Пол Фейерабенд:
Избранные труды по методологии науки.
Часть III. Против методологического принуждения. 11. Почему Галилей одержал победу?

Согласно теории Коперника, Марс и Венера приближаются к Земле и удаляются от неё на расстояния, относящиеся как 1:6 или 1:8 соответственно. (Эти числа являются приблизительными.) Изменения их яркости должны выражаться соотношениями 1:40 и 1:60 соответственно (это значения самого Галилея). Однако Марс изменяется очень мало, а изменения яркости Венеры «почти незаметны» ¹. Эти наблюдения «явно противоречат годовому движению (Земли)» ². С другой стороны, телескоп создаёт новые и необычные феномены, одни из которых разоблачаются как иллюзии посредством наблюдения невооружённым глазом, другие противоречивы, третьи имеют видимость иллюзий, а единственная теория, которая могла бы внести порядок в этот хаос, — теория зрения Кеплера — опровергнута самыми явными свидетельствами.

Однако и здесь я подхожу к тому. что считают характерной особенностью действий Галилея, — существовали телескопические феномены, а именно телескопическое изменение яркости планет, которые лучше согласовались с концепцией Коперника, чем результаты наблюдений невооружённым глазом. При рассмотрении в телескоп Марс действительно изменяется так, как требует концепция Коперника. Тем не менее если принять во внимание действие телескопа в общем, то это изменение кажется совершенно загадочным. Оно столь же непонятно, как и теория Коперника, если её соотнести с дотелескопическими свидетельствами. Однако это изменение соответствует предсказаниям Коперника. Именно эта гармония, а не какое-либо глубокое понимание космологии и оптики служит для Галилея доказательством системы Коперника и правдивости данных телескопа в решении как земных, так и небесных проблем. Опираясь на это соответствие, он создаёт совершенно новое понимание универсума. «Галилей, — пишет Л. Джеймонат ³, отмечая этот аспект ситуации, — был не первым, кто обратил телескоп к небесам, однако… он первым осознал громадное значение такого принципа рассмотрения вещей. Он сразу же понял, что эти вещи; находятся в полном соответствии с теорией Коперника, хотя и противоречат старой астрономии.

Галилей в течение многих лет верил в истинность коперниканства, но никогда не был способен доказать эту истинность, несмотря на свои чрезвычайно оптимистические заверения, обращённые к друзьям и коллегам (он даже никогда не был способен справиться с опровергающими примерами, как мы видели и как он сам говорит об этом). Однако нужно ли было искать здесь прямое доказательство (или хотя бы лишь согласование со свидетельствами)? Чем больше в его разуме крепло это убеждение, тем яснее становилось для него значение нового инструмента. Вера в надёжность телескопа и осознание его важности в мышлении Галилея были не двумя отдельными актами, а скорее двумя аспектами одного процесса». Можно ли более ясно выразить отсутствие независимых свидетельств?» Звездный вестник», — пишет Ф. Хаммер в своём наиболее чётком, как мне представляется, изложении данного вопросам — содержит два неизвестных, которые разъясняются одно через другое» ⁴. Это совершенно справедливо, за исключением того, что «неизвестные» были не столько неизвестными, сколько известными как ложь, о чём говорит сам Галилей. Своеобразие ситуации заключается в том, что это — соответствие между двумя интересными, но опровергнутыми идеями, которые Галилей разрабатывает для того, чтобы предохранить каждую из них от устранения.

Точно такая же процедура используется для сохранения его новой динамики. Мы видели, что эта наука также встречала угрозу со стороны наблюдаемых событий. Для устранения опасности Галилей вводит трение и другие помехи с помощью гипотез ad hoc, рассматривая их как факторы, определяемые очевидным расхождением между фактами и теорией, а не как физические события, объясняемые теорией трения, для которой когда-нибудь могли появиться новые и независимые подтверждения (такая теория появилась гораздо позже, в XVIII веке). Тем не менее соответствие между новой динамикой и учением о движении Земли, которое Галилей ещё усиливает с помощью своего метода анамнесиса, придаёт обеим концепциям большую убедительность.

Теперь читатель понимает, что более тщательное изучение исторических событий, подобных рассмотренному, создаёт серьёзные трудности для той точки зрения, согласно которой переход от докоперниканской космологии к космологии XVII столетия состоял в замене опровергнутых теорий более общими предположениями, которые объясняли опровергающие примеры, делали новые предсказания и были подтверждены наблюдениями, осуществлёнными для проверки этих новых предсказаний.

Возможно, он оценит достоинства иной точки зрения, которая утверждает, что, хотя докоперниканская астрономия испытывала затруднения (ей противостояла целая серия опровергающих примеров), теория Коперника находилась в гораздо более трудном положении (ей противостояли гораздо более серьёзные опровергающие примеры, и она была обременена большим грузом несообразностей). Однако её соответствие другим неадекватным теориям позволило ей набраться сил и выжить, а опровержения были лишены силы благодаря гипотезам ad hoc и искусной технике убеждения.

Такое описание развития науки в эпоху Галилея представляется гораздо более адекватным, чем любое другое, предлагаемое почти всеми альтернативными подходами.

Теперь я прерву историческое повествование для того, чтобы показать, что данное описание не только фактически адекватно, но и вполне разумно и что любая попытка улучшить некоторые известные методологические концепции XX столетия, например методологию предположений и опровержений, будет иметь гибельные последствия.