Фрэнсис Фукуяма:
Великий разрыв.
Часть II. О генеалогии морали.
Глава 13. Границы спонтанности и неизбежность иерархии

Мы могли убедиться, что существует большое и все увеличивающееся число случаев, когда социальные нормы спонтанно генерируются посредством деловых переговоров. Мы могли также убедиться в том, что неформальные нормы и самоорганизация будут играть решающую и, возможно, всё увеличивающуюся роль на рабочих местах, связанных с высокой технологией, типичной для информационного общества. Вопрос, который в связи с этим возникает, касается границ такой спонтанной организации, дающей решение проблем коллективных действий. Многие исследователи экономического права, сторонники доктрины о свободе воли, прилагают все усилия, чтобы заменить иерархические решения спонтанным порядком. Классическим и весьма наглядным примером является предоставление кредитов на создание очистных сооружений как альтернатива государственному регулированию чистоты воздуха — концепция, в которой американские участники переговоров пытались убедить своих коллег с более консервативным стилем мышления на саммите 1997 года по глобальному потеплению в Киото. Однако были и такие, кто предлагал распространить рыночные отношения на донорские органы и детей. Где та граница, перед которой спонтанный порядок должен остановиться, а иерархия вновь заявить о себе?

Когда спонтанный порядок терпит неудачу

Из работ Элинор Остром и других становится ясно, что спонтанный порядок имеет место только при соблюдении некоторых вполне определённых условий и что во многих ситуациях его либо не удаётся воплотить, либо он приводит к ситуациям, которые неприемлемы с точки зрения общества в целом. Остром отмечает множество случаев, когда все усилия установить нормы распределения общественных ресурсов прокаливались ¹. Основываясь на отмеченных ей условиях самоорганизации, мы можем составить перечень причин, по которым общества не всегда способны принимать решения с помощью спонтанной организации.

1. Размер

В своей «Логике коллективного действия» Манкур Олсон указывал на то, что проблема человека, эгоистически пользующегося общественными ресурсами, становится более острой по мере того, как размер группы увеличивается, потому что становится всё более трудным вести наблюдение за поведением каждого отдельного индивида. Коллеги по медицинской практике или партнёры в юридической фирме вероятнее всего будут знать, если кто-то из них не выполняет свою долю работы, однако это будет неверно для фабрики, на которой работают десять тысяч рабочих. Проблема существования любителей прокатиться на дармовщинку была универсальной в бывшем Советском Союзе и других социалистических странах, потому что большинство населения работало, как правило, на больших фабриках или в огромных учреждениях, а заработная плата и льготы предоставлялись как общественное благо. Различные биологические механизмы для обнаружения нарушителей, описанные выше, наилучшим образом работают в группах, размер которых был типичным для общества охотников и собирателей, — от пятидесяти до ста человек. Сплетни — идеальная форма социального контроля в подобных группах. Информация о том, кто является ответственным, честным, ленивым или активно асоциальным, быстро распространяется по неформальным сетям, и контроль осуществляется самой группой без привлечения специальных агентов. Когда группа становится больше, система начинает распадаться. Становится трудно связывать конкретное лицо с репутацией; контроль и принудительные меры становятся всё более дорогостоящими и подверженными эффекту масштаба, что вынуждает назначать определённых членов группы для выполнения этих видов деятельности. Это тот исторический момент, когда в игру должны вступить полиция, суды и другие инструменты формальной иерархической власти. Проникающие всюду информационные технологии могут помочь нам быть в курсе репутаций более широкого круга людей, но стремление к приватности в конце концов ограничит объём информации, доступный посторонним.

2. Границы

Чтобы спонтанный порядок установился, важно установить чёткие границы членства в группе. Если люди смогут вступать в группу и выходить из неё по собственному желанию или если не ясно, кто является членом группы (и, следовательно, кто имеет право пользоваться общими ресурсами группы), то индивиды будут иметь меньше побуждений заботиться о своей репутации. Это объясняет, помимо всего прочего, почему уровень преступности обычно выше, а количество социального капитала меньше в районах с высокой текучестью населения — как в городских районах, испытывающих быстрые экономические изменения или находящихся возле железнодорожных или автовокзалов ², Поскольку никто не уверен в том, кто является жителем данного городского района, становится невозможным установить общественные стандарты.

3. Повторяющиеся взаимодействия

Аксельрод показал, что итерация — это ключ к решению «дилеммы заключённого» и путь к спонтанному порядку. Многие общины, которые изучала Элинор Остром и которые успешно решили проблему использования общественных ресурсов, являются традиционными сообществами практически без текучести населения и без контактов с внешним миром — жители горных деревень, рисоводы или рыбаки. Люди заботятся о своей репутации, только если они знают, что они будут и впредь иметь дело друг с другом в течение длительного времени. Одна газетная статья описывала растущую популярность Канкуна (Мексика) как места проведения весенних каникул для студентов колледжей. В барах и на дискотеках Канкуна юноши и девушки напиваются и вступают в беспорядочные половые связи, чего не осмелились бы повторить дома. По словам одной девушки: «Ты можешь оттянуться, потому что знаешь, что больше никогда этих людей не увидишь» ³.

