Фрэнсис Фукуяма:
Великий разрыв.
Часть I. Великий Разрыв.
Глава 7. Был ли Великий Разрыв неизбежен?

Тот факт, что отказ американской судебной системы преследовать нарушителей общественного порядка в 1970-х и 1980-х годах внёс свой вклад в истощение социального капитала, а распространение общественного надзора, возможно, помогло восстановить его, внушает мысль, что общественная политика может играть роль как в подрыве общественных ценностей, так и способствовать их укреплению. В какой степени Великий Разрыв находился под контролем общества, и в какой степени он был побочным продуктом более масштабных проявлений экономического и технологического прогресса?

Контроль общества может проявляться двояко. Во-первых, общество стремится прямо влиять на развитие событий посредством общественной политики — то есть формальным вмешательством государственной власти с целью добиться определённых желательных результатов. Во-вторых, общество может воздействовать на социальные процессы с помощью культуры, через неформальные правила и обычаи, которые не находятся под чьим-либо официальным контролем. Часто имеют место оба процесса: общественная политика бывает направлена на поддержание культурных предпочтений — так, законодательство католических стран запрещает развод или аборты. Однако не менее часто этого не происходит; культурные факторы ограничивают общественную политику или, напротив, формируются ей.

Понимание того, какие социальные последствия являются результатом глубоких технологических и экономических изменений, а какие в большей степени находятся под контролем общества, помогает избежать двух распространённых ошибок. Первая из них, как правило, совершается левыми: они верят, что все социальные проблемы могут быть решены с помощью общественной политики. Когда в 1960-х годах начала расти преступность, администрации Джонсона и Никсона обратились за помощью к учёным-социологам. Те указали на глубинные причины, упомянутые в предыдущих главах, — распад семьи, бедность, низкий уровень образования и тому подобное. Всё это было хорошо. Но потом учёные порекомендовали федеральному правительству принять меры по искоренению этих глубинных причин, что и привело в конце концов к «Войне с бедностью» администрации Джонсона. Этот фантастически амбициозный проект ни в коей мере не решил проблемы бедности, не говоря уже о том, чтобы снизить уровень преступности; он стоил очень дорого, был часто контрпродуктивен и вызвал недовольство избирателей. Как показал Джеймс К. Уилсон, есть большая разница между науками об обществе и общественной политикой: первые стараются понять глубокие фундаментальные причины социального поведения, которые почти по определению не поддаются воздействию второй ¹. Можно с уверенностью сказать, что сегодня, через тридцать лет, общественная политика стала гораздо менее амбициозной и более реалистичной. Такие инициативы, как общественный надзор за порядком, могут принести много хорошего в своей собственной ограниченной сфере, но никому больше не приходит в голову, что они повлияют на глубинные причины происходящих в обществе процессов.

Вторую ошибку обычно совершают консерваторы, полагающие, что нежелательные социальные изменения являются результатом упадка морали и что они могут быть исправлены жестокими мерами и обращением к правильным ценностям. Действительно, люди способны к моральному выбору, а за последние 40 лет имело место множество нарушений моральных норм. Однако во многих случаях это определяется конкретными экономическими побудительными мотивами, и никакое количество проповедей и культурных доводов не сможет привести к повороту в желательном направлении до тех пор, пока не изменятся экономические условия.

Тот факт, что Великий Разрыв произошёл в столь многих развитых странах с огромной скоростью и примерно в один и тот же момент мировой истории, указывает на причины общего, фундаментального характера. В начале этой книги я предположил, что Великий Разрыв был современной версией перехода от общины (Gemeinschaft) к обществу (Gesellschaft), который имел место в XIX веке, только на этот раз перехода от индустриальной экономики к информационной, а не от аграрной к индустриальной. В главе 5 говорилось о том, что изменения в технологии — замена физического труда умственным, материального продукта информацией, производства услугами, а также достижения медицины, приведение к увеличению продолжительности жизни и контролю над рождаемостью — заложили основу огромных изменений в полоролевом поведении, которые произошли во второй половине XX века.

