарактеризовать технику в положительном смысле. Говоря, что техника есть раскрытие потаённости, Хайдеггер, конечно, указывает направление, в котором необходимо мыслить, но не более того. Характеризуя технику как постав, он не даёт её специфическое определение, ведь поставом является всё и техника и нетехника.

К поставленным Хайдеггером проблемам я бы добавил ещё две. Почему всё-таки именно в культуре нового времени техника приобретает такое значение и начинает определять характер самой цивилизации, ведь недаром современную культуру мы часто называем «техногенной?» Проблемой является и понимание техники: действительно, мы так и не можем объяснить, почему техника, которая создаётся именно для пользы человека, постоянно оказывается стихией, в различных отношениях опасной и разрушительной для человека и природы. В значительной степени человек перестал понимать и, как техника создаётся. Дело в том, что сегодня инженерный способ создания техники не является основным. Ведущим всё больше становится технологический способ порождения техники (речь идёт о «технологии в широком понимании»).

Если в инженерии техника создаётся на основе изучения в естественной или технической науке и последующего инженерного освоения определённого природного явления, обещающего практический эффект, то технологический способ порождения техники другой. Здесь основной процесс — развёртывание ряда уже сформировавшихся областей технологии и техники, предполагающее задействование социальных институтов и управления, причём научные исследования, инженерная деятельность, проектирование, организация производства выступают как средства технологического развития. В настоящее время мы плохо понимаем природу технологии.

3. Концепция техники Б. Кудрина

Критика технократического дискурса и осознание масштаба и значения технической реальности, которая в современном мире обусловливает буквально все стороны жизни человека, создали предпосылки для поиска новых подходов. Вполне естественно, что представители точных наук попытались взглянуть на технику привычным для них способом, то есть представить её как природное явление, подчиняющееся определённым законам. Открытие таких законов обещало возможность прогнозирования, расчёта и даже в перспективе управления техническим развитием. Выше я уже отмечал, что этот замысел наиболее последовательно был реализован в идее техноценоза. Соответствующий дискурс техники описывает проф. Б. И. Кудрин, создавший оригинальное учение о технической реальности и назвавший это учение «технетикой».

Б. Кудрин не только утверждает, что техническая реальность стала всеобщей, но и что её сущность представляет собой естественный процесс, где «вне желания человека техническое порождается техническим» [40, с. 31].

«Нынешнее поколение технического (а последующие — в ещё большей степени), — пишет Б. Кудрин, — существует лишь как частичка какого-то, зафиксированного во времени, техноценоза, неизмеримо большая часть которого создана до рождения живущих, и вложенная иерархия которых и образует техносферу планеты; в-третьих, глобальный эволюционизм технического диктует появление другого технического так, что каждая из единиц технически живого и технетического как особь переделывает окружающее в направлении, благоприятном для себя… Технетика как бы исключает человека из рассмотрения: если завод построен и работает, то структура установленного оборудования находится в пределах, задаваемых параметрами гиперболического Н-распределения… Нынешнее бытие есть бытие техническое (технетическое). В горизонте жизненного мира техническая реальность уже воспринимается как реальное сущее. Окружающая человека среда обитания есть превращённая природа, техносфера наложилась на биосферу и трасформировала её» [40, с. 6, 17, 36].

Автор технетики показывает, что если технику рассматривать как множество слабо связанных между собой изделий, определяемых документами, а также такими особенностями инновационной деятельности как диверсификация, вариофикация, ассортица, то техника может быть рассмотрена как естественное образование, напоминающее биологические цинозы и подчиняющееся законам, сходными с биологическими.

«Таким образом, — пишет Б. Кудрин, — мы можем сравнить мир машин с животным миром (с крупными животными и птицами, соотносимыми по порядку с размерами человека: антропологическая оценка). Имеется в виду возможность выделения и перемещения каждой единицы оборудования, её локальная замена как особи на другую (в случае необходимости сохранения экологической ниши), то есть другую машину можно рассматривать как организм, фигурально выражаясь — отдельное животное… Первое принципиальное отличие изделия от техноценоза заключается уже в определении технического ценоза: это сообщество, образованное практически бесконечным (практически счетным) множеством слабо связанных и слабо взаимодействующих изделий, для целей познания выделяемых как единое целое» [40, с. 26, 27].

«Если положить, что особь-изделие играет в технетике ту же роль, что и особь-животное (растение) в биологии, то законы естественного и информационного отборов совпадают… техноэволюция — творческий процесс, основанный на варификации; наличие новшеств, путь проб и ошибок, специализация обязательны для техноэволюции; онтогенез совершается по документу, а техноэволюция в целом есть непрограммированное развитие, где приемственность проявляющаяся в документе, есть фундаментальное свойство» [39, с. 21, 25].

Правда, в данном случае представления о документе, варификации, новшествах, пробах предполагают не только естественный залог мышления, но и искусственный.