4. Более ранние нормы, устанавливающие общую культуру

Установление норм сотрудничества часто предполагает существование набора предшествующих норм, которых в общем придерживаются индивиды, составляющие группу. В примере с «грузиками», описанном в главе 8, это явление обязано своим существованием распространённому среди пассажиров представлению, что все они безобидные работники правительства, у которых есть основания доверять друг другу. Поиск соглашения по поводу правил пользования общими ресурсами предполагает как минимум, что участники говорят на одном языке. Культура предоставляет общий словарь не только слов, но и жестов, выражений лица и личных привычек, которые служат сигналами о намерениях. Культура дополняет биологию, помогая людям отличать нацеленных на сотрудничество от мошенников, а также передавая правила поведения, которые делают действия внутри сообщества бо лее предсказуемыми. Люди гораздо жестче воспринимают нарушения правил их собственной культуры, чем какой-либо другой. И наоборот, новые нормы сотрудничества гораздо труднее устанавливать при пересечении культурных границ. Общение оказывается затруднено; люди могут по ошибке принять молчание за знак презрения или недружелюбия, хотя такие чувства вовсе не имели места. В чрезвычайных случаях (Босния тут служит примером) культурные группы определяют себя посредством насильственного противостояния другим.

Роль культуры как источника информации для решения «дилеммы заключённого» объясняет причины, по которым экономическое предпринимательство так легко организовывается по этническому признаку в таких многонациональных обществах, как США. Основные нормы, разделяемые различными культурами по всему миру, очень различаются относительно того, что ранее было названо радиусом доверия ⁴. Существуют определённые культуры (например, в Южной Италии), которые не развивают сотрудничества, поскольку основаны на правилах вроде: «доверяй только членам твоей нуклеарной семьи, а вне её старайся перехитрить каждого до того, как у него появится шанс перехитрить тебя» ⁵. С другой стороны, иные моральные системы — такие, как пуританство — поощряют честное поведение среди широкого круга людей, не состоящих друг с другом в родстве ⁶. Существование культурных правил, способствующих доверию к посторонним, объясняет, почему пуританские группы, обосновавшиеся в Новой Англии, не испытывали больших трудностей в установлении отношений сотрудничества друг с другом. Труднее понять, почему группы с низким уровнем доверия — такие, как сицилийцы — также обычно организуются в этнические сообщества и ведут дела в пределах такой группы, когда переселяются в США. Казалось бы, более естественным для выходца из Южной Италии было бы оказывать поддержку достойному доверия коммерсанту-янки, нежели члену своей собственной общины.

Ответ, конечно, должен быть в немалой степени связан с нежеланием коммерсантов-янки иметь дело с недостойным доверия (в их глазах) сицилийцем; существует долгая история этнических предубеждений, которая объясняет появление этнических анклавов. Но, даже помимо поведения коммерсанта-янки, тот факт, что люди — как сицилийцы, так и янки — разделяют культурные нормы с другими членами собственной группы, даёт им дополнительные преимущества в интерпретации поведения людей одной с ними этнической принадлежности. Другими словами, несмотря на то что число людей, достойных доверия, может быть выше среди янки, чем среди сицилийцев, эта разница относительна. Ни одна из групп не избавлена от мошенников, лжецов или хитрецов. (Вспомните сказанное выше: любая человеческая популяция является смесью ангелов и дьяволов.) Янки в такой же степени, как и сицилийцы, нуждаются в том, чтобы быть способными отличать дьяволов от честных и ответственных людей. Культура каждой группы даёт своим членам вспомогательные средства для интерпретации характеров других людей и сеть социальных связей, посредством которой эта информация может быть распространена и обработана. Таким образом, даже если сицилиец, может быть, в среднем будет вести себя добропорядочно с меньшей вероятностью, чем янки, у него всё же остаётся больше шансов распознать нечестность его собратьев-сицилийцев, чем неразговорчивых янки.

5. Власть и справедливость

Следующий фактор, ограничивающий эффективность решений проблем сотрудничества с помощью спонтанной организации, касается вопросов власти и справедливости. Неформальные социальные нормы часто могут отражать стремление одной группы доминировать над другой посредством богатства, силы, культурных достижений и интеллектуальных возможностей или посредством неприкрытого насилия и принуждения. Примером могут послужить нормы, оправдывающие рабство. Многие утверждают, что такие нормы не являются результатом добровольного соглашения и потому не могут быть интерпретированы как спонтанные. Однако многие такие нормы были гораздо более добровольными, чем принято думать. В Древней Греции и Риме люди не хотели быть рабами, но тем не менее верили в законность института рабства и мирились с судьбой раба, если проигрывали войну. Многие женщины в традиционных обществах принимают и даже радуются своему подчинённому положению; хотя норма, легитимирующая патриархат, может корениться в принуждении, она не всегда выглядит результатом насилия.

Другими словами, определённые социальные нормы можно рассматривать как несправедливые, даже несмотря на то что они добровольно принимаются сообществами, которые их практикуют. Суждение о том, являются ли нормы по своей сути справедливыми или нет, лежит за пределами компетенции любой науки об обществе. Проблема, перед лицом которой оказалась философия XX века, — это вывод о том, что такого рода суждения не могут быть правомочными: культурный релятивизм и различные направления постмодернизма утверждают на основе эпистемологических аргументов, что никакой набор культурных альтернатив не может считаться лучшим или худшим по сравнению с другим. Формы либерализма, отстаивающие более широкие права на самостоятельность, часто заканчивают тем, что приходят к подобным же утверждениям: не существует способа оценки предпочтений и не существует иерархического источника власти, который бы имел право сказать индивиду, что его предпочтения неправильны, при условии, что реализация этих предпочтений не мешает другим индивидам реализовать их предпочтения ⁷. Несмотря на то что недостаток места не позволяет развернуть шссь более полное обсуждение этого вопроса, имеются веские основания для утверждения, что существуют универсальные нормы добра и зла, приложимые вне зависимости от того, что полагают индивиды или сообщества, придерживающиеся противоположных норм ⁸. Если это так, то у нас есть основания говорить, что спонтанно развившиеся нормы сообществ могут являться неправильными или несправедливыми.

