Вячеслав Семёнович Стёпин, Лидия Фёдоровна Кузнецова:
Научная картина мира в культуре техногенной цивилизации.
Глава 3. Становление первой научной картины мира

Социокультурные предпосылки формирования механической картины мира

Первый этап развития научной картины мира — этап додисциплинарной науки — это период становления классического естествознания, в рамках которого происходила кристаллизация первой научной картины мира, в качестве которой выступала механическая картина мира. Её становление было детерминировано как внутренней логикой развития естественнонаучного знания, так и совокупностью социокультурных факторов, влияющих на процессы этого развития. Констатируя эту взаимосвязь когнитивных и социокультурных факторов, необходимо учитывать специфику её проявления на различных этапах исторической динамики науки.

Целесообразно различать этап становления первой научной картины мира и этапы последующего её функционирования. Именно на этапе становления наиболее отчётливо проявляется роль социокультурных факторов. Но затем их влияние уже опосредуется внутренними факторами роста знания. Наука как бы совершает внутренний пробег, расширяя границы своего применения за счёт генерации всё новых теорий и фактов, под влиянием которых развиваются её представления о мире. В свою очередь эти представления оказывают активное обратное воздействие на различные сферы социальной жизни.

Становление первой научной картины мира обычно связывают с эпохой формирования и развития капиталистических отношений. Социально-экономическая ситуация XVI–XVII веков действительно создавала предпосылки для интенсивных научных исследований, которые выступали одним из факторов становления механической картины мира.

Отечественное науковедение имеет давнюю традицию анализа социально-экономических корней механики. Так ещё в 1930-х годах Б. М. Гессен предпринял достаточно плодотворную попытку проследить, как повлияло на формирование механики развитие путей сообщения, промышленности, военного дела, которые требовали решения ряда технических задач, стимулировавших разработку физических проблем. По его мнению, для развития общества наука, и в частности механика, приобретала особую значимость, поскольку развитие транспорта, промышленности, горного дела ставило чисто механические проблемы, и в целом физическая тематика в основном определялась экономическими и теоретическими задачами ¹.

Однако проблема социальной обусловленности формирования опытной науки не редуцируется только к действию экономических факторов. Необходимо, во-первых, расширить поле анализа социокультурных предпосылок, включив в рассмотрение те изменения в мировоззренческих установках, которые имели место в период, предшествующий формированию механической картины мира. Во-вторых, необходимо учесть совокупность теоретических идей и эмпирических фактов, составляющих основу построения механической картины мира.

Становление первой научной картины мира было подготовлено перестройкой всей системы мировоззренческих установок при переходе от культуры Средневековья к культуре Ренессанса и Нового времени. В эту эпоху существенно изменились представления о человеке, его деятельности, о познании и научной рациональности, понимание природы, причинности и закономерности, пространства и времени. Все эти изменения послужили мировоззренческими предпосылками формирования механической картины мира.

Прежде всего зафиксируем, что условием построения первой научной картины мира была ориентация на объективное исследование фрагментов и аспектов Универсума (независимо от того, являются ли они природными или социальными феноменами). Формирование такого подхода было неразрывно связано с новым (по сравнению со средневековой традицией) пониманием человека, его отношения к природе и целей его познания.

Человек Средневековья не мыслил себя внеположенным природе и не ставил своей целью объективное изучение природных явлений. Природу он воспринимал не механически, а, скорее, организмически, как некоторый живой организм, созданный творцом и заключавший в себе скрытые смыслы божественного плана творения. Значимой для человека Средневековья являлась не столько ориентация на изучение природного мира это «суета мирская» (Августин), сколько интенция на познание своего внутреннего мира как отношения к Богу ².

Эта доминирующая ориентация познания позволяла зафиксировать особый опыт эмоциональной рефлексии и выявляла в качестве основного предмета познания духовный мир человека, открытый ему самому в его диалоге с Богом.

Что же касается познания внешних объектов, то в эпоху Средневековья оно также воспринималось прежде всего как соприкосновение с божественным разумом, сотворившим мир, как особая форма диалога человека с Богом. Природные вещи трактовались как знаки, смыслом которых являются идеи, вложенные в мир Богом. Познать вещь значило прочувствовать эти идеи, расшифровать их путём обнаружения перекличек «аналогий», «симпатий» и «антипатий» между вещами, свидетельствующими о божьем промысле.

Природа не воспринималась как система объектов и процессов, развёртывающихся по естественным законам, а рассматривалась как некоторый текст, написанный «божьими письменами». Трактовка природы как книги, которую можно прочесть учёному, была излюбленным смыслообразом средневековой науки, причём понималось это не в метафизическом, а в буквальном смысле.

Ключом к пониманию «Книги природы» полагалось не изучение природных явлений и их связей, а священные христианские тексты и философские труды Аристотеля, адаптированные перипатетиками к священному писанию. Считалось, что подобно тому, как умение различать буквы ещё не раскрывает смысла образуемых из них слов, так и фиксация явлений природы и связей между явлениями, данных в чувственном опыте, не может раскрыть их смысла. Полагалось, что этот смысл может быть понят только путём обращения к священному писанию и канонизированной в Средние века философии Аристотеля. Опыт наблюдения за природой в лучшем случае должен лишь подтверждать умозрительные построения, основанные на идеях перипатетической философии.

Рост рационалистических тенденций в науке и философии позднего Средневековья радикально не менял этих фундаментальных пониманий мира и целей познания. Их изменение начиналось только в эпоху Ренессанса и исходными рубежами этих изменений были новая трактовка субъекта познания и деятельности. Свойственная Средневековью трактовка человека как «лампады на ветру», который проживает земную жизнь подготавливая себя к инобытию в загробном мире, постепенно вытесняется представлениями о деятельностно-активном предназначении человека, утверждающего божьи предначертания в своих мирских делах.

Идеалу пассивного смирения всё больше начинает противопоставляться идеал творческой активности. Понимание личности как растворяемой в её принадлежности к тем или иным корпоративным связям, постепенно заменяется представлениями о ценности индивидуального бытия, которое предполагает достоинство личности, её свободу и разнообразие возможных проявлений её творческого духа.

Разумеется, новые мировоззренческие смыслы возникали не вдруг и не сразу, а были результатом развития культуры, которое находило опору в социально-экономических переменах, связанных с зарождением ранних буржуазных отношений, приводивших к размыванию традиционных жёстко корпоративных связей средневекового общества, принадлежности индивида к строго определённой корпорации, только через отождествление с которой он определялся как личность (мастер, подмастерье, крепостной, сюзерен, странствующий рыцарь и так далее).

В эпоху Возрождения пробуждается ощущение человеческого «Я», когда человек осознает свою самость, когда его «Я», и прежде всего незаурядное, гениальное «Я», становится критерием ценности жизни ³. Для этой эпохи характерной чертой человека является открытие им в себе чувства творца и созидателя, стремление превзойти других в деятельности.

Деятельностное отношение к миру предполагало, что субъект активно противостоит объекту деятельности. С одной стороны, он должен осознавать себя как целеполагающего субъекта, действия которого направлены на реализацию целей, воплощающихся в новых, сотворяемых в деятельности состояниях объекта. С другой он должен был постоянно учитывать сопротивление объекта, который не является абсолютно пластичным материалом для преобразования, но обладает своей собственной природой, в соответствии с которой необходимо действовать, чтобы добиться осуществления цели.

И коль скоро деятельностные, креативные характеристики становятся фундаментальными в понимании человека, то в качестве второго полюса неизбежно должно было формироваться понимание природы как поля объектов, изменяющихся в соответствии со своими сущностными особенностями. Иначе говоря, первым и необходимым шагом к возникновению установок новоевропейской науки на объективное, предметное изучение природы было деятельностное, активное понимание человека и его места в мире.

Это понимание в качестве новой системы мировоззренческих смыслов утверждалось в различных сферах культуры — в искусстве, религиозном сознании, в философии, проникло в систему обыденных представлений, и все эти сферы, резонируя друг с другом, формировали мировоззренческие предпосылки построения первой научной картины мира.

В эпоху Ренессанса одной из ведущих областей творчества стали изобразительные искусства. Здесь в достаточно отчётливой форме прослеживается реализация идеи человека как творца и созидателя и понимание ценности чувственно достоверного познания природы.

Мастер, создающий произведение искусства, становится центральной фигурой, воплощающей идеал созидательно-творческой сущности человека. Как отмечал М. Т. Петров, «образ мастера венчает развёртывание природного начала. Мастер возделывает себя творчеством, он сам — лучшее своё произведение. Он творец и изобретатель, дающий новое. Он профессионал, идущий путём познания и созидания. Он самостоятелен и свободен… Происходящий в нём творческий процесс индивидуален» ⁴. И хотя созидание выступало пока ещё не как овладение природой и переделывание её, художник в своей творческой деятельности, изображая природу, познавал её, открывая в ней новое, ранее неизвестное и непознанное. Леонардо да Винчи писал, что «Всё, что существует во вселенной как сущность, как явление или как воображаемое, художник-живописец имеет сначала в душе, а затем в руках…» ⁵.

Это понимание человека как творческого существа в эпоху Возрождения она ещё носило элитарный характер (реализовать себя в творческой деятельности мог мастер). Но уже в период Реформации оно расширила свои границы (любой индивид способен к самосозиданию и созиданию нового в различных сферах деятельности).

Идеи, развиваемые в идеологических течениях Реформации и Контрреформации, способствовали формированию новых качеств человека. К этим идеям относятся, в частности, принципы протестантской этики. Они содержали новое понимание природы человека, его особого статуса в мире. В протестантизме развивалась идея о равенстве людей между собой и равенстве их перед Богом ⁶.

Любая деятельность как проявление человеческой активности, осуществляемая конкретным человеком (равным по своей природе другому человеку), полагалась как бы освящённой Богом, воспринималась как служение Богу. Но служение Богу, в какой бы форме оно не осуществлялось, должно быть замечено им, а значит, что любая деятельность является почётной и равной другой. Тем самым в мировоззренческих структурах закреплялась принципиально иная, по сравнению со средневековой традицией, оценка деятельности, её форм и видов.

