Никлас Луман:
Реальность масс-медиа.
Глава 1. Обособление как удвоение реальности

То, что мы знаем о нашем обществе и даже о мире, в котором живём, мы знаем благодаря масс-медиа. ² Данное утверждение справедливо не только в отношении нашего знания об обществе и истории, но и в отношении познания природы. Наши знания о стратосфере подобны тому, что было известно Платону об Атлантиде: мы что-то об этом слышали. Или, как говорит Горацио: So I have heard, and do in part believe it. ³ С другой стороны, мы так много знаем о масс-медиа, что не можем доверять им. Защищаясь, мы обвиняем их в манипуляции, однако это обвинение не влечёт за собой значимых последствий, поскольку знание, заимствованное у масс-медиа, словно само по себе образует закрытую, саму себя подпирающую структуру. Подобное знание мы характеризуем как сомнительное, и всё-таки вынуждены на нём основываться и из него исходить. Решение этой проблемы не может состоять в обнаружении некоего тайного кукловода на заднем плане, как это практиковалось в романах ужасов (Schauerromanen) XVIII столетия, — как бы ни хотели в это верить даже социологи. Согласно тезису, который должен получить дальнейшую разработку, мы имеем дело с одним из следствий функциональной дифференциации современного общества. Это воздействие можно проследить, его можно подвергнуть теоретической рефлексии. Но речь не идёт о тайне, которая исчезла бы после её обнародования. Скорее, можно было бы говорить о «собственном значении» или «собственном поведении» ⁴ современного общества, ⁵ то есть о рекурсивно стабилизированных функторах, которые сохраняют стабильность даже тогда, когда раскрывается их генезис и способ функционирования.

В дальнейшем понятием «масс-медиа» должны быть охвачены все общественные учреждения, использующие технические средства для распространения сообщений (Kommunikation). Прежде всего, подразумеваются книги, журналы, газеты, изготавливаемые на печатном станке; а также результаты разного рода фото- или электронного копирования, в том случае, если массовые продукты производятся ими для ещё не определённых адресатов. Распространение сообщений в эфире также подпадает под это понятие, если сообщения общедоступны, а не служат исключительно для телефонной связи отдельных участников. Массовое производство рукописей под диктовку, напоминающее средневековые скриптории, не должно удовлетворять данному понятию, как и общедоступность пространства, в котором осуществляется коммуникация, — а значит, речь идёт не о докладах, театральных представлениях, выставках, концертах, а, пожалуй, о распространении этих постановок на кассетах или дисках. Это ограничение может выглядеть несколько искусственным, но основная мысль состоит в том, что только машинное производство какого-либо продукта как носителя коммуникации — а не письменность как таковая — привело к обособлению особой системы масс-медиа. Технология распространения здесь является почти таким же достижением, каким для экономики стала опосредующая функция денег: сама эта технология конституирует лишь медиум — условие тех возможностей для формообразований, которые затем в этом отличаясь от самого медиума, образуют коммуникационные операции, обеспечивающие обособление и замкнутость операций системы.

Во всяком случае, решающее значение имеет то, что между отправителем и адресатами не может состояться непосредственная (unter Anwesenden) интеракция. Интеракция исключена благодаря посредничеству техники, и это имеет далеко идущие последствия, которые дают возможность определить понятие «масс-медиа». Исключения возможны (но никогда — со всеми адресатами), однако они проявляются в форме инсценировки и именно так регулируются в студиях вещания. Они ничего не меняют в технически обусловленной необходимости прерывания контактов. С одной стороны, в результате этого разрыва обеспечивается высокая степень коммуникационной свободы. Благодаря этому возникает излишек коммуникационных возможностей, который может далее контролироваться лишь внутрисистемно: посредством самоорганизации системы и её собственных конструкций реальности. С другой стороны, оказываются задействованными два фактора селекции, которые не могут координироваться из одного центра: готовность к вещанию и интерес к включению. Организации, которые производят коммуникацию в рамках масс-медийной системы, зависят от гипотетических требований и приемлемости [со стороны и для адресатов]. ⁶ Это приводит к стандартизации, а также к дифференциации их программ, во всяком случае — к унификации, не отвечающей индивидуальным требованиям. Но именно поэтому отдельный участник такой коммуникации получает шанс выбрать в предлагаемом ассортименте именно то, что ему подходит, или то, что он полагает нужным знать в силу принадлежности к определённому кругу (например, как политик или учитель). Эти структурные рамочные условия протекания масс-медийных операций ограничивают то, что они могут реализовывать.