Вопрос о том, когда иерархическая власть должна вмешаться, чтобы исправить последствия спонтанных процессов в интересах справедливости, представляет собой главный предмет разногласий, исторически разделивший левых и правых. Стимулом роста рациональной иерархической власти — «большого правительства», как говорят американцы — в первую очередь была ощутимая необходимость исправлять различные злоупотребления в обществе: рабство, законы Джима Кроу, детский труд, нерегулируемые и нестабильные рынки, небезопасные условия работы, вводящую в заблуждение рекламу и так далее. Государственной властью в огромной степени злоупотребляли, начиная с Французской революции, во имя абстрактных понятий социальной справедливости. Даже не принимая во внимание крайние случаи — такие, как сталинская Россия или маоистский Китай, — способность публичной политики добиваться своих целей без создания непреднамеренных и контрпродуктивных последствий справедливо была поставлена под вопрос на основе американского опыта XX века. Тем не менее необходимость иерархического вмешательства при определённых условиях не может быть из принципа сброшена со счетов. За исключением сторонников самой крайней свободы воли, большинство людей согласятся с тем, что вмешательство государства часто необходимо для решения проблем, которые серьёзны в моральном отношении и не поддаются спонтанному исправлению.

6. Недостаток прозрачности

Неформальная норма, которая развилась посредством повторяющихся взаимодействий между индивидами в сообществе, неизбежно окажется непрозрачной, особенно для внешнего наблюдателя. Это может иметь множество негативных последствий. Внутри сообщества индивиды могут страдать от несправедливости, потому что они или не поняли данную норму, или были несправедливо обвинены, или подвергнуты наказанию, несоразмерному с виной. Тот факт, что нормы обычно возникают в стабильных закрытых сообществах, означает, что на пришельцев извне будут смотреть с подозрением, и им будет труднее стать частью сообщества, чем в ситуации, когда порядок является продуктом строго формальной власти закона. Каждому известно, что гораздо легче переехать в большой город, где люди сохраняют анонимность, чем в маленький городок, где каждый знает каждого. Население такого городка может оказаться дружелюбнее, но оно также следует множеству неписаных правил и норм, понимание которых может занять у постороннего годы.

Недостаток прозрачности неформальных норм часто скрывает то, что в основе их лежит вынужденное согласие, вырванное силой. Является ли почтительное отношение, которое люди низшего класса демонстрируют к вышестоящим, результатом добровольного согласия или следствием имевшего место в прошлом насильственного господства последних над первыми? Героем фильма «Остатки дня» по одноимённому роману Кадзуо Ишигуро) является дворецкий, которого играет Энтони Хопкинс, посвятивший свою жизнь службе господину, который в конце оказывается глупцом и пособником нацистов. Суть заключается в том, что дворецкий в конце концов обнаруживает: его жизнь, которой, как он полагал, смысл придавался кодексом служения, была прожита зря. Поскольку происхождение большинства сложившихся неформальных норм скрыто в тумане прошедших веков, мы зачастую знаем очень мало об интересах, которым служило их создание и продолжающееся существование.

7. Постоянство плохих выборов

Даже если несправедливые, неэффективные или контрпродуктивные нормы являются реальностью, можно доказывать, что они спонтанно исчезнут именно потому, что не служат интересам сообществ, которые их практикуют. В литературе по экономическому праву часто содержится основанное на принципе эволюции утверждение, будто то, что выживает, в каком-то отношении соответствует потребностям общества и что поэтому существует постоянная «эволюция в сторону эффективности». Другими словами, фирмы конкурируют друг с другом, и слабейший становится банкротом; законы и институты конкурируют в обществе, и плохо приспособленные удаляются; общества конкурируют друг с другом и выигрывают благодаря лучшей производительности ⁹.

Вредные, неэффективные или контрпродуктивные нормы могут, однако, удерживаться в обществе на протяжении поколений из-за влияния традиции, социализации и ритуала. «Зависимость от пути» — модное сегодня выражение, которое обозначает зависимость современных социальных взаимоотношений от истории и традиции. Основная метафора — тропинка между деревьями, чьи изгибы и повороты отражают проблемы и трудности того, кто первым проложил её, — такие, как наличие бродов в реке или опасных волков в лесу. Если бы дорога была построена в более поздние годы, она была бы более прямой благодаря лучшей технологии строительства дорог и расчистки леса, но уже произведённые затраты означают, что дешевле держаться старой дороги ¹⁰. То же самое с человеческими институтами. Например, коллегия выборщиков, которая избирает американского президента, возможно, не существовала бы, если бы Конституция создавалась сегодня заново, но никто не собирается тратить силы на то, чтобы упразднить её.