В средневековой культуре существовало сложившееся ещё в Античности достаточно жёсткое разделение «высших» и «низших» форм деятельности. К высшим — «свободным искусствам» — относились грамматика, риторика, диалектика (тривий) и арифметика, геометрия, астрономия, музыка (квадривий), к низшим — «механическим искусствам» — всё то, что было связано с производством материальных благ ⁷. Даже живопись средневековой традиции не входила в число «свободных» искусств, против чего выступал Леонардо да Винчи. Полемизируя с защитниками этой традиции, он писал: «Вы поместили живопись среди механических искусств. Конечно, если бы живописцы были также способны восхвалять в писаниях свои произведения, как и вы, я полагаю, она не оставалась бы столь низким прозвищем. Если вы называете её механической на том основании, что она прежде всего выполняется руками, ибо руки изображают находимое ими в фантазии, то вы, писатели, руками посредством пера рисуете находящееся в вашем разуме. И если вы назовёте её механической потому, что она выполняется за плату, то кто впадет в такую ошибку — если это может называться ошибкой — больше вас? Если вы читаете, обучая других, то разве не идёте к тому, кто больше вам платит? Исполняете ли вы хоть одно произведение без какой-нибудь платы? Впрочем, говорю это не для того, чтобы подобные мнения порицать, так как всякий труд рассчитывает на плату» ⁸.

Занятия «механическими искусствами» рассматривались как недостойные свободных граждан и в шкале ценностей занимали весьма скромное место. Но к концу XVII века ситуация радикально изменилась, и немаловажную роль в этом сыграли идеологические течения XVI–XVII веков, в частности, Реформация и Контрреформация ⁹.

Хотя научные знания в этот период развивались в рамках теологии, жёсткого противоречия между ними и теологией не существовало. Более того, ряд мировоззренческих установок, которые получили своё развитие в системе новых религиозных воззрений, оказали прогрессивное воздействие на становление науки и утверждение научной картины мира.

Речь идёт об отмеченных выше идеях, связанных с пониманием места человека в мире, его отношения к другим людям, идеях природного равенства людей как основы равенства различных видов деятельности ¹⁰.

Последнее способствовало преодолению коллизий между «свободными» и «механическими искусствами». Как отмечал Д. Фурман, «поскольку человек повреждён весь, и в высших, и в низших сферах его природы, постольку занятия, связанные с этими высшими сферами не имеют большей ценности по сравнению с низшими видами деятельности. Занятия теологией не более приближают человека к Богу, чем занятия кузнечным делом» ¹¹.

Меняющийся в обществе психологический климат по отношению к «механическим искусствам» выступал тем фоном, который уже не только не препятствовал, но способствовал занятиям ими без дополнительного привлечения аргументов в защиту своей деятельности и создавал предпосылки для возникновения механики и механической картины мира, формирующихся в культурном пространстве XVII столетия.

Становление нового субъекта деятельности с его интенцией на индивидуальность, самосозидание, доверительное отношение к собственному опыту, рефлексивностью по отношению к окружающему миру, в сочетании с идеей равноправности всех видов деятельности, подготавливало почву для нового понимания целей познания, что, в свою очередь, было условием возникновения новоевропейской науки, вычленения её предметного поля исследования, разработки её методов раскрытия ей закономерностей развития природного мира.

Человек в своей активности открытия мира (можно вспомнить, что в предшествовавший становлению механической картины мира период, были сделаны существенные географические открытия, расширившие горизонты человеческого представления о мире) все отчётливее осознавал ограниченности трактовки целей познания, которые были укоренены в средневековой культуре. Речь идёт об установках, связанных с пониманием основных целей познания как поиска скрытых смыслов, вещей и явлений путём истолкования в терминах перипатетических текстов, комментирование последних, сопоставление любых фактов с тем, что было сказано Аристотелем. В этом отношении критикуя перипатетиков, Т. Кампанелла отмечал: «Я никогда не видел, чтобы кто-нибудь из них изучал (реальные) вещи, отправился в поле, на море, в горы исследовать природу; они не занимаются этим и у себя дома, а пекутся лишь о книгах Аристотеля, над которыми проводят целые дни. И дело доходит до того, что они уже не понимают тех тонкостей, с помощью которых опровергают доводы противников, и даже тот, кто сам первый их придумал, едва в состоянии ответить на возражения; и одни повторяют слова других, из-за чего, отвечая на всякий вопрос, по существу, расплываются в рассуждениях» ¹².

Если на практике обнаруживались факты, истолкования которых у Аристотеля не было, они просто-напросто не принимались. Одна из подобных ситуаций описана Галилеем в «Диалогах». Сагредо приводит пример, когда он был в доме известного врача и наблюдал вместе с другими рассечение трупа. Анатом показал, что нервы выходят из мозга, проходя в виде ствола через затылок, затем тянутся вдоль позвоночника, разветвляются по всему телу и в виде только одной тончайшей нити достигают сердце.

Обратившись к дворянину, которого знал как философа-перипатетика, с вопросом: убедился ли тот, что нервы идут от мозга, а не от сердца, он получил ответ: «Вы мне показали все это так ясно и ощутимо, что если бы текст Аристотеля не говорил обратного, — а там прямо сказано, что нервы зарождаются в сердце, — то необходимо было бы признать это истиной» ¹³.

Такая жёсткая ориентация на то, «что сказал Аристотель», уже не могла удовлетворить исследователей XVI–XVII столетия, ощутивших «вкус познания» реальных вещей. Не случайно поэтому данный способ анализа не мог удовлетворить Галилея, который говорит устами Сальвиати: «… те, кто вместо изучения природы уединяется в кабинет для перелистывания оглавлений и указателей в поисках, не сказал ли чего-либо об этом Аристотель, удостоверившись в правильном понимании текста, ничего более не желают и полагают, будто ничего иного и знать нельзя. Они остаются в плену представлений, которые не только не будут способствовать, но даже препятствовать развитию знаний» ¹⁴. В этот период все отчётливее выявляется иной подход к познанию. Возникающий идеал деятельностного отношения человека к миру неявно предполагал ценность познания природы объектов, раскрытия их сущностных связей, в соответствии с которыми они могут преобразовываться в деятельности.

Уже в эпоху Ренессанса возникает своеобразный культ природы и природного в человеческой жизнедеятельности. Учиться у природы, наблюдать её, подражать ей в своих творениях — эта интенция постепенно превращалась в одну из фундаментальных ценностей Ренессансной культуры, а затем и культуры Нового времени. С этих позиций принципиально иной смысл начинает вкладываться в традиционный средневековый образ познания природы. Если для средневекового учёного ключом к расшифровке «Книги природы» была книга священного писания, то для учёного Нового времени цели познания понимаются радикально иным образом.

Как отмечал Ф. Бэкон, «… чтобы мы не впали в заблуждение, Бог дал нам две книги: книгу Писания, в которой раскрывается воля божья, а затем — книгу Природы, раскрывающую его могущество. Из этих двух книг вторая является как бы ключом к первой, не только подготавливая наш разум к восприятию на основе общих законов мышления и речи истинного смысла Писания, но и главным образом развивая дальше нашу веру, заставляя нас обратиться к серьёзному размышлению о божественном всемогуществе, знаки которого чётко запечатлены на камне его творения» ¹⁵. Главная задача, которая при этом возникает, — как прочесть книгу Природы, какими средствами раскрыть её. Для Галилея книгу Природы нельзя понять, не научившись вначале понимать её язык и не изучив знаки, которыми она написана, а написана она на языке математики, и её знаки — это треугольники, окружности и другие геометрические фигуры, без которых человеческому пониманию её слова недоступны.

Такой подход к познанию приближал исследователей к построению объективной картины природы. Причём речь шла не о случайном, эпизодическом познании, а о целенаправленном, систематическом её исследовании. А это уже является одним из признаков формирования научного познания. В данный период складывается новое понимание науки как формы рационального осмысления с её разработкой новых методов исследования.

Специфической особенностью философии и науки Нового времени было возвышение роли разума, который начинает рассматриваться как феномен, целенаправляющий любую деятельность человека, в том числе и познавательную. Он выступает как познающий разум, и наиболее важным условием истинного познания полагалось очищение разума от ошибок и заблуждений. Этот аспект проблемы нашёл своё выражение в учениях Ф. Бэкона и Р. Декарта. Осуществлялось своего рода критическое отношение к возможным препятствиям в процессе познания и тем самым эксплицировались основы нового типа рациональности, базирующегося на противопоставлении субъекта и объекта познания, человека и природы, рассматриваемой в качестве исследуемого объекта. Как отмечал Ф. Бэкон, познание есть «изображение бытия» ¹⁶, оно заключается в постижении «неизменных и нерушимых законов и установлений природы» ¹⁷. В этот период появляется новая установка, связанная с рассмотрением познания как отражения природы, базирующегося на том, что все явления природы связаны между собой и представляют закономерную «цепь причин» ¹⁸.

Ориентация на исследование причин природных явлений предполагала пересмотр того понимания причинности, которое существовало в средневековой культуре и связывалось с именем Аристотеля. В своё время он выделил четыре группы причин: материальную, формальную, действующую и целевую, отводя определяющее значение целевой причине. Пересмотр аристотелевской парадигмы и новое понимание познания, нацеленного на изучение природы, требовали отказа от ранее доминирующих концепций причинности. Значимость приобретали не столько целевые причины, сколько становление системы действующих причин ¹⁹.

Установка на выявление объективных причинных зависимостей между явлениями выступала необходимой предпосылкой становления механической картины мира. Вместе с тем для обнаружения причинных зависимостей уже оказывалось недостаточно только созерцания природы. Стремление выявить её сущностные связи и законы функционирования объектов требовало разработки системы научных методов. Поэтому не случайно проблема метода выступала как одна из основных в рассматриваемый период.