Несколько лет назад демограф Кингсли Дэвис утверждал: феминистская революция была практически неизбежной по той простой причине, что продолжительность жизни человека увеличилась ². В 1900 году средняя женщина в Европе или Америке почти не могла рассчитывать, что у неё окажется возможность проводить время вне семьи: покинув родительскую семью, она сразу же, в возрасте 22 лет выходила замуж и создавала новую семейную ячейку. Учитывая, что в среднем продолжительность жизни женщины составляла 65 лет, мож но было ожидать, что она умрёт вскоре после того, как её младший ребёнок станет самостоятельным. К 80-м годам XX века средняя женщина располагала 32,5 дополнительного года жизни — более чем половиной взрослой жизни; эти годы она могла проводить вне родительской семьи, а также будучи свободной от обязательств по воспитанию собственных детей. Даже если бы женщина хотела посвятить себя семье, а информационный век не открыл столько новых возможностей сделать карьеру, что она стала бы делать со всем этим избытком времени? До тех пор, пока биотехнология не освободит женщин от необходимости рожать, женщины неизбежно гораздо теснее, чем мужчины, будут связаны с семьями и детьми, а это означает, что доля работающих женщин может так и не достичь уровня, одинакового с мужчинами, а разрыв между полами в доходах так и не будет полностью преодолён. Однако разрыв уменьшится, а женщины в большей мере станут частью трудовых ресурсов.

Однако тот факт, что некоторые индустриальные страны не столкнулись с определёнными проявлениями Великого Разрыва или столкнулись с ними в гораздо меньшей степени, наводит на мысль, что он не был неизбежным следствием экономических и технологических изменений и что культура и политика общества играют важную роль в формировании норм. Богатые азиатские общества — Япония, Корея, Тайвань, Сингапур и Гонконг — представляют собой интересную альтернативу остальной части развитого мира, так как им, по-видимому, удалось избежать многих последствий Великого Разрыва. Этот факт сам по себе говорит о том, что Великий Разрыв не был неизбежным продуктом определённой стадии социально-экономической модернизации, а скорее произошёл в значительной степени под влиянием культурных факторов. Однако возможно, что культурные особенности только отсрочили наступление Разрыва в азиатских обществах, а не отменили его.

Азиатские ценности и азиатская исключительность

Мысль об особом характере азиатских ценностей была выдвинута в начале 1990-х годов бывшим премьер-министром Сингапура Ли Куан Ю для объяснения поразительных успехов некоторых стран Азии в экономической сфере, а также для оправдания его собственного варианта патерналистского авторитаризма. Ли утверждал, что азиатская культура, делая упор на подчинении авторитету группы, трудолюбии, семье, сбережениях и образовании, была решающим фактором быстрого, не имеющего прецедентов послевоенного экономического роста в Азии. Эти ценности, по его словам, входили как составной компонент в политику режимов мягкого авторитаризма, которые преобладали в Юго-Восточной Азии, и оправдывали отсутствие в Сингапуре, Малайзии и Индонезии демократии западного образца. Те же ценности, согласно Ли, отражались также в более низких по сравнению с США и другими развитыми западными странами показателях преступности, потребления наркотиков, бедности и распада семьи ³. Премьер-министр Малайзии Махатхир бен Мухаммед также высказывал мнение о превосходстве азиатских ценностей.

После экономического кризиса в странах Азии, начавшегося в 1997 году, доводы об азиатских ценностях по обе стороны Тихого океана уже не повторялись с таким энтузиазмом. Стало очевидным, что азиатские ценности не уберегли страны этого региона от серии ошибок в экономической политике, имевших и непосредственные, и долгосрочные последствия. Начавшийся серьёзный экономический спад унёс до 50 процентов (в долларовом эквиваленте) национального богатства многих азиатских стран. Поскольку пропаганда азиатских ценностей по большей части опиралась на экономические достижения, прекращения роста оказалось достаточно для обесценивания этого аргумента в целом ⁴.