Традиции принципиальны для понимания норм, потому что люди действуют чаще на основе привычки, чем руководствуясь чем-то похожим на рациональный выбор. Даже если социальные нормы изначально создаются путём рационального соглашения или обдуманного выбора, они передаются к последующим поколениям через процесс социализации, который состоит в приучении людей к определённым моделям поведения. Так как многие социальные нормы ставят долгосрочный интерес выше краткосрочного или интересы группы выше индивидуальных, они часто нежеланны и тягостны для тех, кто должен им подчиниться. Как указывает Аристотель в «Этике», моральная добродетель в отличие от интеллектуальной приобретается благодаря привычке и повторению, так что первоначально неприятные действия со временем становятся либо приятными, либо, во всяком случае, менее неприятными. Моральное обучение — это не когнитивное упражнение, с помощью которого люди начинают видеть, что их личный интерес на самом деле воплощён в норме. Скорее это вид приучения, при котором индивидуальные предпочтения формируются для обеспечения добродетельного поведения. Это, естественно, означает, что социальное поведение, ставшее привычкой, нельзя изменить так же легко, как идею или мнение, которые могут быть дискредитированы на основе простой информации.

Социализация подкрепляется созданием ритуалов. Ритуалы служат для того, чтобы связать индивидов с обществом, создавая образцы поведения, которые передаются из поколения в поколение. Большинство ритуалов могут казаться случайными и бессмысленными с рациональной точки зрения, но они несут в себе огромный эмоциональный потенциал; их нарушение или изменение бросают вызов целостности сообщества и поэтому встречают сильнейшее сопротивление. Британская монархия не имеет никакого смысла с точки зрения демократических принципов, лежащих в основе современной британской государствен ности. Напротив, она оказывает негативное влияние, укрепляя социальную стратификацию британского общества и помещая родословную выше заслуг. Можно было бы ожидать, что, не будь ритуалов, окружающих монархию, и связанных с ними эмоций, она тут же прекратила бы своё существование.

Влияние плохих первоначальных выборов часто значительно увеличивается явлением, известным экономистам как «возрастающая доходность». Иначе говоря, при правильных условиях наличие чего-то приводит к большему производству этой вещи, как при обратной связи через усилитель. Одним из таких примеров может служить павлиний хвост. Биологи-эволюционисты, начиная с Дарвина, предполагали, что павлиний хвост — результат полового отбора, то есть конкуренции самцов и самок с представителями того же пола для выбора наилучшего партнёра в бесконечном взаимодействии. Биологи предполагают, что хвост павлина, возможно, развился случайно. По какой-то неизвестной причине некоторые самки начали предпочитать самцов с ярко окрашенными хвостами. Так возникла ситуация «возрастающей доходности»: поскольку некоторые самки выбирали самцов с яркими хвостами, другие самки также хотели спариваться с такими самцами, потому что их отпрыски смогли бы легче найти супругов. Чем больше самок предпочитало таких самцов, тем больший стимул поступать так же имели самки в следующих поколениях; эффект оказался лавинообразным.

То же самое и с человеческими институтами — многие из них существуют не потому, что эффективны или хорошо приспособлены к своей окружающей среде, но просто потому, что вытеснили другие варианты на раннем этапе развития. Очень маленькие, даже случайные различия могут с течением времени превратиться в очень большие. Выбор операционных систем Microsoft DOS и Windows, а не конкурирующих — таких, как СР/М или OS/2 — приводится экономистами как пример «возрастающей прибыли», приводящей к сохранению раннего выбора. Операционные системы Microsoft не обладали техническим превосходством над своими конкурентами, но их более широкая установочная база давала потребителям стимул пользоваться ими благодаря возможности использовать больший парк установленных приложений ¹¹.

Все эти факторы представляют собой причины, по которым сообщества будут не способны спонтанно создавать нормы сотрудничества, почему такие нормы могут быть несправедливыми, даже если были созданы, и почему несправедливые или контрпродуктивные нормы могут продолжать существовать длительное время. Это означает, что спонтанный порядок никогда не будет создавать порядок per se в любом обществе. Необходимо, чтобы его дополняла рациональная иерархическая власть в форме государства и формального права. Социальная норма, узаконивавшая рабство на американском Юге до Гражданской войны, не могла быть исправлена спонтанными эволюционными способами — по крайней мере за время, которое могло бы быть морально оправданным; её было необходимо решительно уничтожить силой, навязать иную сопротивляющейся группе людей в резко авторитарной форме. Государственная власть в форме формального права всегда будет являться необходимыми дополнением и коррективом, как указывает сам Хайек, для расширяющегося порядка, возникшего в результате человеческой кооперации ¹².

Недостатки сетей

Сеть — это современная корпоративная версия спонтанной организации. Некоторые футурологи — такие, как Мануель Кастельс, автор книги «Становление общества сетевых структур» (Сокращённый русский перевод: Кастельс М. Становление общества сетевых структур. // Новая постиндустриальная волна на Западе. — М., 1999. — Прим. ред.) — утверждают, что мы находимся на пороге кардинального сдвига от авторитарной иерархии к сети и другим радикально демократизированным властным структурам. По понятным причинам мечта о корпоративном мире, в котором решения принимаются на добровольной, эгалитарной, равноправной основе, является привлекательной и соответствует либеральной утопии тех, кто предпочёл бы видеть власть государства полностью заменённой добровольными сообществами и внутренними ограничениями. Этот эгалитаристский порыв объясняет необыкновенную популярность биологических метафор в рассуждениях об организациях, где механическое ньютонианское управление сверху вниз рассматривается как нечто отрицательное, а органическая самоорганизация снизу вверх рассматривается как нечто положительное.