Приоритетное значение при этом занимал экспериментальный метод, который интерпретировался как наиболее полное проявление деятельностного отношения человека к миру, как реальный способ получения достоверных знаний о природе.

Одним из первых значимость научного, экспериментального метода обосновал Ф. Бэкон. «Вообще же следует твёрдо помнить, — отмечал он, — что едва ли возможен значительный прогресс в раскрытии глубоких тайн природы, если не будут представлены достаточные средства на эксперименты» ²⁰; «чувства довольно часто обманывают и вводят в заблуждение, однако в союзе с активной деятельностью человека они могут давать нам вполне достаточные знания, и это достигается не столько с помощью инструментов (хотя и они в известной мере оказываются полезными), сколько благодаря экспериментам, способным объекты, недоступные нашим органам чувств, сводить к чувственно воспринимаемым объектам» ²¹.

Особая заслуга Ф. Бэкона в разработке экспериментального метода была отмечена Вольтером, который, назвав Бэкона отцом экспериментальной философии, отмечал, что хотя Бэкон ещё не знал природы, но он знал и указал все пути, ведущие к ней ²².

Проблема метода занимала важное место и в концепции Декарта. Характерно, что в этом случае речь шла о методах рационального, а не экспериментально-наблюдательного исследования. Но также как и у Бэкона, метод у Декарта трактовался как условие истинного познания природы, выступающего опорой активной преобразующей деятельности человека. «Под методом, — отмечал Декарт, я разумею точные и простые правила, строгое соблюдение которых всегда препятствует принятию ложного за истинное и, без излишней траты умственных сил, но постепенно и непрерывно увеличивая знания, способствует тому, что ум достигает истинного познания всего, что ему доступно» ²³.

Разработка проблемы метода служила реальным основанием для объективного исследования природных причин и законов. Если учесть, что научная картина мира в отличие от натурфилософских построений всегда формируется коррелятивно методу исследования, то разработка теории метода и ориентация на экспериментальное обоснование фундаментальных принципов и представлений о природе выступали необходимой предпосылкой становления механической картины мира.

Трактовка целей познания как раскрытия закономерностей природы предполагала далее рассмотрение самой природы в качестве специфического объекта, противостоящего исследователю. В своём объективном бытии она становилась предметом «рационального вопрошания» и представала как упорядоченное поле объектов, в котором действуют независящие от человека законы.

В XVII веке на смену организмической модели мира приходит трактовка природы как механизма. В этот период все отчётливее нивелируется различие между естественным и искусственным, характерное для Античности и Средневековья, и образ мира как механизма становится доминирующим в мировоззренческих ориентациях человека Нового времени.

Представление о мире как часовом механизме в этот период приобретает особую познавательную ценность. Оно интерпретируется как своеобразная гарантия возможности познать устройство природы, постичь замыслы творца и раскрыть смысл существования человека ²⁴. Образ мира как механизма, как искусственной вещи вдохновлял многих исследователей Нового времени. Р. Бойль писал, что природа в целом является «космическим механизмом, то есть совокупностью всех механических вещей, фигуры, массы, движения и так далее, свойственных материи великой Системы Мира. Имея в виду природу того или иного отдельного тела, я буду называть её частным, отдельным, или, если угодно, индивидуальным механизмом тела, или для краткости, просто механизмом тела, то есть существенной модификацией, если повелительно так выразиться, под каковым я разумею совокупность всех механических свойств, собранных в каждом отдельном теле» ²⁵.

Идея мира как сложной системы механизмов и отсутствие существенного различия между естественным и искусственным получала обоснование во многих философских концепциях Нового времени. Так, для Декарта разница между машинами, сделанными руками мастера, и различными телами, созданными природой, состоит лишь в том, что «действия механизмов зависят исключительно от устройства различных трубок, пружин или иного рода инструментов, которые находясь по необходимости в известном соответствии с изготовившими их руками, всегда настолько велики, что их фигура и движения легко могут быть видимыми, тогда как, напротив, трубки или пружины, вызывающие действия природных вещей, обычно бывают столь малы, что ускользают от наших чувств, и ведь несомненно, что в механике нет правил, которые не принадлежали бы физике (частью или видом которой механика является); поэтому все искусственные предметы вместе с тем и предметы естественные. Так, например, часам не менее естественно показывать время с помощью тех или иных колесиков, из которых они составлены, чем дереву, выросшему из тех или иных семян, приносить известные плоды» ²⁶.

Но элиминируя различие между естественным и искусственным и рассмотрев природу как механизм, Декарт девитализировал природу, и не случайно Лейбниц отмечал, что философы вводят «косность и мертвенное оцепенение вещей» ²⁷. Для Лейбница природа обладает внутренней силой, поэтому есть основания вести речь о разном статусе механизма и живой природы. Эти идеи в определённом смысле опередили своё время. Их ценность выявилась значительно позднее: во-первых, когда произошло становление науки о живой природе и возникла необходимость зафиксировать их специфические особенности, и, во-вторых, когда возникли теория систем, а представления о сложных саморазвивающихся системах стали применяться в различных областях научного знания. В период же становления механической картины мира представление о сложных системах, которое в неявном (а часто спекулятивном) виде содержалось в философских построениях Лейбница, не находило опоры в практике и культурных доминантах этой эпохи.

Идеи Декарта оказались более значимыми, поскольку они соответствовали мировоззренческим ориентациям, которые сложились в культурном пространстве Нового времени.

Стремление преодолеть различие между естественным и искусственным нашло своё отражение и в философской концепции Ф. Бэкона. Он рассматривал историю механических искусств как вид естественной истории. «Глубоко укоренилось ошибочное мнение, — писал Ф. Бэкон, — считающее искусство и природу, естественное и искусственное чем-то совершенно различным, а это убеждение приводит к тому, что исследователи считают свою задачу полностью выполненной, если они изложили историю животных, растений, минералов, даже не упомянув об экспериментах в области механических искусств. Результатом этого ошибочного противопоставления явилась пагубная идея, согласно которой искусство лишь некий придаток природы, годный только на то, чтобы довести до конца дело, начатое самой природой, или исправить какие-то возникающие недостатки, или устранить те или иные препятствия, мешающие её свободному развитию, но совершенно неспособный глубоко изменить её, преобразовать или потрясти до основания. Такое убеждение заставляет человека слишком поспешно отчаиваться в своих способностях» ²⁸.

Элиминация противопоставления естественного искусственному, рассмотрение природы как механизма создавало предпосылки для постановки вопроса о возможности переделывания природы и установления господства (власти) над ней с помощью полученных знаний. Для Бэкона «знание есть сила», оно возвеличивает человека, даёт ему власть прежде всего над природой и должно быть направлено на практическое применение.

Наука не может и не должна выступать самоцелью, она лишь средство и должна служить людям. «Мы хотим предостеречь всех вообще, чтобы они помнили об истинных целях науки и устремлялись к ней не для развлечения и не для соревнования, не для того, чтобы высокомерно смотреть на других, не ради выгод, не ради славы или могущества или тому подобных низших целей, но ради пользы для жизни и практики» ²⁹.

С этого времени в культуре постепенно начинает укореняться установка на практическую ценность научного знания. В сочетании с идеалом активно-деятельностного отношения человека к миру эта установка постепенно утверждала представление о значимости научной картины мира в человеческой жизнедеятельности.

Создаваемая наукой картина мироздания всё больше обретала мировоззренческую направленность, а наука постепенно начинала конкурировать с религией за право быть доминантой в системе мировоззренческих ориентаций человека. Мировоззренческая функция науки, которую она обрела в Новое время, была необходимым условием для того, чтобы система её фундаментальных представлений о природе воспринималась именно как картина мира (в отличие от средневековых представлений, где научные знания расценивались в качестве вспомогательных образов, помогающих истинному постижению мира, но ещё не обеспечивающих такого постижения).

Рефлективность человека по отношению к природе, рассмотрение её как особого поля объектов, противостоящих человеку, стремление представить природу как механизм, преодоление различий между естественным и искусственным, новое понимание причинных зависимостей между явлениями, установка на практическое использование научных знаний и обретение наукой мировоззренческих функций — все это послужило социокультурными предпосылками становления механической картины мира, условиями её возникновения и факторами, активно участвующими в её построении.

Понимание природы как механизма, управляемого объективно действующими причинами, формировало категориальную сетку, обеспечивающую становление таких блоков механической картины мира, как представление об объектах и их типологии и представление об их взаимодействиях. Вместе с тем в составе научной картины мира всегда должен присутствовать ещё один важный блок — представления о пространственно-временных характеристиках мироздания.

Механическая картина мира основывалась на идеях однородного и изотропного пространства и времени, рассматриваемых как своего рода арена, на которой развёртываются природные процессы. Для того, чтобы сформировались эти представления необходима была предварительная разработка новых смыслов категорий пространства и времени, переоценка тех представлений о пространстве и времени, которые доминировали в средневековой культуре.

В основаниях этой культуры лежали представления о времени как качественно различных, сменяющих друг друга промежутках (мгновениях) и о пространстве как качественно различной системе мест, обладающих символическим смыслом. Мировоззрение человека Средневековья, теоцентрическое по своей природе, основывалось на идее дуального расщепления мира: различался земной и небесный миры как различные типы пространства, различались время, как то, с чем связаны события тварного мира (от начала творения до страшного суда), и вечность. Эти понимания пронизывали все сферы жизнедеятельности людей, они воплощались в различных областях средневековой культуры: в обыденном сознании, религиозных концепциях и представлениях о мире, в искусстве и науке Средневековья ³⁰.

Философской репрезентацией всех этих мировоззренческих идей послужила канонизированная в Средние века аристотелевская концепция пространства и времени. Её доминирующий характер в философии данной эпохи определялся созвучием системе ценностей и мировоззренческих ориентаций средневековой культуры. В частности, развитая Аристотелем концепция пространства как топоса, то есть пространства как системы мест, служила обоснованием для разработки проблемы пространства в перипатетической философии и средневековой науке.