Очевидно, однако, что некоторые азиатские ценности достаточно заметно отличаются от западных, даже если они не имеют той чёткой связи с экономическим успехом, о существовании которой говорили Ли и Махатхир. Хотя азиатские страны существенно отличаются друг от друга, нельзя не признать, что они все вместе демонстрируют весьма отличающуюся от западной модель приспособления общества к экономической модернизации. Последующее обсуждение будет касаться прежде всего двух азиатских членов ОЭСР — Японии и Кореи, — поскольку данные по ним носят наиболее полный характер, а их ценности и социальные модели во многих отношениях сходны, отличаясь в то же время от западных.

Япония и Корея отличаются от Запада во многих областях ⁵. В обеих странах уровень преступности очень низкий по сравнению с Европой и особенно с США. В Японии распространение большей части разновидностей преступлений даже снизилось за последние 40 лет (см. главу 2 и приложение). Послевоенная Корея всегда была склонна к большей политической жёсткости, чем Япония, и корейцев иногда называли «ирландцами Востока» за их склонность к беспорядкам. Уровень преступности несколько вырос в 1982 году, что явно было связано с кванджуским восстанием и политическими репрессиями времён правления Чон Ду Хвана, но в целом остаётся удивительно неизменным до сих пор. Низкий уровень преступности в этих двух странах ipso facto опровергает общую теорию, утверждающую, что урбанизация и индустриализация неизбежно способствуют криминализации общества.

То же верно по отношению к стабильности нуклеарной семьи. Количество разводов за последние сорок лет несколько выросло как в Японии, так и в Корее, но ни одна из этих стран не испытала того обвального распада семей, который произошёл в большинстве западных стран после 1965 года. О стабильности нуклеарной семьи говорит также и чрезвычайно низкий уровень внебрачной рождаемости в обеих странах.

Не вполне понятно, что служит причиной низкого уровня преступности в этих двух странах. Возможно, что ответы раз ные в каждом из двух случаев. В то время как японское общество для борьбы с отклоняющимся поведением пользуется системой неформальных общественных норм и обязательств, корейцы более склонны для поддержания порядка применять силу государственного аппарата. Даже после демократизации Кореи после 1987 года роль полиции в наведении общественного порядка весьма велика.

Причины намного большей стабильности нуклеарной семьи в обеих странах более ясны и, по-видимому, связаны с положением женщины в этих обществах. Хотя доля работающих женщин устойчиво растёт как в Японии, так и в Корее, она занимает нижнюю часть спектра для стран ОЭСР. Более важно то обстоятельство, что для этих стран (так же как для менее развитых стран Юго-Восточной Азии) типична М-образная кривая, отражающая возрастную динамику женского труда: молодые женщины, как правило, начинают трудиться в лёгкой промышленности или в сфере обслуживания, но в возрасте между 20 и 30 годами оставляют работу, чтобы выйти замуж и растить детей; они снова возвращаются на рабочие места, только когда их дети уже выросли.

Меньшая доля работающих женщин в Японии и Корее сочетается с относительно низким соотношением доходов женщин и мужчин в обеих странах. Это соотношение выросло со временем в большинстве развитых стран; в Японии же ситуация отличается тем, что данное соотношение существенно ниже, чем в любой другой стране ОЭСР, кроме того, там наблюдается весьма незначительный рост относительного дохода женщин между 1970-м и 1995 годами ⁶. Многие японские женщины имеют временную работу или заняты тем, что на самом деле представляет собой форму неполной занятости, — как в случае легионов молодых женщин, приветствующих людей, входящих в универсальные магазины или лифты.