Пытаясь разрешить это противоречие, Б. Кудрин вводит новое интересное представление о технике и технологии, внутри которых искусственные феномены выступают как естественные. Технику Б. Кудрин определяет как «часть технической реальности» (которую, не забудем, Кудрин истолковывает естественнонаучно: техника — это техноценоз), а технологию — как процессуальную сторону техники. «Таким образом, техника образует каркас, структуру техноценозов, а технология обеспечивает процессы (и заключается в них) функционирования и отдельных машин, агрегатов, и техноценоза в целом.

Технология — материализующаяся душа техники. Основа её — единичный документированный технологический процесс, акт движения» [40, с. 11]. Но за бортом техноэволюции ещё много чего остаётся: например, человек, семиозис (информация), природа, продукты и отходы технического производства.

Нужно отдать должное Б. Кудрину: мысля последовательно, он включает природу, в качестве материалов технологического производства, информацию, технические изделия и отходы в состав технической реальности. А человека автор технетики истолковывает как необходимое субъективное условие становления технической реальности. Только после этого Б. Кудрин получает возможность непротиворечиво охарактеризовать техноэволюцию как естественный процесс. «Философская сущность элементарного этапа (единичного цикла) техноэволюции: материал видоизменяется, отрицается, чтобы возродиться в новом изделии; технология как информационное отражение объективных природных (физических и биологических) и технических законов — сохраняется без изменения, старея, конечно, морально; техника — вырабатывает ресурс, изнашивается, физически (и морально) стареет; единичный продукт оценивается, исчезая в потреблении и порождая отбросы на всех стадиях от появления до ликвидации. Цикл за циклом реализуется информационный отбор — документальное оформление мнения «лучше-хуже» (далеко не обязательно экономическое)».

А вот какими чертами в технетике наделяется человек.

«Техническая реальность породила человека, ставшего мутационно способным:

• осознавать возможность орудий, изготавливавшихся им как животным;
• абстрагируясь, вычленить «идею» изделия и передать «образ» соплеменнику (начало информационной реальности);
• заставить работать на себя (биологическое человека, осознанное техническое и сохраняемое информационное привели к социальному).

Эта способность отражает возможность мозга лишь у человека представлять «образ» в терминах Н-распределения» [40, с. 16, 37]. Несмотря на устрашающе антигуманистическую трактовку человека, с точки зрения поставленной Б. Кудриным задачи — охарактеризовать техноэволюцию как естественный законосообразный процесс, всё сделано вполне адекватно.

Какие же возможности открывает технетика? Она позволяет устанавливать законы техноэволюции, рассчитывать параметры технических популяций, прогнозировать ход техноэволюции. Например, Б. Кудрин нимало-немного, а рассчитал (осторожно назвав этот расчёт гипотезой) крах нашей цивилизации. «Теперь, — пишет он, — перейдём к предельному общему количеству видов изделий, которое ежегодно смогут выпускать в мире. Это, на мой взгляд, предельно возможное число выпускаемого при дальнейшем движении цивилизации по технологическому пути. По аналогии может быть названо число технических (технетических) видов 10/16 (десять в шестнадцатой степени, — В. Р). Тогда, собственно, и должен произойти крах нашей цивилизации, точнее, смена её техноинтеллектуальным миром — технотронной цивилизацией» [40, с. 32].

Правда, есть одно но: и технику можно рассмотреть в естественнонаучном ключе, и законы техноэволюции, установленные Б. Кудриным, верны, и наша цивилизация закончится, при том однако условии, что ничто не изменится (окаменеют экономические, социальные и культурные условия), что все, как заведённые, будут действовать в пределах заданных ограничений, что человек по-прежнему не будет реагировать на опасности, будет следовать всё тем же застывшим идеалам и ценностям современной цивилизации — короче, если социальная жизнь будет строго подчиняться законам Кудрина. Я не иронизирую, а просто довожу до логического конца суть дела.

Вообще-то говоря, автор технетики может меня поправить, указав, что технетика не естественная наука, а техническая, а следовательно, он описывает не обычные процессы природы, а технический мир.

«Технетика, — пишет Б. Кудрин, — относится к техническим наукам, и источником нового знания в ней являются технический материальный мир и мир информационный, но не общественные отношения (открытия в области общественных наук, как известно, неохраноспособны, потому что в этой области так называемые законы — не совсем законы)» [40, с. 17]. Меняет ли что-нибудь в нашей оценке подобное уточнение? Чтобы аргументировано ответить на этот вопрос, сделаем методологическое отступление и охарактеризуем основные этапы формирование классических и неклассических технических наук (эти этапы были намечены мной совместно в В. Г. Гороховым).