Для Аристотеля место (пространство) не представляло собой ни материю, ни форму, оно могло быть отделено от предмета, выступая как сосуд или вместилище, не имея ничего общего с содержащимися в нём предметами ³¹.

Рассматривая пространство как вместилище, Аристотель отрицал существование пустоты (полагая, что в пустом пространстве движение невозможно, ибо тогда существовала бы бесконечная скорость передвижения). В качестве особенностей пространства он выделял такие характеристики, как силовая активность и неоднородность. «Перемещения простых физических тел, например, огня, земли и подобных им, показывают, что место есть не только нечто, но что оно имеет и какую-то силу. Ведь каждое из них, если ему не препятствовать, несётся в своё собственное место, одно вверх, другое вниз, а верх, низ … — части и виды места…

Именно верх находится не где придётся, а куда несутся огонь и лёгкое тело; равным образом не где придётся находится низ, а куда двигаются тела тяжёлые и землистые, как если бы эти определения различались не положением только, но и известной силой» ³².

Такое понимание топоса легло в основание идей конечности и ограниченности пространства, что, в свою очередь, стимулировало разработку космологических представлений, восходящих к Птолемею, на которые была ориентирована наука Средневековья.

В космологических концепциях средневековой науки Вселенная представлялась как жёстко разделённая на земной и небесный мир, качественно различающиеся между собой. Имеющий сферическую форму и ограниченный космос выступал как неподвижный и вечный, включал совокупность материальных тел «подлунной области», образованных четырьмя стихиями (огонь, воздух, вода, земля) и телами «надлунной области» (звезды, планеты, Луна, Солнце). И если в «подлунной области» (естественными движениями которой было прямолинейное движение, имеющее начало и конец) можно было наблюдать какие-то изменения, то в «надлунной области» (естественными движениями которой были круговые движения, выступающие как «благородное» и вечное) этого не происходило. Средневековая наука длительное время развивалась в рамках этих космологических идей, которые выражали глубинные мировоззренческие ориентации средневековой культуры. Но к концу Средневековья и в эпоху Возрождения эти установки стали претерпевать изменения.

Существенные трансформации представлений о двухуровневом Космосе были условием формирования науки Нового времени и первой научной картины мира. Эти трансформации были связаны со становлением в различных сферах культуры новых смыслов мировоззренческих универсалий «пространство» и «время». В частности, можно зафиксировать своеобразный резонанс между идеями гомогенного евклидова пространства, утвердившимся в научной картине мира XVII столетия и предшествующими ей открытиями в области пространственной композиции изобразительных искусств эпохи Ренессанса, и прежде всего в Ренессансной станковой живописи, которая реализовала принцип изображения объектов в евклидовой перспективе ³³.

Что же касается философии, то уже на переходе от Средневековья к Ренессансу в ней возникают новые идеи, которые подвергают сомнению, а затем и пересмотру ранее доминировавшие представления о пространстве и времени.

Переосмыслению подвергаются концепции конечности Вселенной и отрицания пустоты. Уже в работах Н. Кузанского в рамках его методологического принципа «все во всем», «любое в любом» появляется идея бесконечности Вселенной. Вселенная предстаёт как находящаяся в движении, в которой нет ни центра, ни низа, ни верха, все её части оказываются равноправными, а законы для всех частей являются одинаковыми ³⁴. Но радикальной трансформации аристотелевскоптолемеевская система мира, конечно же, была подвергнута эпохальным открытием Н. Коперника и его философским осмыслением.

В своей работе «О вращениях небесных тел» Коперник фактически перевернул старую картину мира. Его космологическая парадигма способствовала установлению равенства Земли с другими планетами, разрушая установку на абсолютное противопоставление несовершенной земли и совершенного неба.

Разделение на высшую и низшую сферы, которое в системе средневековых представлений об Универсуме имело и физический и нравственный смысл, претерпевало коренные изменения. Возникал новый мотив, связанный с идеей единства мира и, соответственно, единства законов, которым подчиняются противопоставляемые ранее земля и небо. Появилась возможность обоснования бесконечности и однородности пространства, что было необходимым и важным шагом к построению механической картины мира ³⁵.

Н. Коперник довольно близко подошёл и к идее бесконечности мира. Для него «… небо неизмеримо велико по сравнению с Землёй и представляет бесконечно большую величину: по оценке наших чувств Земля по отношению к небу, как точка к телу, а по величине, как конечное к бесконечному» ³⁶.

В концепции Дж. Бруно идея бесконечности пространства, связанная с идеей множественности миров, звучит уже более отчётливо: «Я настаиваю на бесконечном пространстве, — отмечал он, — и сама природа имеет бесконечное пространство не вследствие достоинства измерений или телесного объёма, но вследствие достоинства самой природы и видов тел; ибо бесконечное превосходство несравненно лучше представляется в бесчисленных индивидуумах, чем в тех, которые исчислимы и конечны… Подобно тому, следовательно, как хорошо то, что может существовать и существует этот мир, не менее хорошо и то, что могли и могут быть, и существуют бесчисленные миры, подобно этому» ³⁷.

Все эти мировоззренческие и философские идеи создавали основания для того грандиозного синтеза теоретических идей и опытных фактов, который начался в первой трети XVII столетия и завершился построением механической картины мира.

Решающий вклад в этот процесс был внесён исследователями, которые объединяли в своём творчестве математическое и экспериментальное изучение природы с философскими идеями, постоянно развивая их по мере накопления достижений новой науки. Сам процесс становления первой научной картины мира осуществлялся как взаимодействие социокультурных факторов и внутренней логики развития научного знания, которые взаимно оплодотворяли друг друга.

Когнитивные факторы в динамике научной картины мира XVII–XVIII столетия

Целесообразно выделить два этапа формирования опытной науки и первой научной картины мира. Первый этап можно обозначить как становление научной картины мира в процессе изучения отдельных аспектов механического движения и построения частных теоретических схем механики. Второй этап был связан с их синтезом в единую развитую научную теорию и характеризовался завершением процесса формирования механической картины мира.

На первом этапе решающую роль сыграли исследования таких выдающихся учёных, стоящих у истоков классической механики, как Галилей, Декарт, Кеплер, Гюйгенс и другие. На втором этапе, бесспорно, выделяется фигура Ньютона — создателя общей теории механического движения.

Сопоставляя рассуждения Галилея с идеями его предшественников, подготовивших триумф новых представлений о природе, можно констатировать, что те понимания пространства и времени, причинности и закономерности, представления о характере природных объектов и их взаимодействиях, которые образовывали мировоззренческофилософские основания новой картины мира, обретали в творчестве Галилея конкретную физическую интерпретацию. Они вводились на основе мысленных экспериментов, опирающихся на реальные возможности опыта. Тем самым соответствующие умозрительные образы превращались во фрагменты научной картины мира. Показательно, например, обоснование Галилеем представлений об однородном пустом пространстве как реальном пространстве, в котором взаимодействуют природные тела.

В рассуждениях Н. Кузанского, Дж. Бруно идея однородности вводилась преимущественно в системе философских размышлений. Что же касается творчества Галилея, то он соединяет такие размышления с методом мысленного эксперимента, опирающегося на особенности реальных опытов. Доказательство однородности пространства (одинаковое действие законов механики в любых пространственных точках) по существу производится Галилеем в следующем мысленном эксперименте: если наблюдать за движением предметов внутри равномерно и прямолинейно движущегося корабля, то оно будет таким же, если бы этот корабль покоился. Тело, брошенное с мачты, упадёт в том же месте, независимо от того, покоится ли корабль или движется равномерно и прямолинейно ³⁸. Тем самым выяснялось, что механические процессы протекают одинаково независимо от того, в какую точку пространства помещается инерциальная система отсчёта (пространство однородно).

Важно обратить внимание, что в этом рассуждении Галилея неявно формулируется принцип относительности и закон инерции фундаментальные принципы механики. Эти принципы (однородность пространства, принцип относительности и закон инерциального движения) были внутренне скоррелированы, поэтому все конкретные законы механики, открываемые впоследствии благодаря применению принципа относительности и закона инерции, вместе с тем служили и конкретно научным обоснованием представлений об однородности пространства.

Существенным моментом в оформлении механической картины мира явилось, далее, обоснование Галилеем представлений о пустом пространстве как своеобразной арене, на которой осуществляется движение тел. И вновь можно убедиться, что это обоснование соединяло философское осмысление проблемы с научными доказательствами, приведшими к открытию конкретных законов механики.

Известно, что в аристотелевской физике понятие пустого пространства отвергалось. Основанием было рассмотрение скорости падения тела как прямо пропорциональной их тяжести и обратно пропорциональной плотности среды. Полагалось, что если плотность среды нулевая (тело движется в пустоте), то скорость движения должна быть бесконечной.

Галилей доказывает, что это утверждение неверно и что скорость падения тел в пустоте конечна и одинакова для всех тел, независимо от их веса. Доказательство осуществляется посредством мысленного эксперимента, в котором к одному падающему телу мысленно добавляется другое, так что суммарно образуется новое тело большей тяжести. Галилей отмечает, что в этом случае суммарная тяжесть будет падать с той же скоростью, что и два составляющих её тела. «Мы чувствуем тяжесть на плечах, писал он, — когда сопротивляемся движению, к которому стремится давящая тяжесть; но если мы бы опускались с такою же скоростью, с какою перемещается свободно падающий груз, то каким образом тяжесть могла бы давить на нас? Не видите ли вы, что это подобно тому, как если бы мы хотели поразить копьем кого-либо, кто бежит впереди нас с равною или большей скоростью» ³⁹.

Но тогда в принципе можно любое сколь угодно тяжёлое тело представить как сумму тел разной тяжести, и все они будут падать с одной и той же скоростью. Различие между скоростью падения лёгких и тяжёлых тел в опыте объясняется только сопротивлением воздуха, и чем меньше это сопротивление, тем меньше будут различаться скорости падения тяжёлых и лёгких тел. В пределе при переходе к пустоте все тела будут падать с одинаковой скоростью.