Трудовое законодательство как в Японии, так и в Корее по-прежнему предоставляет мужчинам и женщинам разные возможности. На Западе это назвали бы дискриминацией по половому признаку; в Азии это чаще рассматривается как попытка защитить женщин. В Японии трудовое законодательство 1947 года запрещало женщинам старше восемнадцати лет работать сверхурочно больше шести часов в неделю, по праздникам и поздно ночью. Учитывая знаменитое трудолюбие японцев и традиции компаний, такой закон фактически лишает женщин возможности полной занятости на большинстве рабочих мест и пожизненного найма. Закон о равных возможностях найма 1986 года снял эти ограничения для менеджеров и определённых категорий служащих, однако это изменение произвело относительно небольшой эффект, поскольку женщин-менеджеров в Японии немного ⁷. Аналогичных изменений в законодательстве для представителей рабочих специальностей не было вплоть до 1997 года; соответствующие меры должны были приниматься в течение трёх лет ⁸.

Хотя законы подобного рода могут показаться японским и западным феминисткам дискриминационными, совсем не очевидно, что большинство японских женщин рассматривают их подобным образом. Результаты многочисленных опросов свидетельствуют, что большинство японских женщин до сих пор предпочитают оставлять работу после замужества и появления детей, а возвращаться только после того, как дети уже вырастут ⁹. Как оказалось, тот факт, что из-за этого их заработки едва ли сравняются с заработками мужчин, волнует их меньше, чем западных женщин. Таким образом, разделение труда между полами отражает более глубокие культурные ценности и не исчезнет просто в результате изменений в трудовом законодательстве.

Ситуация в Корее была сходной, хотя и возникла позднее и результате более поздней индустриализации. Доля работающих женщин в Корее выросла с 34,4 процентов в 1963 году до 40,4 процентов в 1990 году, то есть опять-таки по стандартам ОЭСР прирост был низким. Как и японские женщины, кореянки обычно оставляли работу, пока растили детей. Корейские рабочие в целом были менее защищёнными, чем японские, при послевоенных режимах, и дискриминация женщин при найме на работу была широко распространена. Только год спустя после окончания правления военных, в 1988 году, появился закон, утверждающий принцип равной оплаты за равную работу и прекращение других видов дискриминации ¹⁰. Корейские феминистки жалуются на то, что этот закон должным образом не проводится в жизнь министерством труда. Как и в Японии, многие женщины предпочитают не работать, пока растят детей.

Другое различие между Японией и Кореей, с одной стороны, и США и другими западными развитыми странами, с другой, заключается в том, что на промышленность приходится большая часть ВВП азиатских стран. Промышленное производство во всех развитых обществах во второй половине XX века в первую очередь являлось занятием мужчин в Азии, так же как и на Западе ¹¹, Япония и Корея только к 1990-м годам столкнулись с таким же кризисом, как тот, который ударил по американскому Поясу Ржавчины в 1970-х и 1980-х годах. Как показывает таблица 5.1, занятость в промышленности за период с 1970-го по 1990 год снизилась в Японии в относительно небольшой степени — с 26,0 до 23,6 процентов всех рабочих мест, в сравнении с гораздо большим падением — с 25,9 до 17,5 процентов в США. Это служит ещё одним объяснением того, почему оплата труда для женщин медленно догоняет таковую для мужчин. В течение 1990-х годов в экономике Японии наблюдалась такая же тенденция к экспорту промышленности и к замене рабочих автоматикой, что и в западных обществах. Более быстрое развитие сферы услуг в результате спада конца 1990-х годов в сочетании с уменьшением популяции, по всей видимости, приведёт к росту числа работающих женщин в будущем.

При анализе причин распада нуклеарных семей на Западе контроль над рождаемостью, как и увеличившиеся доходы женщин, часто рассматриваются как фактор, сыгравший большую роль в изменении норм, определяющих ответственность мужчины. Интересно отметить, что в Японии Таблетка к 1999 году все ещё не была полностью одобрена. Основными средствами контроля над рождаемостью продолжали оставаться аборт (который стал доступным для японских женщин с начала 1950-х годов), презервативы и метод циклов. Хотя сделать аборт в Японии гораздо легче, чем на Западе, он остаётся позором. Аборт осуждается как буддистской, так и синтоистской религией; японские храмы получают значительный доход, возводя молитвы за души неродившихся младенцев ¹². Отделения секса от продолжения рода, которое имело место на Западе, в Японии в такой же степени не произошло.