О реальности масс-медиа можно говорить в двояком смысле. Наше заглавие должно характеризовать эту двусмысленность, и потому оно толкуется нами как амбивалентное. Ведь единство этого двойного смысла является тем отправным пунктом, который должен получить разработку в ходе дальнейших размышлений. Реальность масс-медиа, можно было бы сказать, их реальная реальность, состоит в их собственных операциях. В печати и вещании. В чтении. В просмотре передач. Бесчисленные коммуникации подготовки [печати и вещания] и обсуждения, происходящие постфактум, обрамляют этот процесс. Процесс распространения, однако, возможен лишь на основе технологий. Их способ функционирования структурирует и ограничивает то, что возможно в качестве массовой коммуникации. Это надо учитывать в любой теории средств массовой коммуникации. Но не машинное производство масс-медиа и, тем более, не их механическая или электронная внутренняя жизнь будут полагаться нами в качестве операций системы масс-медиа. Не всё, что является условием возможности операций системы, может составлять часть операционных цепей самой системы. (Естественно, это относится и к живым и вообще ко всем аутопойетическим системам.) Поэтому более осмысленно было бы понимать под реальной реальностью средств массовой коммуникации протекающие в них и пронизывающие их коммуникации. Мы не сомневаемся, что такого рода коммуникации действительно имеют место (хотя в некотором теоретико-познавательном смысле все высказывания, включая и это, являются высказываниями наблюдателя, и в силу этого свою собственную реальность получают в этих операциях наблюдателя).

Исключая из коммуникационных операций техническую аппаратуру, «материальность коммуникации», ⁷ — ибо при всей её важности её нельзя передать в сообщении, — мы ограничиваем их процессом (понимающего либо неправильно понимающего) принятия. Коммуникация возникает лишь тогда, когда кто-то видит, слышит, читает и постольку понимает, что здесь могла бы последовать дальнейшая коммуникация. Одно только действие, передающее сообщение, следовательно, ещё не является коммуникацией. При этом средствам массовой коммуникации (в отличие от интеракции среди присутствующих лиц) трудно определить актуально задействованный круг адресатов. Поэтому явное присутствие должно в значительном объёме компенсироваться гипотезами. Это тем более важно в том случае, когда должно со-учитываться и перетекание понимания/непонимания в следующую коммуникацию внутри или вне системы масс-медиа. Эта неосведомлённость имеет, однако, то преимущество, что не требуется рекурсивного шлифования специальных областей, и коммуникация не блокируется тотчас же в результате неуспеха или противоречия, но может всё-таки подыскать себе благосклонную публику и продолжать экспериментировать с различными возможностями.

Эти понятийные контуры относятся к реально протекающим операциям, с помощью которых система воспроизводит саму себя и свою дифференцию ⁸ с внешним миром. Но можно говорить и о втором смысле реальности масс-медиа, а именно, о смысле того, что для неё или благодаря ей для других выглядит как реальность. Если использовать кантовскую терминологию, масс-медиа производят трансцендентальную иллюзию. В таком понимании деятельность масс-медиа рассматривается не просто как последовательность операций, но как последовательность наблюдений или, точнее, как последовательность наблюдающих операций. Чтобы прийти к такому пониманию масс-медиа, мы, следовательно, должны наблюдать их наблюдение. Для понимания, представленного вначале, достаточно наблюдения первого порядка, в котором речь как будто бы ведётся о фактах. Для второй возможности понимания следует занять позицию наблюдателя второго порядка, то есть наблюдателя наблюдателей. ⁹