Таким образом, опровергая перипатетическое доказательство отсутствия пустого пространства и формулируя закон свободного падения, Галилей вводит конкретное естественнонаучное обоснование представлений картины мира о реальности пустого пространства. В свою очередь, такое обоснование давало дополнительный импульс разработке представлений о природе движущихся объектов, что составляло важный аспект становления механической картины мира.

В период формирования механики конкурировали две исследовательские программы, каждая из которых претендовала на онтологический статус. Одна из них атомистическая концепция, другая развивала представление о бесконечной делимости вещества и о материи как непрерывной среде, заполняющей пространство. Первая концепция восходила к идеям античной атомистики, возрождённой в рассматриваемый исторический период в философии Гассенди, а затем развитой Г. Галилеем, Р. Бойлем, Х. Гюйгенсом, И. Ньютоном. Вторая — разрабатывалась в философии и физике Нового времени. Оба направления выражали новое понимание природы как поля объектов, подчиняющегося единым законам механического движения.

Каждое из них опиралось на философскую аргументацию, противостоящую средневековой схоластической традиции. Однако представления картезианской концепции не нашли в это время достаточной опоры в конкретных теоретических и эмпирических исследованиях механического движения. Что же касается атомистической концепции, то она получала по мере развития механики всё большее подкрепление.

Прежде всего следует отметить, что ей была органично присуща идея движения атомов и тел в однородном пустом пространстве. Исследования Галилея, приведшие к открытию законов свободного падения и инерциального движения, послужили важным естественнонаучным основанием этой идеи.

Дальнейшее развитие механики утвердило в качестве доминирующей методологии особый подход, согласно которому движение тел в пустоте рассматривалось в качестве идеальной ситуации, когда элиминированы факторы сопротивления какой-либо среды, и поэтому законы проявляются в «чистом», «незамутнённом» виде. Более сложные ситуации, предполагающие учёт возмущений, вносимых внешней средой, описывались путём корректировок законов для идеального случая — движения тел в пустоте. Таким образом, атомистическая программа (представляющая движение атомов и тел как их перемещение в пустом пространстве) оказалась весьма плодотворной для исследования различных видов механического движения и находила опору в конкретных результатах механики.

Одним из важных стимулов утверждения атомистических идей в механической картине мира послужила также разработка метода, согласно которому движение тел различной конфигурации описывалось как перемещение их центра тяжести по континууму точек пространства с течением времени. Этот метод предполагал, что закон движения формулируется так, как если бы все «количество материи», составляющей тело, находилось бы в его центре тяжести.

Впоследствии эти идеи вместе с разработкой и применением в механике дифференциального и интегрального исчисления (которое позволяло описывать состояния движения в бесконечно малых областях пространствавремени) стимулировали введение в механику идеализации материальной точки, онтологическим коррелятом которой была неделимая, бесконечно плотная и бесконечно малая частица — атом ⁴⁰. Развитие представлений об однородном пространстве и времени и об атомах как первокирпичиках мироздания привело к значительной конкретизации соответствующих «блоков» механической картины мира. Вместе с тем оно стимулировало интенсивную разработку и блока представлений о взаимодействии объектов.

Можно констатировать, что в развитии механической картины мира каждый из её аспектов обладал лишь относительной самостоятельностью и конкретизация любого из них неизбежно приводила к постановке новых задач и к соответствующей конкретизации других её аспектов.

По мере того, как представления об атомах и их движении в пустом пространстве все прочнее утверждались в качестве доминирующей онтологии науки XVII столетия все острее ставился вопрос: как осуществляется воздействие одного тела на другое на расстоянии, без материальной среды, опосредующей это воздействие? Поиски ответа на этот вопрос были связаны с разработкой понятий силы, тяготения и представлений о дальнодействии.

Развитие этих понятий и представлений имело длительную историю. В эпоху, непосредственно предшествовавшую формированию механической картины мира, важным вкладом в разработку новых пониманий силы и тяготения сыграли исследования Леонардо да Винчи, Н. Коперника, И. Кеплера, В. Гилберта и другие. В этих исследованиях ещё присутствовали многочисленные отголоски перипатетических взглядов, но вместе с тем в них было развито новое содержание, которое подготавливало почву для становления механической картины мира.

Важным аспектом в размышлениях Леонардо да Винчи о природе силы и тяжести была идея их взаимосвязи. Хотя в целом Леонардо ещё не вышел за рамки аристотелевской физики, он сумел проанализировать основные признаки, по которым вводятся понятия силы и тяжести в теорию движений. В результате он заключил, что они имеют общую природу, ибо связаны с одной и той же причиной движением, они порождают движения и сами рождаются от движения ⁴¹.

Сила, как подчёркивал Леонардо, есть причина движения, благодаря которой тела выводятся из своего естественного состояния, она понуждает вещи к изменению своей формы и положения ⁴². Следовательно, и тяжесть обладает способностью видоизменять форму и характер движения тел. Эти идеи затем использовал Коперник при объяснении формы Солнца, Луны и планет.

После того, как Земля в его системе стала рассматриваться как рядовая планета, все представления о стремлении тел к центру земли под действием тяжести могли быть применимы к любому небесному телу. И подобно тому, как благодаря этому стремлению Земля приобрела шарообразную форму, такую же форму имеют Солнце и все планеты. Рассматривая их в качестве тел, обладающих тяжестью и перемещающихся в пространстве, Коперник выдвигает идею их взаимного притяжения. Это была важная мысль о действии на расстоянии сил тяготения.

Существенный вклад в её развитие и обоснование был внесён исследованиями Гилберта, которого особо интересовало действие сил на расстоянии. Доказав, что Земля является шаровым магнитом, и опираясь на коперниковскую космологию, Гилберт предположил, что все планеты, подобно Земле, обладают магнитными свойствами, а поэтому могут удерживаться на орбитах благодаря силам магнитного притяжения ⁴³.

Представление о действии сил притяжения и отталкивания между телами движущихся в пустом пространстве и стремление найти этим представлениям опытное обоснование явилось важным моментом в становлении механической картины мира.

Идеи Гилберта о магнитном притяжении как передаче сил на расстоянии, по всей вероятности, оказали влияние на Кеплера, который хотя и понимал силу в аристотелевском смысле как величину пропорциональную скорости (а не ускорению), но исходя из представления о Земле как большом магните, проводил параллель между силой тяготения и силой магнитного притяжения ⁴⁴.

Эти же аналогии проводил и Ф. Бэкон, говоря об универсальных силах притяжения и отталкивания, управляющих движениями небесных тел. «Надо исследовать, — писал Бэкон, — не существует ли вообще некоего рода магнетической силы, которая действует между Землёй и тяжёлыми предметами, между Луной и океаном, между планетами и так далее» ⁴⁵.

Все эти идеи послужили предпосылкой для утверждения концепции действия сил на расстоянии, которая обеспечивала необходимую целостность механической картины мира, формирующейся в русле атомистических представлений. Дальнейшее её развитие осуществлялось в самом процессе её функционирования как исследовательской программы и формы систематизации разрастающегося корпуса научных знаний.

Завершающий этап её формирования связан с творчеством И. Ньютона, который сумел синтезировать накопленные теоретические и эмпирические знания об отдельных аспектах механического движения в единую теоретическую систему, явившуюся первым образцом в истории человечества развитой естественнонаучной теории. Решающим звеном в построении ньютоновской механики было выявление общих законов для земной и небесной механики и открытие закона всемирного тяготения, из которого в качестве следствий выводились законы Кеплера, описывающие движение планет.

Важно особо подчеркнуть, что механическая картина мира, сложившаяся в своей основе уже в доньютоновский период, целенаправляла создание ньютоновской механики, определяя основные исследовательские задачи и очерчивая способы подхода к их решению. Общая система онтологических представлений о природе как гигантском механизме, в котором действуют единые законы движения, стимулировала поиск таких фундаментальных законов, исходя из которых можно было бы получить все уже накопленные теоретические знания об отдельных видах механического движения (вывести законы свободного падения, движение тел по наклонной плоскости, колебания маятника, законы Кеплера для небесных тел и так далее).

Метод отыскания таких фундаментальных обобщающих законов был сформулирован в общих чертах ещё Галилеем. Исходя из идей единства земной и небесной механики, имманентной новой системе представлений о природе, Галилей выдвинул нестандартную и необычную для здравого смысла того времени идею — найти общие законы механики, изучая действие орудий Венецианского арсенала (блока, ворота, клина и так далее), а затем перенести их на описание небесных тел.

Именно этот методологический приём, продиктованный новой картиной мира, определил стратегию осуществлённого Ньютоном великого синтеза знаний о механических движения. Показательно, что закон всемирного тяготения был открыт как раз на этом пути: Ньютоном была использована аналогия между движением планетыспутника вокруг центрального тела и движением тела, закреплённого на нити и осуществляющего круговое движение (маятник, который благодаря сильному раскачиванию осуществляет полный оборот относительно точки, где закреплена нить подвеса). Сопоставляя законы кругового движения тела, закреплённого на нити, с законами Кеплера, Ньютон пришёл к формулировке закона всемирного тяготения ⁴⁶.

Создание ньютоновской механики сопровождалось уточнением и конкретизацией механической картины мира. Она представала в качестве универсальной онтологии, на которую опиралась построенная Ньютоном теория и которая ассимилировала содержание её фундаментальных принципов.

Таким образом завершился процесс формирования первой в истории человеческой культуры, научной картины мира. В начальных стадиях этого процесса доминирующая роль принадлежала социокультурным факторам глубинным изменениям смыслов мировоззренческих универсалий в эпоху перехода позднего Средневековья к Ренессансу и Новому времени. Но затем, на завершающих стадиях формирования механической картины мира, всё большую значимость обретало «внутринаучное» развитие научных знаний, прогрессивные эмпирические и теоретические сдвиги проблем, которые подкрепляли новую онтологию, целенаправляющую синтез возрастающего многообразия знаний о механических движениях.