Гораздо большая вероятность того, что японские и корейские женщины оставят работу, чтобы растить детей, их более ограниченные возможности зарабатывать деньги своим трудом, а также более сильная связь между сексом и браком в обоих обществах даёт нам очень много для объяснения большей целостности японской и корейской нуклеарной семьи. Женщины в обеих странах, как правило, не рассматривают себя, по едкому выражению некоторых западных феминисток, в качестве «машин для воспроизводства». Причиной того, что дети из обеих стран так успешно выступают на международных олимпиадах, вероятно, в значительной мере является вклад их матерей в образование. С другой стороны, возможности для женщин сделать карьеру явно более ограничены, чем на Западе. При том что японские и корейские браки намного стабильнее, чем американские, они, по-видимому, предполагают большую эмоциональную отдалённость ¹³.

При рассмотрении Азии за пределами Японии и Кореи мы сталкиваемся с совершенно другим паттерном, который, похоже, опровергает большую часть универсальных теорий по поводу того, как экономическая модернизация влияет на жизнь семьи. На Малайском полуострове и в большей части Индонезии, например, количество разводов среди малайцев-мусульман было чрезвычайно велико в первой половине XX века, но заметно снизилось с началом модернизации, упав ниже западного уровня только в 1970-х годах ¹⁴. Высокий доиндустриальный уровень разводов был следствием местных особенностей мусульманских обычаев: относительной лёгкости развода. Подобное увеличение стабильности брака, сопутствующее экономическому росту, не имеет очевидной параллели в Европе XX века.

Будут ли женщины в Японии и Корее продолжать меньше работать по найму и меньше зарабатывать, чем их западные сестры, — вопрос спорный. Из-за резкого падения рождаемости Япония столкнулась с сокращением трудовых ресурсов; в конце 1990-х годов в Японии число работающих впервые уменьшилось в абсолютном значении. Как мы видели, если не произойдёт непредвиденного роста рождаемости, общая численность населения Японии начнёт уменьшаться в XXI столетии более чем на один процент в год. Средний возраст японцев и уменьшающееся отношение числа людей в трудоспособном возрасте к числу ушедших на пенсию создают большую угрозу будущему общества и уже стали ограничивать средства, затрачиваемые Японией для выхода из спада 1998–1999 годов. Одним способом смягчить эту ситуацию может быть разрешение иммиграции большего числа иностранных рабочих, чему Япония до сих пор стойко сопротивлялась. Другая возможность — способствовать тому, чтобы больше женщин работало не только перед замужеством, но и на протяжении всего периода работоспособности. Из этих двух возможностей те, кто определяет политику Японии, с гораздо большей вероятностью, кажется, выберут вторую, нежели первую. Если это произойдёт, стабильность японской семьи скорее всего уменьшится, и страна окажется перед социальными проблемами, сходными с теми, с которыми столкнулся Запад ¹⁵.

Kultur iiber alles?

(Kultur iiber alles? — Культура превыше всего (нем.). — Прим. ред.)