На начальных этапах технические науки классического типа представляли собой своеобразные «прикладные» разделы соответствующих естественных наук, которые условно можно назвать базовыми. Затем на их основе были сформированы самостоятельные технические науки, с собственными идеальными объектами и теоретическими знаниями [67]. Для современных неклассических технических наук такой единственной базовой теории нет, так как они ориентированны на решение комплексных научно-технических задач, требующих участия многих дисциплин (математических, технических, естественных и даже гуманитарных). Одновременно разрабатываются новые специфические методы и собственные теоретические средства исследования, которыми не обладает ни одна из синтезируемых дисциплин. Эти методы и средства специально приспособлены для решения данной комплексной научно-технической проблемы. В качестве примера можно привести проблемы информатики, в разработке которых принимают участие не только инженеры и кибернетики, но и лингвисты, логики, психологи, социологи, экономисты, философы. Всего можно выделить три основные этапа формирования неклассических технических наук.

На первом этапе складывается область однородных, достаточно сложных инженерных объектов (систем). Проектирование, разработка, расчёты этих объектов приводят к применению (и параллельно, если нужно, разработке) нескольких технических теорий классического типа. При этом задача заключается не только в том, чтобы описать и конструктивно определить различные процессы, аспекты и режимы работы проектируемой (и исследуемой) системы, но и «собрать» все отдельные представления в единой многоаспектной модели (имитации). Для этой цели используются блок-схемы, системные представления, сложные неоднородные описания, и так далее. На этом этапе анализ систем ведётся на основе нескольких технических теорий (дисциплин) классического типа, синтез же — на основе указанных блок-схем, системных представлений и сложных описаний и только частично (отдельные процессы и подсистемы) на основе технических дисциплин классического типа.

На втором этапе в разных подсистемах и процессах сложного инженерного объекта нащупываются сходные планы и процессы (регулирование, передача информации, функционирование систем определённого класса и так далее), которые позволяют, во-первых, решать задачи нового класса, характерные для таких инженерных объектов (например, установление принципов надёжности, управления, синтеза разнородных подсистем и так далее), во-вторых, использовать для описания и проектирования таких объектов определённые математические аппараты (математическую статистику, теорию множеств, теорию графов, и так далее). Например, применение в радиолокации концептуального и математического аппарата теории информации и кибернетики позволило перейти к анализу так называемой тонкой структуры сложного сигнала независимо от его конкретного вида. Понятие радиолокационной информации связано с описанием носителя информации (сигнала), то есть естественного процесса, протекающего в радиолокационной системе. Радиоволны при этом рассматриваются лишь как один из типов волн произвольной природы. Функционирование радиолокационной системы рассматривается в системотехнике как алгоритм обработки радиолокационной информации.

Переход к теоретическому синтезу алгоритмов обработки радиолокационных сигналов стимулировался развитием аналогов обработки данных с помощью сельсинов и решающих устройств, выполняющих определённые математические операции. В результате в настоящее время трудно провести границу между функциями радиолокационных систем и вычислительных устройств [21, с. 228]. Таким образом, технические теории неклассического типа являются своеобразными техническими теориями второго уровня, их создание предполагает предварительное использование технических наук классического типа, а также синтез их на основе системных, кибернетических, информационных, и других представлений.

На третьем этапе в технических науках неклассического типа создаются теории идеальных инженерных устройств (систем). Например, в теоретической радиолокации после 1950-х годов были разработаны процедуры анализа и синтеза теоретических схем РЛС. Задача анализа качества работы различных конкретных видов радиолокационных устройств сводится к исследованию сложных процессов их функционирования при воздействии на них сигнала, смешанного с шумами и помехами. Применяемые в радиолокации методы позволяют сравнивать РЛС, отличающиеся по назначению, параметрам и конструктивному оформлению (бортовые, морские, наземные, обнаружения, сопровождения, и так далее) с единых позиций. С этой целью строится однородный идеальный объект радиолокации — «идеальная РЛС», относительно которой формулируется основное уравнение дальности радиолокации, а также уравнения, определяющие её рабочие характеристики [21, с. 223].

Создание теории идеальных инженерных устройств венчает формирование и классических и неклассических технических наук. Эти теории позволяют противопоставить технические науки естественным наукам, поскольку идеальные инженерные устройства «живут» и функционируют не только по законам первой природы, но и по «законам» второй природы.

Судя по всему, технетика (также отчасти, как и концепция Г. Кулакина и З. Эльтековой) представляет собой теорию идеальных инженерных устройств. В ней объектом изучения является сама техника и технология, представленные как квазиприродные образования, в данном случае их «жизнь» редуцируется к биологическим закономерностям. При построении этой теории были использованы понятия информации, эволюции, отбора, документа и другие, позволившие выделить в технике и технологии сходные планы и процессы и затем нащупать отношения, которым они подчиняются. В технетике, как мы видим, одним из основных подобных отношений является Н-распределение. Таким образом, хотя технетика, действительно, техническая наука (неклассического типа), она описывает технику и технологию, представляя их в качестве естественных законосообразных феноменов (как техноэволюцию). В этом плане наша оценка технетики остаётся неизменной.