Мы можем считать, что сети станут более значимыми в технологическом мире будущего, и всё же признавать существование по меньшей мере трёх причин, по которым иерархия останется необходимой частью организации в обозримом будущем. Во-первых, мы не можем считать существование сетей и социального капитала, который лежит в их основе, чем-то само собой разумеющимся, а там, где они не существуют, иерархия может быть единственно возможной формой организации. Во-вторых, иерархия часто функционально необходима для достижения целей, которые ставит перед собой организация. И в-третьих, люди от природы любят организовываться иерархически.

Сеть, как мы видели, — просто форма социального капитала, в которой индивиды связаны друг с другом общими нормами и правилами в дополнение к экономическим связям. До некоторой степени компании могут создавать социальный капитал путём привития своим сотрудникам определённых общих ценностей. Однако это зачастую долгий и дорогостоящий процесс, и отдельные фирмы в любом случае не могут создавать социальные связи, которые связывали бы их работ-пиков с работниками в других компаниях. Для достижения этого они должны полагаться на социальный капитал, кото рый существует (а существует он не всегда) в более широком сообществе. Самоорганизующиеся сети с наибольшей вероятностью возникают, когда люди в широком обществе имеют другие сильные общественные институты и не разделяются по классам, национальностям, вероисповеданию, расе или другим признакам.

Пример можно взять из автомобильной индустрии. Когда японские производители автомобилей — такие, как «Тойота» и «Ниссан» — начинали строить заводы в Северной Америке, чтобы обойти политическое сопротивление своему импорту, они в основном держались в стороне от Мичигана и других автомобилестроительных регионов с традиционно воинственными профсоюзами. Гораздо большее значение, чем высокий уровень заработной платы, установленный для них профсоюзами, имел тот факт, что американские сообщества с давней традицией профсоюзного движения гораздо менее охотно приняли бы принцип управления, опирающегося на высокий уровень доверия, который лежит в основе гибкой организации производства. Такие фабрики не только требуют гораздо большей гибкости правил работы; они также требуют создания двусторонних отношений между рабочими и менеджерами, а также чувства принадлежности общему предприятию. Вот почему японские предприниматели предпочли такие регионы, как сельские Огайо, Кентукки и Теннесси. Эти сообщества испытывали меньшую симпатию к профсоюзам и имели характер маленьких городков, похожих на те, которые преобладают в Японии. Я не знаю, рассматривалась ли когда-либо возможность создания фабрик с гибкой организацией производства на Сицилии или в других частях Южной Италии с низким уровнем доверия, но имеются веские основания предполагать, что это не было бы мудрым решением. Самоорганизация не работает где угодно.

Американские производители автомобилей, которые желали воспользоваться социальным капиталом, должны были делать значительные инвестиции для его создания, так как у них был гораздо меньший выбор в вопросе, где располагать спои фабрики, чем у их японских конкурентов. «Форд» после серьёзного кризиса и сокращения в 1970-х годах быстро перешёл к более эффективным методам гибкой организации производства в 1980-е годы. Компания Форда поняла, что, так как невозможно обойти профсоюзы, нужно объединить с ними усилия для создания отношений доверия со своими рабочими. В компании была учреждена должность старшего вице-президента для непосредственного сотрудничества с главой Объединённого профсоюза рабочих автомобильной промышленности и установлена общая политика отказа от сотрудничества с поставщиками, враждебно настроенными по отношению к профсоюзам. В 1997 году компания отказалась закупать детали у компании «Джонсон Контролс», которая в то время была вовлечена в ожесточённый конфликт с профсоюзом, дошедший до забастовки и локаута ¹³. Эта позиция привела в ярость «Джонсон Контролс», но данная стратегия принесла свои плоды позже, когда «Форд» воспользовался прочным миром с работниками и получил возможность беспрепятственно выполнять свои собственные процедуры гибкой организации производства.

«Дженерал Моторс», напротив, установила принцип бесперебойных поставок, не понимая, насколько социальный капитал был важен для его успешного осуществления. Компания не особенно заботилась о сотрудничестве с профсоюзом, поручив контакты с рабочими мелкому должностному лицу. Необходимость жёсткого соблюдения времени поставок при бесперебойном производстве делает его в высшей степени зависимым от доверия и сотрудничества — если деталь не доставлена в срок, задержка распространяется по всей системе. В 1996-м и 1998 годах компания «Дженерал Моторс» столкнулась с двумя повлекшими большие расходы забастовками, которые начались с местных профсоюзных организаций и быстро распространились на всё производство «Дженерал Моторс» в Северной Америке. Забастовка 1998 года привела к потере 1,6 миллиардов долларов прибыли.

Таким образом, японские компании использовали существующий социальный капитал в тех сообществах, где располагали свои заводы; «Форд» приложил серьёзные усилия для создания социального капитала там, где первоначально он был очень незначительным; а «Дженерал Моторс» не смогла понять насущную необходимость социального капитала и поплатилась за это.