С этих позиций нам представляются односторонними утверждения, высказывавшиеся в нашей литературе, что механическая картина мира формировалась не столько как научная, сколько как культурно-историческая картина ⁴⁷. Другое дело, что она оказывала обратное воздействие на подготовившие её мировоззренческие структуры. И чем больше она получала подтверждений в различных областях научного исследования, тем больше укоренялся в культуре её статус как объективно истинной картины природы. И в этом своём статусе она активно влияла на развитие соответствующих мировоззренческих смыслов: понимание человека, природы, пространства и времени, причинности и закономерности, и так далее.

Механистическое мировоззрение постепенно вытесняло организмические образы мира в сознании образованных людей, оказывая влияние на различные сферы культурного творчества. Что же касается развития науки, то её дальнейшая история на протяжении по меньшей мере двух столетий проходила под знаком господства механической картины мира в той её версии, которая была развита Ньютоном. Характерно, что именно с именем Ньютона, достаточно религиозного человека, связано завершение первой научной картины мира, а не с именем Декарта, который, казалось бы, дальше отошёл от Бога, допуская его лишь в качестве своего рода часовщика, запустившего «часы природы», и в дальнейшем не вмешивающегося в протекание природных процессов. Всё дело в том, что Декарт и его последователи не смогли найти достаточно опытного обоснования своих положений, подменяя их умозрительными заключениями. Поэтому картезианская картина мира так и осталась преимущественно метафизической системой и не обрела статуса научной картины мира.

Критика Ньютоном картезианства касалась как раз излишнего увлечения умозрительными гипотезами, лишёнными опытного обоснования. Будучи приверженцем экспериментального метода, Ньютон не случайно и свою концепцию обозначал как экспериментальную философию, в которой «предложения выводятся из явлений» ⁴⁸. Для него научными и достоверными являются только те идеи, которые базируются на экспериментах.

В «Оптике» Ньютон прямо писал: «Моё намерение в этой книге — не объяснять свойства света гипотезами, но изложить и доказать их рассуждением и опытами» ⁴⁹. В «Математических началах натуральной философии» он отмечал, что «причину свойств силы тяготения я до сих пор не мог вывести из явлений, гипотез же я не измышляю. Всё же, что не выводится из явлений, должно называться гипотезою, гипотезам же метафизическим, физическим, механическим, скрытым свойствам не место в экспериментальной философии» ⁵⁰. Из этого высказывания Ньютона с достаточной очевидностью следует, что он отрицал не все гипотезы. В тот период понятие гипотезы использовалось по крайней мере в трёх значениях:

1. Как начальное положение теории.
2. Как правдоподобное утверждение, которое предстоит доказать.
3. Как измышление, спекулятивное построение ⁵¹.

Ньютон, если судить по его собственным заявлениям, отрицал не вообще гипотезу, а гипотезу в третьем значении — лишь как произвольное, спекулятивное построение, не опирающееся на экспериментальный базис. Принципы ньютоновской механики, в системе которых формулировалась научная картина мира, опирались на огромное многообразие опытных фактов ⁵².

Онтологические постулаты механики были эксплицированы в виде исходных постулатов и определений, что позволило достаточно чётко описать основные структурные блоки научной картины мира — представления об объектах, об их взаимодействии, о пространстве и времени.

В механической картине мира окружающий мир был представлен состоящим из вещества, где элементарным объектом выступал атом, а все тела — твёрдые, жидкие, газообразные полагались построенными из абсолютно твёрдых, однородных, неизменных и неделимых корпускул — атомов. В «Оптике» Ньютон писал: «Бог вначале дал материи форму твёрдых, массивных, непроницаемых, подвижных частиц, таких размеров и фигур и с такими свойствами и пропорциями в отношении к пространству, которые более всего подходили бы к той цели, для которой он создал их. Природа их должна быть постоянной, изменения телесных вещей должны проявляться только в различных разделениях и новых сочетаниях и движениях таких постоянных частиц» ⁵³.

Неделимость и неразрушимость атомов интерпретировалась как постоянство их массы и это было основанием для ньютоновского определения массы как количества материи. Такое определение опиралось на характерные для всех уравнений классической механики применение массы в качестве постоянной величины. Как выяснилось позднее (при создании теории относительности), в процессах, которые протекают со скоростями значительно меньшими скорости света, изменение массы пренебрежимо мало, и поэтому для классической механики вполне допустимо предположение о постоянстве массы.

В теоретических моделях механики, и прежде всего в её фундаментальной теоретической схеме, относительно которой формулировались три закона Ньютона, масса была главной характеристикой материальной точки. Как отмечал А. Эйнштейн, «понятие «материальной точки» является фундаментальным для механики… причём стремление механики считать неизменными эти материальные точки и законы сил, действующих между ними, естественно, ибо изменения во времени находятся вне области механического объяснения» ⁵⁴.

Онтологическим основанием всех этих допущений и идеализаций, вводимых при теоретических описаниях механического движения, послужили представления механической картины мира об атомах, содержащих строго определённое количество материи, которое вследствие неделимости атома всегда остаётся постоянной величиной.

Тесная связь между теоретическими моделями ньютоновской механики и картиной мира проявлялась, в частности, в том, что доминирующей терминологией при описании конкретных механических процессов были термины «тело» и «корпускула». Понятие материальной точки в «Математических началах натуральной философии» не применялось в явном виде. Оно было введено в физику позднее, в трудах последователей Ньютона. Однако в неявной форме оно уже присутствовало в работах Ньютона в качестве особого смысла понятия «тело». Описывая движение как перемещение тел от точки к точке пространства с течением времени, Ньютон должен был решать проблему скорости и ускорения тел в точке. Применяя метод флюксий (открытый им вариант дифференциального и интегрального исчисления), он решал эту проблему путём введения представлений о стягивании в пределе объёма тел в точку. Тем самым количество материи, заключённое в соответствующем объёме, также полагалось стремящимся к точке, что означало, по существу, представление о точечной массе.

Этот смысл понятия «тело» сопрягался с другими его смыслами — об атомах, имеющих малый (но не точечный) объём, и о построенных из них телах. Такого рода смыслы относились уже к характеристикам механической картины мира, тогда как идея точечной массы соответствовала идеализации, применяемой в конкретных теоретических моделях механики.

В системе принципов ньютоновской механики были чётко охарактеризованы все основные блоки механической картины мира. Движение атомов и тел представлялось как их перемещение в абсолютном пространстве с течением абсолютного времени. В определениях абсолютного пространства и времени вводятся признаки их однородности и их независимости от движущихся тел.

«Абсолютное пространство по самой своей сущности, безотносительно к чему бы то ни было внешнему, остаётся всегда одинаковым и неподвижным, — писал И. Ньютон. Абсолютное, истинное математическое время само по себе и по самой своей сущности, без всякого отношения к чему-либо внешнему, протекает равномерно и иначе называется длительностью» ⁵⁵.

Эта концепция пространства и времени как арены для движения тел, свойства которой неизменны и независимы от самих тел, составляла основу механической картины мира. Она сохранялась в качестве парадигмы физики вплоть до создания Эйнштейном теории относительности, когда кардинально изменилось представление о пространстве и времени.

Мир, рассматриваемый Ньютоном, представал как динамический мир, поэтому один из главных вопросов, над которым он размышлял, — это вопрос о том, что приводит тела в движение, что является причиной движения. Ответ на этот вопрос привёл к уточнению и чёткой экспликации представлений механической картины мира о природе взаимодействия тел. В «Математических началах натуральной философии» он характеризует процессы природы как взаимодействие тел, осуществляемое за счёт мгновенной передачи сил в пустом пространстве. Сила определяется как действие одних тел на другие, приводящее к изменению состояния их движения.

Вопрос о силе являлся одним из центральных в исследованиях Ньютона. Постулируя действие сил как причину изменения состояний движения тел, Ньютон сталкивался с проблемой причины самих сил. В частности, он много размышлял о причинах сил тяготения. «Я изъяснил небесные явления и приливы наших морей на основании силы тяготения, но я не указывал причины самого тяготения, эта сила происходит от некоторой причины, которая проникает до центра Солнца и планет без уменьшения своей способности и которая действует не пропорционально величине поверхности частиц, на которые она действует (как это обыкновенно имеет место для механических причин), но пропорционально количеству твёрдого вещества, причём её действие распространяется повсюду на огромные расстояния, убывая пропорционально квадратам расстояний… Причину этих свойств силы тяготения я до сих пор не могу вывести из явлений» ⁵⁶.

После долгих поисков скрытых механизмов передачи силы Ньютон убедился в невозможности решить эту проблему, опираясь на эксперимент и теоретические представления механики. Проблема такого типа могла стать реальной лишь в другой системе физического знания, которая возникла позднее ⁵⁷. Во времена же Ньютона эта проблема могла стать предметом лишь спекулятивных гипотез, против которых и выступал создатель механики. Кстати, его изречение «гипотез не измышляю» было высказано как раз в связи с проблемой причин, порождающих силы тяготения.

Итогом всех этих конкретно физических поисков и методологических размышлений явилось рассмотрение силы как особой первичной сущности, которая характеризует взаимодействие природных тел. Сила приобрела онтологический статус, а представление о взаимодействиях тел как мгновенной передаче сил в пустоте прочно вошло в механическую картину мира.

В этой картине мира природа понималась как простая машина, части которой подчинялись жёсткой детерминации, когда по начальным условиям взаимодействия атомов и тел можно было предсказать их конечные состояния в любой заданный момент времени и, наоборот, из конечных состояний можно было заключить о начальных условиях взаимодействия.

Такого рода жёсткая детерминация явлений была характерной особенностью механической картины мира. Она ориентировалась на исследование простых систем и переносила их видение на природу в целом. До тех пор, пока простые, жёстко детерминированные системы были главным предметом познания и практики, механическая картина мира обеспечивала стратегию их освоения.

Экспансия механической картины мира на все новые области исследования осуществлялась в первую очередь в самой физике. В этом смысле механическая картина мира выступала первой исторической формой физической картины мира. Но этот её аспект не был чётко выделен, поскольку другие науки в этот период ещё находились в стадии становления.