В заключение следует отметить, что дискурс автономной технологии нередко используется в рамках технократического дискурса. Например, Б. Кудрин в ряде своих работ и публичных выступлениях не только указывает на неизбежность развития событий в рамках современной техногенной цивилизации, но и утверждает, что такое развитие событий позволит решить основные проблемы нашей цивилизации и сделает человека счастливым.

Впрочем, в других местах этих же работ, как мы видели, он проводит прямо противоположные взгляды, например, прогнозирует крах нашей цивилизации. Чтобы лучше высветить позицию технетики и дополнительно проблематизировать познавательную ситуацию, воспроизведём диалог представителя технетики с воображаемым оппонентом, ориентированным на гуманитарные ценности и философию. Первого собеседника, следуя предложению Бориса Кудрина, будем назвать «технарием», а его оппонента — «гуманитарием».

Технарий. Техническое порождает техническое. Это фундаментальный факт современности. И не я один его констатирую. О том же, например, пишет известный испанский социолог Мануель Кастельс, выдвигая социальный фактор «развития технологии ради самой технологии» в число основных, определяющих лицо нашей цивилизации. Техносфера всё больше поглощает не только биосферу, но и антропосферу. Тезис Хайдеггера о превращении природы и человека в «постав», в фукциональный элемент техники не только подтверждается, он стал обыденностью. Вопрос, однако, как к этому относиться, Я лично, не склонен, подобно Вам, огорчаться и драматизировать ситуацию. Напротив, сформулировав законы техноценоза, мы получаем в руки научный инструмент прогноза и расчёта техники. Технетика позволит управлять технической стихией, если только, конечно, менеджеры станут к нам прислушиваться.

Гуманитарий. Интересно, а что Вы собираетесь предсказывать? Неумолимый ход техноэволюции! Или неизбежный крах нашей цивилизации? Например, Борис Кудрин в одной из своих работ показывает, что этот крах произойдёт, когда промышленность будет выпускать количество технических изделий, равное десяти в шестнадцатой степени? Если техноэволюция от нас не зависит (а иначе, зачем тогда формулировать законы техноэволюции), то единственное, что мы можем прогнозировать и рассчитать — это, действительно, когда, наконец, все это закончится. Другое дело, если бы мы могли нарушать или даже изменять законы техноэволюции. Скажем, в США в 1980-е годы, преодолевая энергетический кризис, автомобилестроители заменили трехсотдолларовые карбюраторы на 2,5-долларовые автоматические инжекторы (что привело к удвоению эффективности потребления горючего в новых моделях автомашин); сходный пример — разработка в Штатах новых изоляционных материалов, позволивших в те же годы резко снизить расход электроэнергии на обогрев и кондиционирование домов. Здесь налицо резкое изменение научно-технической политики, переход к изготовлению совершенно новых типов изделий. Спрашивается, можно ли было эту перемену предсказать в конце 1960-х годов на основе законов техноэволюции? Думаю, вряд ли. Здесь именно тот случай, когда меняется закономерность технического развития, поскольку человек ставит и решает задачи, которые он раньше или не считал значимыми или просто игнорировал.

Технарий. Ну почему, я уверен, что новые изделия (инжекторы и изоляционные материалы) — это ещё один вид техноценоза. Законы техноэволюции универсальны. Кстати, по сходным законам строится и научно-техническая политика. Ведь в технетике законы эволюции и ценоза обобщены также для информационной и социальной реальностей, а научно-техническая политика относится как раз к этим областям. По сути, и человек должен подчиняться этим законам, и подчиняется.

В своих работах Кудрин пишет, что эволюция человека шла в направлении постижения логики техноценоза, в частности, только у человека мозг стал способен представлять «образы» в логике и терминах Н-распределения. И человеку не имеет смысла уклоняться от технетических законов. Если же это происходит, то он выпадает из эволюции, деградирует в своём развитии. Напротив, лучше устремиться навстречу ходу эволюции. Возможно, в будущем человек придёт к выводу, что он, с точки зрения законов эволюции, несовершенен. Будет поставлена задача (вполне выполнимая технически, например, на основе генной инженерии) — усовершенствовать человека, адаптировать его к техноэволюции. Не исключено, что в будущем наше тело и психика будут проектироваться и формироваться с использованием всех последних достижений точных наук и технологических достижений.

Гуманитарий. Миленькая перспектива! Вспоминаю, в конце 1920-х годов так же думал создатель советской психологии Лев Семёнович Выготский. В будущем обществе, утверждал он, психология станет наукой новом человеке, на основе её знаний будет создан новый билогический тип, человек будет единственным и первым видом в биологии, который создаст сам себя.

Наверное, Вы — последователь жизнестроительства и Выготского?