При отсутствии социального капитала иерархические организации имеют большое значение и фактически могут оказаться единственным средством, благодаря которому общество с низким уровнем доверия может быть организовано. Классический тейлоризм не требует никакого доверия между рабочими и менеджерами. Он требует лишь того, чтобы рабочие, находящиеся внизу иерархии, выполняли формальные правила. Мотивация рабочих осуществляется по принципу кнута и пряника; Тейлор был большим сторонником сдельной оплаты для стимулирования выработки. Нет смысла, чтобы рабочие усваивали цели организации или относились к своим начальникам, как к членам своей большой семьи. При низком уровне квалификации и образования иерархическая централизация гарантирует, что рабочим не нужно будет думать самим. Тейлоризм применялся очень эффективно во время бурной индустриализации СССР в 1930-е и 1940-е годы, когда крестьяне были вытолкнуты из деревень и брошены на гигантские индустриальные предприятия. В то время не было другого выбора: сталинизм и террор раздробили советское общество, разорвали горизонтальные связи между людьми и разрушили все остатки социального доверия.

По мере роста предъявляемых экономикой требований к уровню образования и квалификации, как это имеет место в экономике США, число областей производства, требующих тейлоровской организации, будет уменьшаться. Однако часть. рабочей силы останется трудно обучаемой, и многие социальные, этнические, классовые, гендерные и расовые противоречия будут препятствовать распространению общих норм, являющихся основой социального капитала, даже среди хорошо образованных рабочих. Это означает, что иерархическая организация будет продолжать быть важным средством координации.

Вторая причина того, что организационная иерархия вряд ли исчезнет, действует не только по отношению к рабочим низкой квалификации в отраслях промышленности, находящихся в упадке, но даже к наиболее продвинутым высокотехнологичным компаниям. Существует множество ситуаций, в которых иерархическое управление гораздо более эффективно, чем децентрализованное. Хотя сеть может быть более рационализаторской благодаря коллективному решению проблем в связанных с риском и новаторских областях, бывают моменты, когда решительность централизованной иерархии абсолютно необходима.

Рассмотрим, например, такую ситуацию, как высадка в Нормандии в июне 1944 года. Для сохранения секретности и внезапности командование союзников жёстко контролировало передвижения подразделений и распространение информации; для обеспечения высадки войск в нужном месте в нужное время потребовался диктаторский контроль над распределением ресурсов. Централизованная организация может действовать гораздо быстрее, чем сети, которые связаны принятием решения путём установления консенсуса. Представьте, что до немцев дошёл слух о союзнических планах по высадке 4 июня, и они начали перебрасывать силы в Нормандию. Что вы предпочли бы на месте Эйзенхауэра: чтобы союзнической армией руководила иерархия или сеть? В эксперименте по принятию сетевого решения группе людей было предложено совместно управлять виртуальным самолётом — фактически при помощи голосования: направлять ли его вверх, вниз или в сторону ¹⁴. Этот эксперимент показал, что после определённого процесса обучения группа людей была способна успешно маневрировать самолётом, несмотря на тот факт, что не было единственного индивида, который бы им управлял. Это был впечатляющий пример сетевой координации, но большинство людей, как я думаю, предпочли бы рисковать своей жизнью в «Боинге–747», управляемом одним компетентным пилотом.

Сетевая координация, таким образом, может быть очень рискованной. Одно из больших преимуществ сетей заключается в том, что большое число индивидов или подразделений, располагающихся близко к источникам локального знания, постоянно вводят новшества, экспериментируют, принимают рискованные решения. Однако это преимущество может стать огромным изъяном, если компании вверяют одному служащему низкого ранга власть, достаточную для того, чтобы «рисковать всей фирмой». Это фактически и случилось с почтенным британским инвестиционным домом «Бэйрингс», когда там позволили 29-летнему сингапурскому торговому агенту по имени Николас Лисон так рисковать капиталом фирмы, что он оказался способен в одиночку разрушить организацию с 234-летней историей. Фирмы более удачливые, чем «Бэйрингс», которым удалось пережить неудачные решения сотрудников низкого ранга, обычно быстро принимают новые меры по иерархическому контролю над своими работниками для того, чтобы избежать повторения подобных неприятностей.

Фактически мания децентрализации, перехода к горизонтальной структуре организации, создания сетей, которая захлестнула американские управленческие круги в 1990-х годах, часто имела характер наивного изобретения велосипеда. Сильно децентрализованные фирмы со служащими низкого ранга, наделёнными значительными полномочиями, существовали в прошлом и обанкротились. Примером может служить огромная компания розничной торговли «Сирс», которая под руководством генерала Роберта Э. Вуда в 1930-х и 1940-х годах передала значительную власть региональным вице-президентам и управляющим магазинов. Логика была та же самая, что и сейчас: управляющий магазином в Таллахасси знает гораздо лучше, чем администратор головного офиса «Сирс» в Чикаго, какими товарами следует торговать в местном магазине. Проблема заключалась в том, что многочисленные администраторы низкого уровня, наделённые властью, начали осуществлять свои собственные программы действий, которые зачастую не согласовывались с программой всей компании; например, некоторые управляющие автомастерскими в 1970-х годах использовали высокую репутацию «Сирс» в собственных целях и прибегли к тактике «не обманешь — не продашь» ¹⁵.