Тот факт, что Япония и Корея так долго сопротивлялись Великому Разрыву, — свидетельство того, что культура обладает значительным влиянием на формирование экономического выбора. Обе страны продемонстрировали сильные культурные предпочтения в пользу более традиционной роли женщины, и обе они сохраняют дискриминационные законы, которые снижают вероятность того, что женщины будут поступать на работу. В Корее конфуцианство оказывает особенно широкую поддержку патриархальной семье. Культура играет важную роль и в Европе. Италия, Испания и Португалия в гораздо меньшей степени испытали изменения в структуре семьи. Интересно отметить, однако, что для Испании и Италии характерен самый низкий уровень рождаемости в Европе, несмотря на относительно низкие уровни разводов и внебрачной рождаемости. Возникает вопрос: могут ли эти два факта быть как-то связаны? Хотя нет данных, подтверждающих это предположение, дело может быть в том, что женщины Испании и Италии, обладая меньшими возможностями оказывать влияние на семейную жизнь посредством разводов, нашли способ осуществлять его, рожая меньше детей. Католицизму удалось сохранить семью в большей неприкосновенности, по крайней мере формально, чем это имеет место в Северной Европе ¹⁶. Германия и Нидерланды, с их значительной долей католического населения, занимают промежуточную позицию между Италией и Японией, с одной стороны, и англоговорящими странами и Скандинавией — с другой.

Действительно, можно утверждать, что культура и публичная политика гораздо более важны, чем может показаться на поверхностный взгляд, и что они конкурируют с технологией в формировании трудовых и семейных норм. Женщины вовсе не овладевали автоматически теми профессиями, которые сегодня считаются традиционно женскими — клерка или секретаря-машинистки, — когда соответствующие рабочие места в большом количестве возникли в конце XIX века. Женщины и их семьи сначала должны были убедить себя, что это приемлемо. Хотя мужчины в среднем имеют значительно большую физическую силу, чем женщины, это не обязательно делает недоступными для женщин многие виды занятости, требующие физических усилий. Во время Второй мировой войны в Америке и в Советском Союзе женщины в силу необходимости привлекались к работе в тяжёлой промышленности и сельском хозяйстве, которые традиционно были сферой деятельности мужчин, и по общему мнению зарекомендовали себя хорошо. Возникает вопрос: обязательно ли деиндустриализация и переход от производства к занятости в сфере услуг обеспечивают преимущество женщинам или это случайный исторический побочный продукт того, что мужчины в гораздо большей степени заняты на должностях голубых воротничков? Не могут ли общества оградить себя от последствий технологических изменений посредством, к примеру, стремления защитить положение мужчины как главы семьи, что пытаются сделать и в Японии, и во многих европейских странах?

Распутывание технологических и культурных причинных связей является, таким образом, делом трудным, и взаимодействие между ними носит очень сложный характер. Культура играет важную роль в том, что она по меньшей мере задаёт темпы изменений в нормах; общество может осуществлять контроль над тем, в какой степени изменения в технологиях и на рынке труда изменяют социальные отношения. Множество уловок, посредством которых бюрократы от здравоохранения в Японии замедляли на протяжении тридцати лет легализацию оральных контрацептивов, — лишь один пример. Хотя принятие законов о разводе без поиска виновной стороны, сначала в Скандинавии, а потом в англоговорящих странах, не было причиной роста числа разводов в этих странах, отказ от легализации развода замедлил распад семьи в католических странах — таких, как Италия и Ирландия. В некоторых штатах США в 1990-х годах были приняты законы, разрешающие так называемые браки по соглашению, при которых пары могут заключать брачные контракты, которые труднее разорвать. Это нововведение не снизит количество разводов до уровня 1950-х годов, но оно может предоставить возможность парам налагать на себя больше ограничений, которые помогут стабилизировать некоторые браки.

Воссоздавая социальный порядок

Остаётся вопрос: как можно укрепить социальный капитал в будущем? Тот факт, что культура и политика общества в некоторой степени дают государствам контроль над темпами и степенью Разрыва, не является в долгосрочной перспективе ответом на вопрос, как будет установлен социальный порядок в начале XXI века. Япония и некоторые католические страны смогли придерживаться более традиционных семейных ценностей дольше, чем Скандинавия или англоговорящий мир, что, возможно, избавило их от некоторой части социальных потерь, с которыми столкнулись последние. Но трудно представить, что они смогут продержаться на протяжении жизни будущих поколений, и уж тем более воссоздать нуклеарную семью индустриальной эры, когда отец работал, а мать оставалась дома, чтобы растить детей. Подобный исход был бы нежелателен, даже если бы он был возможен.