Однако когда я говорил об инжекторах и новых изоляционных материалах, то имел в виду другое. Конечно, когда эти изделия становятся массовыми, а логика их создания и использования полностью определяется документами (проектировочными, нормативными, эксплутационными), причём какой-то период потребность в таких изделиях не снижается, то в этом случае, действительно, они могут быть рассмотрены как техноценозы. Но я обратил внимание на другой момент — резкую смену потребности в старых изделиях, а также изменившихся требованиях к новым.

Понятно, что в этом случае рано или поздно изменятся сами документы и параллельно — изделия. Или вот другой пример.

Известный японский экономист и социолог Тайичи Сакайя показывает, что стоимость современных изделий все более определяется знаниями и ценностями. Мода, реклама, субъективные предпочтения и ожидания, место в иерархии ценностей, и другие факторы культуры становятся главными при выборе изделий. В результате, говорит Сакайя, «мы должны быть готовы к жизни в мире, где новые разработки, технические новинки и товары, предполагающие неповторимые сочетание неповторимых функций, будут вводиться на непрерывной основе и тут же уступать место ещё более оригинальным изобретениям и товарам, так что созданная знанием стоимость превратится в товар «одноразового пользования», от которого после его употребления надлежит избавиться как можно скорее». Эта тенденция, показывает Сакайя, полностью относится и к новым технологиям. Короче, Сакайя предсказывает кардинальную смену логики развития техники и технологии, то есть, как бы Вы сказали, замену одних законов техноэволюции на другие. Вероятно, для этих новых законов Н-распределение, о котором пишет Кудрин, уже будет нехарактерно, ведь речь идёт о том, что вместо больших совокупностей устойчиво воспроизводящихся изделий будут создаваться одноразовые и кратковременные.

Технарий. Что там ни говори, всё равно законы техноэволюции возобладают. Я не вижу ничего другого. А насчёт конца цивилизации, так это ведь Следствие из теоретической модели, ну скажем, как расчёт «ядерной зимы», рассчитать то можно, но из этого не следует конец мира. Конечно, никто не отрицает негативных последствий технического развития, именно для их анализа отчасти и создавалась технетика.

Но как раз на основе современных технологий только и возможно справиться с негативными последствиями техники.

Вот вам яркий пример. В начале 1970-х годов мировые запасы нефти по расчетам составляли 700 миллиардов баррелей, это при сохранении уровня потребления лет так на сорок — пятьдесят. В 1987 году мировые запасы нефти оценивались уже почти в 2900 миллиардов баррелей. То же самое произошло и с другими видами сырья. Знаете, что произошло? Изменилась технология разведки и добычи сырья, изменились способы их использования, хранения и доставки, были найдены альтернативные ресурсы.

Человек решит любые проблемы, в том числе и те, которые ставит развитие самой техники. Но опять же только в рамках технической реальности.

Гуманитарий. Вы оптимист. Другие философы и учёные оценивают ситуацию совершенно иначе. Например, Виталий Рачков пишет, что чем дальше продвигается в своём развитии наука и техника, тем больше усугубляется рискованная ситуация и увеличивается вероятность общечеловеческой катастрофы. Если об этом не задумываться заранее, то, как только процесс однажды вырвется из-под контроля, так сразу же пойдёт очень быстро до самого конца. Кстати, приведённый Вами пример прекрасно работает и на меня. Поставьте вопрос, почему всего за какие-то десяток лет так сильно изменилась технология. И увидите, что главный фактор — не техника, а социальные изменения и требования. Этот момент сегодня отмечают многие исследователи. Забота о качестве жизни становится в настоящее время более важной, чем желание получить ещё одно благо. Конечно, пока ещё техническое перевешивает социальное, но ситуация меняется на глазах. Но возможно, в этом случае оптимист уже я.

Технарий. Поставить под контроль техническую эволюцию невозможно Лучше ей не мешать, лучше следовать её законам. По-моему, Борис Козлов отстаивает концепцию тотального контроля над техникой; у него тогда получается, что всю Планету нужно переделать в техническую систему. Иначе контроль над техникой невозможен. Но это нереалистично.

Лучше предоставить технику самой себе, но понять её природу, чтобы не мешать стихии, а иначе она нас снесет куда быстрее. А вот скажите мне, почему вы все так драматизируете, например, постоянно твердите о кризисе техники и культуры.

Лично я, не вижу никакого кризиса.

Если он есть, то в чем он?

Гуманитарий. Я, действительно, вижу кризис и глубокий, впору, как писал Макс Вебер, снова «расколдовывать» технику. В рамках научно-инженерного понимания мы уже не можем объяснить основные технические феномены. Например, не понимаем, почему техника и технология, которые создаются именно для пользы человека, постоянно оказываются стихиями опасными и разрушительными для человека и природы. В значительной степени человек перестал понимать и, как техника создаётся. Дело в том, что сегодня, инженерный способ создания техники (технических изделий и сооружений) не является основным. Ведущим всё больше становится технологический способ порождения техники.