В децентрализованных организациях дисфункция часто принимает форму трайбализма (Культурно-бытовая, культовая и общественно-политическая племенная обособленность, одно из проявлений межплеменной вражды. — Прим. ред.), при котором интересы начальника одного отдела заключаются скорее в победе над другим отделом, чем в борьбе с внешним конкурентом. Подобная ситуация имела место в «Форд Мотор компани» в 1950-х годах, когда две группировки внутри компании конфликтовали из-за маркетинга модели «Континентал Марк II». Одна группировка хотела использовать новую модель для привлечения богатых семей в выставочные залы Форда для лучшей продажи всей продукции; другая группировка заблокировала разработку четырёхдверной модели во имя уменьшения расходов и разрушила стратегию коллег ¹⁶.

В отсутствие формального управленческого контроля фирма может предотвратить возможное опасное поведение бесцеремонных индивидов при помощи внушения им приемлемого кодекса поведения. Другими словами, только социальный капитал может решить подобные проблемы в организациях с высоким уровнем децентрализации власти. Это можно сделать и обычно делается при помощи обучения или отбора будущих служащих на основании хороших рекомендаций, но подобные инвестиции в социальный капитал зачастую дорогостоящи. Более того, трайбализм, который поражает децентрализованные компании, обычно не является результатом нечестности или плохого обучения, но возникает из-за слишком усердного преследования целей подразделения в ущерб целям организации как целого. Неформальные нормы, контролирующие поведение в децентрализованной организации, могут обеспечивать оптимальный баланс между гибкостью и степенью риска, но это не гарантирует, что и то, и другое будет достигнуто. Когда риски сильно возрастают, формальный контроль становится необходимым.

Как это ни парадоксально, иерархические организации часто необходимы для создания того самого социального капитала, который нужен для того, чтобы заставить горизонтальные организации или сети работать должным образом — по принципам лидерства или харизмы. Эти концепции знакомы социологам и политологам, но чужды экономистам. Обширная литература об организациях и бюрократии всегда констатировала, что в организациях имеют место формальные и неформальные структуры, и указывала на важность последних для правильной работы первых. Чаще происходит так, что неформальной этике, направляющей деятельность отдельной организации, сотрудники учат на личном примере. Как и в политической жизни, великие лидеры побуждают людей вести себя определённым образом силой своей личности и своим примером. Специалист по управлению Эдгар Шейн приводит множество конкретных примеров того, как лидеры создают корпоративную культуру — например, покидая свои кабинеты, чтобы обойти предприятие, разделяя личную ответственность со своими работниками или устанавливая прямые отношения с ними, минуя корпоративную иерархию ¹⁷. Наиболее эффективные государственные учреждения — такие, как Служба охраны лесов или ФБР при Эдгаре Гувере — обязательно имеют неформальные культуры, созданные сильными личностями лидеров, часто сообразно отличительным особенностям их характера ¹⁸. Сети не имеют лидеров по определению; примеры и нормы в них должны исходить снизу. Если норм, которые создают социальный капитал, не существует, организация встретится с гораздо большими трудностями, создавая их самостоятельно, по сравнению с той, которая управляется иерархически сильным лидером.

Homo hierarchicus

(Homo hierarchicus. — Человек иерархический (лат.). — Прим. ред.)

Существует ещё одна причина, из-за которой иерархия вряд ли исчезнет в обозримом будущем из современных организаций: люди по природе любят организовываться иерархически — или, точнее, те, кто находится наверху иерархий, находят удовлетворение, которое приносит признание их социального статуса, настолько приятным, что оно часто значит больше, чем деньги и материальное благосостояние. Тем, кто находится внизу, это нравится значительно меньше, но у них обычно нет выбора. В любом случае в современных обществах существует достаточное количество иерархий, по крайней мере в одной из которых большинство людей могут занять место выше среднего. То, что людям не нравится больше всего, — это не иерархия в принципе, а иерархии, в которых они оказываются внизу. Большинство радикальных эгалитаристов, которым удавалось прийти к власти — якобинцы, большевики и китайские коммунисты-революционеры, — тотчас же начинали создавать другие, но не менее иерархические собственные социальные структуры, в которых скорее партийный секретарь, а не король или промышленный магнат оказывался на вершине горы. Сегодня мы едва ли станем признавать статус на основе родословной; было бы нелепо выбирать нейрохирурга на том основании, что он является внуком нейрохирурга, Однако иерархия таланта и способностей не менее стратифицирована. Большинство людей не станут помещать нейрохирурга и санитара госпиталя в одну категорию «работников здравоохранения» — и менее всего сам нейрохирург.

Конкуренция за статус в иерархии характерна для большей части животного мира и, в частности, наших ближайших родственников, приматов. Большинство иерархий в животном мире возникает в результате полового отбора — процесса, в ходе которого самцы конкурируют друг с другом из-за самок. Самцы шимпанзе озабочены конкуренцией за статус самца-альфа, стремление к чему глубоко укоренено в их нервной системе. Шимпанзе чувствуют повышение уровня серотонина, когда достигают доминирования в иерархии ¹⁹. Действительно, был проведён эксперимент, в котором удавалось увеличивать и уменьшать доминирование отдельных обезьян в иерархии при помощи изменения уровня серотонина в мозгу ²⁰. Препарат-антидепрессант прозак оказывает действие благодаря искусственному манипулированию восприимчивостью мозга к серотонину.