Мы оказываемся в трудном положении: путь вперёд обещает, по-видимому, постоянно растущий уровень дезорганизации и социальной атомизации, в то время как путь к отступлению нам отрезан. Означает ли это, что современные либеральные общества обречены на все усугубляющийся моральный упадок и социальную анархию до тех пор, пока они некоторым образом не взорвутся? Были ли критики Просвещения — такие, как Эдмунд Берк — правы в том, что этот вид анархии является неизбежным продуктом попыток заменить традицию разумом?

Ответ, на мой взгляд, отрицательный по той простой причине, что мы, человеческие существа, по своей природе устроены так, чтобы создавать для себя моральные нормы и социальную организацию. Ситуация отсутствия норм — то, что Дюркгейм назвал аномией — чрезвычайно неприятна для нас, и мы стремимся создать новые нормы, чтобы заменить ими те, которые обесценились. Если технология сделает так, что некоторые старые формы общественного устройства окажется трудно поддерживать, мы будем стремиться выявить новые формы и использовать разум для того, чтобы установить новые порядки, которые будут соответствовать нашим базовым интересам, нуждам и страстям.

Чтобы понять, почему имеющая место ситуация не так безнадёжна, как может показаться, нужно исследовать истоки социальной организации per se (Самой по себе (лат.). — Прим. ред.) на более абстрактном уровне. Во многих дискуссиях о культуре социальная организация трактуется так, как если бы она была статичным набором правил, переданных прошлыми поколениями. Если вы живёте в стране с низким социальным капиталом или низким уровнем доверия, вам уже ничего нельзя с этим поделать. Безусловно, общественная политика относительно ограничена в своих возможностях манипулировать культурой, и наилучшая социальная политика — та, которая складывается благодаря осознанию культурных ограничений. Однако культура — это динамическая сила, постоянно перестраиваемая если не правительствами, то взаимодействием тысяч независимых индивидов, которые составляют общество. Хотя культура обычно развивается не так быстро, как формальные общественные и политические институты, она тем не менее адаптируется к изменяющимся условиям.

Мы обнаруживаем, что порядок и социальный капитал имеют два широких основания, которые их поддерживают.

Первое основание — биологическое, и оно возникает из самой человеческой природы. В последнее время науки о жизни добились серьёзного продвижения вперёд, и накопленные данные привели к восстановлению классического взгляда на человеческую природу: их собственная природа делает людей общественными и политическими созданиями с огромными возможностями для установления социальных норм. Хотя эти исследования в общем не говорят нам ничего, чего бы не знал Аристотель, они позволяют нам более точно судить о природе человеческого стремления к объединению и о том, что коренится, а что не коренится в геноме человека.

Второе основание, поддерживающее социальную организацию, — человеческий разум и его способность спонтанно генерировать решения проблем социальной кооперации. Естественные способности человеческого рода создавать социальный капитал не объясняют того, как он возникает в конкретных условиях. Создание специфических правил поведения — это скорее сфера действия культуры, нежели природы, и общественный порядок часто является результатом горизонтального процесса переговоров, дискуссий и диалога между индивидами. Порядок не распространяется сверху вниз — либо от законодателя (или, на современном языке, государства), либо священника, провозглашающего слово Бога.

Ни природный, ни спонтанный порядок не являются достаточными для того, чтобы породить всю совокупность норм, которая образует социальный порядок per se. Они должны быть дополнены в самых важных точках иерархической властью. Но если мы оглянемся на человеческую историю, мы увидим, что неорганизованные индивиды постоянно создавали социальный капитал и приспосабливались к технологии фабрик.

Требуется, следовательно, рассмотреть два общих источника социального порядка — человеческую природу и спонтанный процесс самоорганизации.