Технарий. Разве техника не создаётся всегда одним и тем же путём, то есть на основе законов природы?

Гуманитарий. Да, в инженерии техника создаётся на основе изучения в естественной или технической науке и последующего инженерного освоения определённого природного явления, обещающего практический эффект. Технологический способ порождения техники принципиально другой: здесь основной процесс — развёртывание сложной деятельности, включающей в себя ряд социальных институтов и управление и уже внутри себя инженерную деятельность, проектирование, организацию производства и так далее.

Технология в узком понимании изучается, начиная с конца XIX века (работы Эспинаса и других философов техники), и можно сказать, что в настоящее время её природа достаточна ясна. Технология же в широком понимании, о чём я здесь говорю, стала объектом изучения только в последние десятилетия. В настоящее время мы плохо понимаем законы и факторы, определяющие её функционирование и развитие.

Расколдовывать технику необходимо и потому, что привычный образ техники перестал соответствовать её природе. Для современного человека техника, да и технология — это прежде всего артефакт и искусственное.

Человек технику создаёт (замышляет, проектирует, рассчитывает, изготавливает) и затем использует как средство своей деятельности.

Но сегодня техника всё больше манифестирует себя как особая стихия и естественное.

Наконец, расколдовывать технику необходимо потому, что перед человеком стоит задача овладеть техникой и технологией, научиться контролировать их развитие, обрести над ними власть. Мы уже не можем мириться с негативными последствиями научно-технической деятельности.

Технарий. Но это обычные проблемы понимания современной техники. А где же кризис?

Гуманитарий. С егодня человек и природа уже не успевают адаптироваться к стремительному развитию технической цивилизации.

Конечно, и раньше одни технические новшества и изменения влекли за собой другие. Например, развитие металлургии повлекло за собой создание шахт и рудников, новых заводов и дорог, и так далее, сделало необходимым новые научные исследования и инженерные разработки.

Однако до середины XIX столетия эти трансформации и цени изменений разворачивались с такой скоростью, что человек и отчасти природа успевали адаптироваться к ним (привыкнуть, создать компенсаторные механизмы и другие условия). В XX же столетии темп изменений резко возрос, цепи изменений почти мгновенно (с исторической точки зрения) распространялись на все стороны жизни. В результате отрицательные последствия научно-технического прогресса явно проступили на поверхность и стали проблемой.

Технарий. А что делать, ведь человек должен быстрее ездить, выше летать, лучше жить. Негативные последствия — естественная плата за удовлетворение наших потребностей.

Гуманитарий. Но кто сказал, что жизнь человека сводится к удовлетворению его непрерывно растущих потребностей, обусловленных, кстати, в значительной мере тем же научно-техническим прогрессом и этот же прогресс превращает человека, как писал Хайдеггер, в «постав», то есть лишает его свободы. Недаром ставится вопрос о высвобождении человека из-под власти техники, о том, что он должен пересмотреть своё отношение и к технике и к природе. Короче, я уверен, сегодня приходится пересматривать все основные составляющие традиционной научно-инженерной картины мира, включая саму идею инженерии. В частности, в эту идею входит и представление о том, что все проблемы, порождаемые научно-техническим прогрессом, можно решить опять же научно-инженерным, рациональным способом. Вряд ли это так. «Природа» человеческой деятельности во многом зависит от культурных её составляющих и содержит два различных слоя — акты деятельности, организуемые на рациональной основе, и культурные компоненты (подсистемы), живущие по иной логике. Именно поэтому большинство проблем, встающих сегодня в обществе, не удаётся решить научно-техническим способом.

Технарий. Но разве человек спит и не реагирует на указанные вами проблемы? Именно инженеры работают над созданием безотходных производств, новых дружественных человеку технологий (ЭВМ, чистые н экологическом отношении источники энергии, изделия и машины из нетрадиционных материалов и так далее), производств с замкнутыми циклами, всё больше средств направляет на развитие биотехнологий.

Параллельно политическая мысль ищет выход в разработке системы коллективной ответственности и ограничений (например, отказ от производства веществ, разрушающих озоновый слой, снижение выброса в атмосферу тепла и вредных решений для АЭС и так далее),

4. Концепция техники Х. Сколимовски

Эта концепция достаточно точно изложена в работе Д. В. Ефременко «Введение в оценку техники», которой я и воспользуюсь. Центральным наблюдением Сколимовски является факт трансформации реальности под влиянием техники. Анализируя процесс создания автомобиля, потянувший за собой формирование новой техники, потребностей и среды, Сколимовски сравнивает между собой представление о реальности в науке и в технике.