Механическая картина мира обрела статус общенаучной и целенаправляла исследования в различных областях знания. Характерно, что постепенное утверждение в этом статусе ньютоновской версии механической картины мира не привело к полному поражению альтернативной ей картезианской программы.

Полемика между ньютонианцами и картезианцами продолжалась и особенности этой полемики достаточно образно описал Вольтер. В философских письмах он отмечал, что «француз, прибывший в Лондон, замечает в философии, как и во всем прочем, сильные перемены. Он покинул заполненный мир, а прибыл в пустой; в Париже вселенную считают состоящей из вихрей тончайшей материи — в Лондоне не усматривают ничего подобного; у нас давление Луны вызывает морские приливы, у англичан же, наоборот, море тяготеет к Луне; дело доходит до того, что тогда, когда вы считаете, будто Луна должна вызвать отлив, и, к несчастью, это не подлежит проверке, ибо, чтобы внести в это дело ясность, необходимо исследовать Луну и моря с первого момента творения… У ваших картезианцев все свершается путём импульса, абсолютно непостижимого; у господина Ньютона действует притяжение, причина которого не более ясна; в Париже вы воображаете себе Землю в форме дыни, в Лондоне она сплюснута с двух концов. Для картезианцев свет разлит в воздухе, для ньютонианца он приходит за шесть с половиной минут от солнца» ⁵⁸.

Развитие механической картины мира было связано преимущественно с успехами ньютоновской исследовательской программы. Но это не означает, что на неё не оказали никакого воздействия результаты, полученные в рамках картезианского подхода. Конкуренция парадигм не отменяет, а напротив, предполагает ассимиляцию каждой из них тех конкретных знаний, которые были получены соперничающими направлениями исследований.

В рамках картезианской парадигмы применялись подходы, связанные с интегральным описанием механических процессов в терминах сохранения работы, количества движения, здесь был сформулирован в первом приближении принцип наименьшего действия и так далее. Эти приёмы решения задач не были ассимилированы ньютоновской теорией и конкурировали с ней, особенно если учесть, что в своём первоначальном варианте теория Ньютона ещё не содержала систематического описания целого ряда важных областей механических взаимодействий — механики твёрдого тела, упругих тел, механики сплошных сред ⁵⁹.

Освоение этих новых областей потребовало развития математического формализма ньютоновской теории и дальнейшей разработки её концептуального аппарата. Особую роль в этом процессе сыграли два важных этапа. Первый из них был связан с трудами Эйлера, который разработал механику материальной точки, второй завершился лагранжевой формулировкой механики, в которой была развита теория движения системы материальных точек.

Каждый из этих этапов был связан с применением новых математических структур, в качестве которых выступали развитые формы дифференциального и интегрального исчисления. Показательно, что новые математические средства потребовали, в свою очередь, введения в теорию новых идеализаций, характеризующих процессы механического движения.

Так, в механике Эйлера было введено впервые в явном виде понятие материальной точки, уточнено представление о силе как внешнем воздействии на материальную точку, изменяющем состояние её движения, наконец, было предложено (взамен не поддающегося математизации ньютоновского понятия «тело отсчёта») понятие системы координат, интерпретированной как пространственно-временная система отсчёта. Из этих трёх основных элементов стали конструироваться все теоретические схемы механики, с которыми соотносился применяемый в ней математический формализм дифференциального и интегрального исчисления. Такая реконструкция теории Ньютона позволяла не только по-новому изложить уже содержавшиеся в ней знания, но разработать новые разделы теории — механику твёрдого тела, упругих тел и механику жидкостей.

В исследованиях Лагранжа было осуществлено новое развитие концептуальной структуры ньютоновской механики. Теоретические схемы, составляющие ядро этой теории, характеризовали механические процессы, посредством обобщённых координат материальных точек в пространстве конфигураций. Эти идеализированные теоретические образы утрачивали ту долю наглядности, которая ещё сохранялась в эйлеровской механике, но зато они обеспечивали единообразное математическое описание различных механических взаимодействий, в том числе и таких, которые характеризовались наличием относительно большого числа связанных между собой элементов механической системы (механика сплошных сред, механика сложных машин и так далее).

Для методолога все эти преобразования теории Ньютона представляют особый интерес.

На этом историческом материале видно, что по мере расширения области приложения теории она не остаётся неизменной, а претерпевает ряд модификаций, каждая из которых обеспечивает решение всё новых задач. Чрезвычайно показательно, что если ньютоновский вариант механики не мог ассимилировать многих результатов, полученных картезианской физикой, то эйлеровское изложение механики уже включило в свой состав ряд таких результатов, сформулировав их в новом языке (вывод закона сохранения работы, формулировка Эйлером принципа наименьшего действия, открытого Мопертюи). Что же касается механики Лагранжа, то в ней было ассимилировано практически всё многообразие принципов, которые были ранее предложены в качестве относительно независимых от ньютоновской теории или даже альтернативных ей «оснований механики» ⁶⁰. Они были включены в состав теории в качестве следствий из основной формулы динамики, которая была введена Лагранжем как переформулировка второго закона Ньютона ⁶¹.

Тем самым конкретные результаты, полученные на основе картезианских представлений о природе, были соединены с новой онтологией — механической картиной мира в её ньютоновской версии. И это было дополнительным подкреплением претензий данной картины считаться истинным отражением сущности природы.

Соотнесение с ней новых теоретических схем лишь уточняло и развивало её, но не приводило к её коренным преобразованиям. В частности, под влиянием эйлеровских идей в определение неделимых корпускул, которые рассматривались в качестве первичных структурных единиц природы, наряду со свойствами неделимости и непроницаемости был включён признак инерциальности. Получал дополнительные обоснования через соотнесение со свойствами инерциальных систем отсчёта онтологический статус представлений об абсолютном пространстве и времени.

Сохранение длин и временных промежутков при переходе от одной системы отсчёта к другой означало, что эти характеристики абсолютны и не зависят от относительного движения тел. Они представали как свойства пространства и времени самих по себе, безотносительно к тому находятся или нет в пространстве движущиеся тела. Такое обоснование механической картины мира и её принципов, обеспечивающих систематизацию возрастающего разнообразия конкретных теоретических моделей и фактов, стимулировало её применение не только к описанию собственно механических систем, но и различных природных процессов.

В физике XVIII столетия под этим углом зрения стали рассматриваться явления теплоты, электричества и магнетизма. Это был особый этап развития механической картины мира, который привёл к её модификациям под влиянием новых фактов. Дело в том, что попытки охарактеризовать электрические, магнитные, тепловые процессы в терминах взаимодействия тел и передачи сил, сразу же поставило проблему специфики этих сил. Стремление истолковать их по аналогии с силами тяготения натолкнулось на ряд трудностей. В частности, приходилось считаться с такими фактами, что электрические, магнитные и тепловые свойства тел могут приобретаться и утрачиваться, тогда как свойства тяготения присущи любым телам и частицам вещества. Чтобы устранить эти трудности описания в терминах силовых взаимодействий электричества, магнетизма и теплоты, физики стали приписывать соответствующие типы сил гипотетическим «невесомым» материям, флюидам, которые способны проникать в тела и передаваться от одного тела к другому ⁶².

Так возникли представления об электрическом и магнитном флюидах и о теплороде как «носителе сил теплового воздействия». Все эти «невесомые» были включены в механическую картину мира, что привело к её существенным модификациям. Представления о невесомых порождали новые формы и образцы объяснения, которые сближали ньютоновскую и картезианскую парадигмы, поскольку силы в рамках картезианского подхода обычно интерпретировались как некоторое состояние сплошной среды.

Последующее развитие науки привело к элиминации представлений о «невесомых» из научной картины мира. В первой половине XIX века была разработана молекулярнокинетическая теория теплоты, редуцировавшая термодинамические процессы к динамике молекул. Как подчёркивал А. Эйнштейн, это был триумф ньютоновских идей ⁶³.

В этот же период формировалась электродинамика Ампера, в которой электрические и магнитные процессы объяснялись по образу и подобию механических как мгновенная передача сил по принципу дальнодействия. Правда, Амперу не удалось полностью редуцировать к механике свою теорию электричества и магнетизма. Он предложил ввести в картину природы представление об элементарных (молекулярных) токах, которые могут быть связаны с корпускулами вещества и являются носителями электрических и магнитных сил ⁶⁴.

Идея особой природы электрических и магнитных взаимодействий и их несводимость к механическим постепенно утверждалась в науке и в этом смысле введение в XVIII столетии в механическую картину мира представлений о невесомых субстанциях, носителях немеханических по своей природе сил, было своеобразным предвосхищением будущих новых форм физической картины мира. Однако их становление выпадает уже на иную историческую эпоху — эпоху развитого дисциплинарного естествознания. Что же касается науки XVIII и даже начала XIX столетия, то идентификация научной картины мира с механическими представлениями была доминантой исследований этого исторического периода.

Сущность этого подхода весьма ярко сформулировал П. Лаплас, подчёркивая, что принципы механической картины мира, на которых развивалась ньютоновская механика, должны быть приняты в качестве идеала объяснения любых природных процессов, «истинной методы исследования законов природы» ⁶⁵.

В этом отношении он продолжил традицию Галилея-Ньютона, которые рассматривали механическую картину мира не только в качестве общей картины физических процессов, но и как выражение сущных связей мира в целом. Не случайно Ньютон писал в «Математических началах натуральной философии», что «было бы желательно вывести из начал механики все остальные явления природы» ⁶⁶.

Механическая картина мира, хотя она и сформировалась в рамках физического исследования, в эту историческую эпоху функционировала и как естественнонаучная, и как общенаучная картина мира. Обоснованная философскими установками механистического материализма, она задавала ориентиры не только для физиков, но и для учёных, работающих в других областях научного познания. Неудивительно, что стратегии исследований в этих областях формировались под непосредственным воздействием идей механической картины мира.