Среди людей стремление к статусу также является неотъемлемой частью эмоциональной системы. Желание признания — личного статуса и статуса богов, страны, расы, национальности, идей и так далее — является главной движущей силой политической жизни ²¹. Чувство гордости возникает, когда за кем-либо признается соответствующий статус, в то время как гнев является результатом неадекватного признания. Эти эмоции по своей природе социальны: испытывая злость из-за недостатка признания, человек не стремится к приобретению материальных объектов вне своего тела; скорее он хочет свидетельств психического состояния — признания — в другом субъективном сознании. Часто бывает, что вспышка гнева заставляет человека делать вещи, которые очевидно противоречат его собственным материальным интересам, — вести войны за признание национальной или религиозной независимости, сражаться на дуэли, оказываться вовлечённым в расходящуюся спираль кровной мести, месяцами просиживать в суде, пока наконец убийца жены или сына не будет наказан.

Следует признать, что конкуренция за статус и признание статуса также являются важным фактором в экономической жизни. Многое из того, что считается экономической мотивацией — удовлетворение «предпочтений» через приобретение материальных благ, мотивировано не столько стремлением к потреблению, сколько желанием обладать тем, что экономист Роберт Фрэнк называет «позиционными товарами», — свидетельством положения кого-либо по отношению к другим людям в социальной иерархии. Это обстоятельство хорошо понимал Адам Смит, говоря в «Теории нравственных чувств», что богатые стремятся к богатству не ради удовлетворения потребностей, которые обычно умеренны, а потому, что «богатый человек гордится своим богатством» и «чувствует, что оно естественным образом привлекает к нему внимание света» ²².

Важность статуса в современной жизни очевидна из большого числа явлений. Роберт Фрэнк указывает, что уровни заработной платы в американских корпорациях на самом деле меньше отличаются друг от друга, чем должны были бы, если бы работники вознаграждались, как предписывает экономическая теория, строго согласно своей предельной производительности ²³. Причина в том, что более высокооплачиваемые служащие частично вознаграждаются знаками статуса — угловой офис, место для парковки рядом с дверью или табличка «вице-президент» на дверях, — в то время как низкооплачиваемые должны вознаграждаться деньгами из-за их более низкого статуса.

Пожалуй, наиболее убедительное свидетельство того, что экономическая жизнь имеет большее отношение к статусу, чем к богатству, — это тот факт, что лица, производящие опросы общественного мнения, постоянно обнаруживают, что люди считают себя тем более счастливыми, чем они богаче по отношению к другим людям. Другими словами, люди, попавшие в верхние 20 процентов распределения доходов, рассматривают себя как более счастливых, чем те, которые находятся в следующем квинтиле, и так далее до самого низа, где люди считают себя наименее счастливыми. Хотя это может рассматриваться как доказательство того, что счастье можно купить за деньги, Фрэнк указывает, что подобное отношение выявлялось всегда, начиная с первых опросов в 1940-х годах, когда самые богатые люди были в абсолютном отношении не богаче, чем, скажем, средне обеспеченные в 1990-х. Более того, люди, находящиеся на вершине распределения доходов в очень бедных странах, которых едва ли можно сравнивать со средним классом в США, также считают себя самыми счастливыми ²⁴. Все это наводит на мысль, что счастье связано не с абсолютным, а с относительным доходом, и что удовлетворение, которое приносят деньги, связано, как указывал Смит, с тем, насколько богатые могут «гордиться» своим богатством.

Раз люди стремятся скорее к статусу, чем к материальным благам, они становятся вовлечёнными в игру скорее с нулевой суммой, чем с ненулевой. Иначе говоря, высокий статус достигается только за счёт кого-то ещё. В условиях конкуренции с нулевой суммой многие из традиционных средств неоклассической экономики — такие, как нерегулируемая рыночная конкуренция, — больше не работают. Конкуренция из-за статуса часто ведёт к ненужным потерям в социальной пользе, так как конкурирующие стороны стремятся победить друг друга. Чтобы не отстать от соседей Джонсов, вы покупаете «БМВ» последней модели; они отвечают покупкой «Роллс-Ройса». Ваши взаимные позиции не изменились, но две компании, производящие роскошные автомобили, получили существенную часть вашего состояния и такую же часть состояния Джонсов. В подобных ситуациях часто лучше или договорится не конкурировать (как в соглашениях по контролю над вооружениями, которые стремятся разрешить похожую игру с нулевой суммой), или иметь третью сторону — арбитра, ограничивающего уровень конкуренции.

Представления о горизонтальном, сетевом, неиерархическом мире будущего равносильны представлениям о мире без политики. Эта мечта сторонников свободы воли — разделяемая, между прочим, многими защитниками прав человека в Восточной Европе до падения Берлинской стены — не более реалистична, чем мечта социалистов о всеобъемлющей политике или мечта радикальных феминисток о том, чтобы мужчины каким-то образом перестали быть мужчинами. Каждое поколение может стремиться заново определить границу, которая отделяет политику от гражданского общества и рынка. В нашем поколении эта граница была отодвинута от правительства. Функции, которые раньше определялись как политические, были отданы гражданскому обществу или рынку через приватизацию и прекращение регулирования. Подобным же образом на корпоративном уровне власть и полномочия были переданы, децентрализованы, отделены от источника и разделены. Однако сама граница, отделяющая политическое от социального, никогда не исчезнет — социальный порядок, на уровне ли общества или на уровне организации, будет всегда возникать из смеси иерархических и спонтанных источников.