«Сколимовски, — пишет Д. Ефременко, — начинает с простейшей схемы: в науке изначально задана некая реальность, и лишь затем следует описание этой реальности. Если второе соответствует первому — описание истинно. Иначе обстоят дела в технике. Здесь мы начинаем с проекта, идеи, описания желательного состояния дел, которые являются наброском желаемой новой «реальности». Например, прежде, чем автомобиль начал двигаться по улицам, это был проект, идея, но не реальность. Только когда безлошадный экипаж покинул мастерскую изобретателя, стало возможно говорить о возникновении новой реальности.

На примере автомобиля становится понятным, что нельзя полностью постичь значение техники и технических феноменов, если не учитывать всех порождаемых ими реалий. Изменение и расширяющаяся сфера действия техники, а также создаваемые или испытывающие её сильное воздействие реалии должны быть рассмотрены в связи с последствиями техники и особенно непреднамеренными последствиями.

Х. Сколимовски пишет: «Философы нашего времени, включая имеющих отношение к философии техники, ещё не осознали, что преобразующая сила феномена техники порождает беспрецедентные онтологические проблемы. Мы вновь вынуждены отвечать на извечный вопрос: что такое реальность?

Когда Платон рассматривал парадоксы элейских философов, таких как Зенон и Парменид, он обнаружил, что задача постижения реальности столь велика, что он был вынужден создать свою собственную онтологию — универсум постоянных форм, которые являются корнем всего сущего. Метаморфозы реальности посредством техники ставят нас перед тем же самым вопросом, который преследовал Платона (и всех философов с тех пор): что есть реальность? Адекватный ответ на этот вопрос не может быть получен посредством перетасовки старых онтологических категорий.

Те, кто жалуется, что философия закончилась, поскольку нет более новых задач для рефлексии, просто игнорируют новые реалии — человеческие и онтологические — созданные благодаря современным науке и технике. Я использую термин «созданные» преднамеренно, поскольку … идея о том, что мы просто открываем реальность есть устарелая концепция, которую мы должны отправить в архив истории» (цит. по [29, с. 80–81]).

В связи с этим, — продолжает Д. Ефременко, — Сколимовски выдвигает идею метаморфирующего реализма, основанную на признании существования реальности, не зависящей от нашего восприятия. Но одновременно Сколимовски подчёркивает, что эта реальность не является нам ни в виде постоянных форм (эйдосов) a la Платон, ни в виде предельных эмпирических фактов. Эта реальность постоянно метаморфирует через наше знание, тонко трансформируется мыслью. Реальность никогда не даётся независимо от мысли; но она также не является фиктивным созданием мысли. Реальность всегда находится в состоянии становления или преобразования; лучше сказать — метаморфирования… Мысль и реальность непрерывно перетекают друг в друга. Развивающийся, непрерывно становящийся универсум требует такой концепции реальности, которая даёт вполне достаточную область действия творческим и преобразующим способностям человека».

Сравнивая концепцию Сколимовски с концепциями Х. Ортега-и-Гассет и М. Хайдеггера, Ефременко делает следующий вывод: «Позиция Х. Сколимовски представляется в каком-то смысле более радикальной и синтезирующей подходы М. Хайдеггера и Ортеги, поскольку он ведёт речь о метаморфирующей реальности (пусть даже человеческой реальности) в ходе технической деятельности. В самом деле, техническая реальность, реализация какого-либо проекта есть создание новой реальности, в которой осуществляются некоторые потенции прежней реальности. Форма же их воплощения выражает сущность человека, не человека вообще, а человека в конкретных обстоятельствах времени и места. Причём не одномоментный акт, но, как показывает рассмотренный выше пример с автомобилем, исторический процесс метаморфирования, на разных стадиях которого по-разному обнаруживает себя сущность человека».

«С точки зрения Сколимовски, подчёркивает Д. Ефременко, — вся познанная реальность является искусственной, или очеловеченной (man-made). Все существующее вне нашего знания не является для нас реальностью. При этом техника создаёт собственное подмножество реалий. Таким образом, Сколимовски формулирует особую эпистемологическую позицию, называя её креационистской эпистемологией. Эта эпистемология призвана дополнить и поддержать идею метаморфирующего реализма».

Наконец, Д. Ефременко указывает на ещё одну важную идею Сколимовски. «Последний трактует технику как нормативную и преобразующую форму знания. — Её преобразующая сила столь громадна и её возможности для изменения жизненного мира человека столь значительны, что эти атрибуты делают технику беспрецедентным явлением в истории. — Как следствие, Сколимовски настаивает на том, что техника выступает фактором, обусловливающим социальную реальность. — Из трактовки технического знания и знания вообще как нормативного, — отмечает Д. Ефременко, — следует, что оценка техники должна быть нормативной, что она сможет стать основой социальной философии» [29, с. 80–86].

Все три центральные идеи Сколимовски — техника представляет собой феномен метаморфирования реальности, предполагает новое понимание как самой реальности, так и знания и, по сути, является составляющей и детерминантом социальной реальности — представляются мне крайне важными.