Весьма показательным примером в этом отношении может служить развитие химии рассматриваемого исторического периода (XVII–XVIII века). В середине XVII столетия, когда химия ещё не конституировалась в самостоятельную науку и несла на себе отпечатки алхимических знаний, либо выступала в качестве дисциплины, подсобной для медицины, Р. Бойль выдвинул программу, которая транслировала в химию принципы и образцы объяснения, сформировавшиеся в механике. Бойль предлагал объяснить все химические явления, исходя из представлений о движении «малых частиц материи» (корпускул). На этом пути химия, по мнению Бойля, должна была отделить себя от алхимии и медицины и превратиться в самостоятельную науку. Исходя из универсальности действия законов механики, он заключил, что принципы механики должны быть «применимы и к скрытым процессам, происходящим между мельчайшими частицами тел» ⁶⁷.

Функционирование механической картины мира прослеживается не только на материале взаимодействия химии и физики. Аналогичный механизм развития научных знаний может быть обнаружен и при анализе отношений между физикой и биологией на этапе дисциплинарного естествознания (XVII–XVIII века).

На первый взгляд биология не имела столь тесных контактов с физикой, как химия. Тем не менее механическая картина мира в ряде ситуаций оказывала довольно сильное влияние и на стратегию биологических исследований.

Показательны в этом отношении исследования Ламарка, одного из основоположников идеи биологической эволюции. Пытаясь найти естественные причины развития организмов, Ламарк во многом руководствовался принципами объяснения, заимствованными из механики. Он опирался на сложившийся в XVIII столетии вариант механической картины мира, включавшей идею «невесомых» как носителей различных типов сил, и полагал, что именно невесомые флюиды являются источником органических движений и изменения в архитектонике живых существ.

Природа, по Ламарку, является ареной постоянного движения, перемещения и циркуляции бесчисленного множества флюидов, среди которых электрический флюид и теплород являются главными «возбудителями жизни» ⁶⁸.

Развитие жизни, с его точки зрения, выступало как «нарастающее влияние движения флюидов», которое выступало причиной усложнения организмов. «Кто не увидит, писал он, — что именно в этом проявляется исторический ход явлений организации, наблюдаемой у рассматриваемых животных, кто не увидит его в этом возрастающем усложнении их в общем ряде при переходе от более простого к более сложному» ⁶⁹. Именно обмен флюидами между окружающей средой и организмами, возрастание этого обмена при усилении функционирования органов приводило к изменению последних. Приспособление организмов к условиям обитания, по Ламарку, усиливает функционирование одних органов и ослабляет функционирование других. Соответствующий обмен флюидами со средой вызывает при этом мелкие изменения в каждом органе.

В свою очередь, такие изменения наследуются, что, согласно Ламарку, может привести при длительном накоплении изменений к довольно сильной перестройке органов и появлению новых видов. Как видим, объяснение, которое использовал Ламарк, во многом было инициировано принципами, транслированными из механической картины мира.

Функционирование механической картины мира в качестве общенаучной исследовательской программы проявилось не только при изучении различных процессов природы, но и по отношению к знаниям о человеке и обществе, которые пыталась сформировать наука XVIII столетия. Конечно, рассмотрение социальных объектов в качестве простых механических систем представляло собой огромное упрощение. Эти объекты принадлежат к классу сложных, развивающихся систем, с включёнными в них человеком и его сознанием. Они требуют особых методов своего исследования. Однако, чтобы выработать такие методы, наука должна была пройти длительный путь развития. В XVIII веке для этого ещё не было объективных предпосылок. Научный подход в эту эпоху отождествлялся с теми его образцами, которые реализовались в механике, а поэтому естественным казалось построение науки о человеке и обществе в качестве своего рода социальной механики на основе применения принципов механической картины мира.

Весьма характерным примером такого подхода были размышления Ламетри и Гольбаха о природе человека и общества. Опираясь на идеи, развитые в механической картине мира, Ламетри и Гольбах активно использовали механические аналогии при объяснении социальных явлений и обсуждении проблем человека как природного и социального существа.

Рассматривая человека прежде всего как часть природы, как особое природное тело, Ламетри представлял его в качестве особого рода механической системы. Он писал, что человек может быть представлен как «часовой механизм», но огромных размеров и построенный с таким искусством и изощрённостью, что если остановится колесо, при помощи которого в нём отмечаются секунды, то колесо, обозначающее минуты, будет вращаться и идти как ни в чём не бывало. Таким же образом засорения нескольких сосудов недостаточно для того, чтобы уничтожить или прекратить действие рычага всех движений, находящегося в сердце, которое является рабочей частью человеческой машины…» ⁷⁰.

Ламетри отмечает далее, что «человеческое тело — это заводящая сама себя машина, основное олицетворение беспрерывного движения» ⁷¹. Вместе с тем, он отмечал особенности этой машины и её сложность по сравнению с техническими устройствами, изучаемыми в механике. «Человека, — писал он, — можно считать весьма просвещённой машиной и настолько сложной машиной, что совершенно невозможно составить о ней ясную идею, а следовательно, дать точное определение» ⁷².

Солидаризируясь с Ламетри в понимании человека как машины ⁷³, Гольбах акцентировал внимание на идеях универсальности механических законов, полагая возможным описать с их помощью человеческое общество. Для него человек есть продукт природы, подчиняющийся, с одной стороны, общим законам природы, а с другой — специальным законам ⁷⁴.

Специфической особенностью человека, по Гольбаху, является его стремление к самосохранению. При этом «человек сопротивляется разрушению, испытывает силу инерции, тяготеет к самому себе, притягивается сходными с ним объектами и отталкивается противоположными ему… Всё, что он делает и что происходит в нём, является следствием силы инерции, тяготения к самому себе, силы притяжения и отталкивания, стремления к самосохранению, одним словом, энергии, общей ему со всеми наблюдаемыми существами» ⁷⁵.

Когда Ламетри и Гольбах используют понятия машины, силы, инерции, притяжения, отталкивания для характеристики человека, то здесь отчётливо прослеживается язык механической картины мира, которая длительное время определяла стратегию исследования природы, человека и общества.

Эту стратегию можно довольно легко обнаружить и на более поздних этапах развития знания, например, в социальных концепциях А. Сен-Симона и Ш. Фурье. В работе «Труд о всемирном тяготении» Сен-Симон отмечал, что «прогресс человеческого ума дошёл до того, что наиболее важные рассуждения о политике могут и должны быть непосредственно выведены из познаний, приобретённых в высших науках и в области физики» ⁷⁶.

По мнению Сен-Симона, закон всемирного тяготения должен стать основой новой философии, которая в свою очередь может стать фундаментом новой политической науки. «Сила учёных Европы, — писал он, объединённых в общую корпорацию и имеющих своей связью философию, основанную на идее тяготения, будет неизмерима» ⁷⁷.

Сен-Симон полагал, что идеи тяготения могут стать той основой, на базе которой может быть построена такая наука как история. Он констатировал, что «пока ещё она представляет собой лишь собрание фактов более или менее точно установленных, но в будущем должна стать наукой, а поскольку единственной наукой является классическая механика, то по своему строению история должна будет приблизиться к небесной механике» ⁷⁸.

Сходные идеи можно найти в творчестве Ш. Фурье, который полагал, что принципы и подходы механики позволяют раскрыть законы социального движения. Он писал о существовании двух типов законов, которым подчиняется мир. Первый из них — это закон материального притяжения, приоритет открытия которого принадлежит Ньютону.

Считая себя продолжателем ньютоновских идей и распространяя учение о тяготении на социальную жизнь, Фурье полагал, что можно говорить о втором типе законов, которым подчиняется социальное движение. Их Фурье обозначал как законы притяжения по страсти, которая в концепции Фурье занимала центральное место, выступая определяющим свойством природы человека ⁷⁹.

По существу здесь проводится своего рода аналогия между существованием тяготения природных тел и тяготением людей друг к другу. И делается это во многом благодаря тому, что сам человек рассматривается как часть природы, хотя и имеющий некоторые отличия от других объектов природы, но всё же подчиняющийся общим принципам движения, сформулированным в механике. Идея общей механики природы и человеческих отношений во многом была инициирована механической картиной мира, которая доминировала в науке XVIII столетия и отчасти сохранила эти свои позиции в начале XIX века.

Влияние идей механической картины мира было столь значимым, что оно определяло не только стратегию развития научных знаний, но и оказывало воздействие на политическую практику. Идея мира как упорядоченной механической системы «явно довлела над умами творцов американской конституции, разработавших структуру государственной машины, все звенья которой должны были действовать с безотказностью и точностью часового механизма» ⁸⁰.

Все это свидетельствует об особом статусе механической картины мира в культуре техногенных обществ эпохи раннего индустриализма. Механицизм был одним из важных истоков формирования соответствующих мировоззренческих структур, укоренившихся в культуре и влияющих на различные сферы функционирования общественного сознания.

В свою очередь, распространение механистического мировоззрения подкрепляло убеждение в том, что принципы механической картины мира являются универсальным средством познания любых объектов. Таким образом, можно обозначить важную особенность функционирования механической картины мира в качестве фундаментальной исследовательской программы науки XVIII века — синтез знаний, осуществляемый в её рамках, был связан с редукцией различного рода процессов и явлений к механическим.

Правомерность этой редукции обосновывалась всей системой философско-мировоззренческих оснований науки, в которых идеи механицизма играли доминирующую роль. Однако по мере экспансии механической картины мира во все новые предметные области наука всё чаще сталкивалась с необходимостью учитывать особенности этих областей, требующих новых, немеханических представлений. Накапливались факты, которые всё труднее было согласовывать с принципами механической картины мира.

К концу XVIII — началу XIX века стала складываться новая ситуация, приведшая к становлению дисциплинарного естествознания, в рамках которого научная картина мира приобретала особые характеристики и функциональные признаки. Это была революция в науке, связанная с перестройкой её оснований, появлением новых форм её институциональной организации и её новых функций в динамике социальной жизни.