Другое дело, что неясен механизм всего этого. Впрочем, этот механизм не прояснён и в других социально-детерминистических концепциях. В книге Д. Ефременко мы находим много примеров этих концепций со столь же интересными, как и у Сколимовски, утверждениями, с которыми хотелось бы согласиться, но которые требуют раскрытия механизма связи техники с социальными реалиями.

«Иное обоснование даёт Л. Мамфорд, который в своей книге «Техника и цивилизация» (а затем в «Мифе машины») разрабатывал идею о том, что различные виды техники могут быть сведены к социокультурным изобретениям, что техника отражает в своём развитии социальные механизмы, культурные представления и организационные принципы» [29, с. 108]

«В рамках социологии и истории техники значительный вклад в исследования технического развития внёс С. К. Гильфиллэн, чья книга «Социология изобретения» вышла в свет в 1935 г… В самих технических инновациях Гильфиллэн видел целый комплекс разнородных элементов: конструкционные материалы, особенности проекта, способ эксплуатации, квалификация обслуживающего персонала, управление и так далее. Техническое изобретение возникает тогда, когда изменение социальной среды создаёт новую комбинацию этих элементов» [29, с. 109]

«По мнению В. Бийкер и Д. Лоу «техническим артефактом можно считать лишь такой предмет, функциональность которого социально определена. Технического артефакта «в себе» или «для себя» не существует. И хотя создание технического артефакта является результатом применения естественнонаучного знания, само это применение зависит от социальной интерпретации, от решения различных социальных акторов» [29, с. 110]

В 1982 году на годичном заседании Союза немецких инженеров прозвучала следующая мысль: «Когда принимается определённая общественная цель и доказывается, что для её достижения необходима определённая техника, то такая техника также будет принята». Техника при этом интерпретируется не просто как прикладная наука, но как ориентированная на деятельность полноценная система знаний, эквивалентная другим подобным системам. Развитие техники рассматривается уже не как эволюционное или квазиэволюционное, но скорее как социальная конструкция или социальное формирование техники» [29, с. 111]

В рамках техногенетического подхода проводятся следующие положения:

1. «Процесс технического развития проходит в различных подсистемах общества.
2. На этот процесс оказывают прямое или косвенное воздействие различные социальные акторы.
3. Процесс технического развития охватывает как материальные и символические артефакты, так и связанные с ними виды социальной деятельности» [29, с. 114].

«Ведущая гипотеза техногетического подхода заключается в том, что на определения последствий существенное влияние оказывают не артефакты, но социально проектируемые и затем социально выраженные способы разработки и применения техники» [29, с. 117]

Как отмечает один из авторов концепции конструктивной оценки техники А. Рип, «возможная техническая инновация является не результатом процесса, которые наиболее рациональным способом направляется целью инновации, но результатом воздействия различных групп и индивидов, преследующих собственные интересы, которые между собой тесно связаны». Техника при таком подходе рассматривается не как автономная сущность, но, напротив, как продукт «социального действия и взаимодействия» [29, с. 121]

«К числу очевидных преимуществ экстерналистских версий оценки техники относится стремление анализировать развитие техники и связанную с ними социальную динамику как единый целостный процесс. Это позволяет — по крайней мере в идеале — перейти от реактивной оценки последствий к конструктивному сопровождению основных стадий технического развития… (Но, как правильно замечает Д. Ефременоко) Радикальная экстерналистская позиция может привести к замещению «технического детерминизма» «социальным детерминизмом», который означает редукцию технического развития к деятельности социальных акторов, а исследование процессов техногенеза — к расшифровке и интерпретации социальной семантики технического проекта» [29, с. 122–123]

Что же можно извлечь из рассмотрения этих концепций техники? Во-первых, каждая из них схватывает какой-то реальный аспект техники, даже инструменталистская концепция, ведь сам техник (инженер, изобретатель, технолог), действительно, уверен, что создаёт технику для потребностей и нужд человека и общества. В плане познания это означает две вещи: в понятии техники нужно снять основные характеристики техники, артикулированные в каждой из концепций, а также понять, как эти характеристики связаны между собой.

Во-вторых, очевидно, нужно объяснить, как техника, будучи обусловлена в социальном и культурном отношении (с этим приходится согласиться), тем не менее, одновременно обусловливает сама себя («техническое порождает техническое») и ведёт себя как самостоятельная природа (но всегда ли? и при каких условиях?). В-третьих, можно ли согласиться с П. Энгельмейером, Б. Кудриным и М. Хайдеггером, которые утверждают, что человек — это техническое существо или субстрат техники, или постав, что гомо сапиенс уже давно не властен не только над собой, о чём пишут многие психологи, но и над продуктами собственного творчества, несмотря на то, что он создаёт технику и пытается управлять ей.