Придерживаясь этого различения, мы можем говорить (всегда относительно некоего наблюдателя) о первой реальности и о второй (или наблюдаемой) реальности. Теперь мы наблюдаем некое удвоение реальности, которое осуществляется в наблюдаемой системе масс-медиа. В её коммуникациях действительно что-то обсуждается. Что-то другое или они сами. Речь, следовательно, идёт о системе, которая может проводить различие между самореференцией и инореференцией. В рамках классического дискурса на тему истины, а также повседневных представлений о ней, интерес вызывало бы лишь то, верны ли сообщения масс-медиа или нет. Или они верны лишь наполовину, а наполовину — ложны, ибо истиной «манипулируют»? Но как это установить. В отдельных случаях это было бы возможно в отношении того или иного наблюдателя и, в особенности, в отношении систем, о которых как раз сообщается. Однако для массы ежедневных текущих сообщений это, естественно, исключено. В своих дальнейших размышлениях этот вопрос мы последовательно выносим за скобки. Мы придерживаемся того исходного пункта, что масс-медиа — как наблюдающие системы — вынуждены проводить различение между самореференцией и инореференцией. Иначе они не могут. Они просто не способны принимать за истину самих себя, и в этом, прежде всего, состоит ещё одна гарантия от манипуляций. Итак, они должны конструировать какую-то реальность, а именно, ещё одну реальность, отличную от них самих.

На первый взгляд эта мысль может показаться весьма тривиальной. Об этом можно было бы даже не упоминать, если бы этот вид «конструктивизма» так жарко не оспаривался бы на теоретико-познавательном уровне и в самих масс-медиа. ¹⁰ Однако, если всякое познание должно строиться на основе различения самореференции и инореференции, то это вместе с тем означает, что всякое познание (а следовательно, всякая реальность) является конструкцией. Ведь это различение самореференции и инореференции не может существовать во внешнем мире системы (ибо чем были бы тогда эти «сам» и «иной»), но осуществляется лишь в самой системе. Итак, здесь, как и в теории познания, ¹¹ мы выбираем опцию операционного конструктивизма. Конструктивистские теории утверждают, что когнитивные системы не в состоянии различать между условиями существования реальных объектов и условиями их познания, ибо они не имеют никакого независимого от познания доступа к таким реальным объектам. Этот недостаток, правда, можно исправить на уровне наблюдения второго порядка, наблюдения когнитивных операций других систем. Тогда можно понять, как их «фреймы» формируют их познание.

Однако это приводит лишь к повторению проблемы на уровне наблюдения второго порядка. И наблюдатели других наблюдателей не способны отличить условия существования этих наблюдателей от условий познания того, что речь идёт об определённых наблюдателях, обусловливающих самих себя. При всём расхождении наблюдений первого и второго порядка это различение не отменяет глубинный постулат конструктивизма, но подтверждает его через обратное применение к себе самому, то есть «автологически». Первичная реальность лежит (познание же может рефлексировать об этом как угодно) не в «запредельном мире», а состоит в самих когнитивных операциях, ¹² ибо они возможны лишь при наличии двух условий, а именно, благодаря тому, что они образуют аутопойетическую, самовоспроизводящуюся систему, и в силу того, что эта система может наблюдать лишь в том случае, если различает между самореференцией и инореференцией. Эти условия мыслятся как эмпирические (а не трансцендентальные).

Это также означает, что они выполняются при наличии других бесчисленных предпосылок, выполнение которых не может быть обеспечено самой системой. Операциональный конструктивизм ни в коем случае не отрицает существования внешнего мира. В противном случае ведь не имело бы смысла и понятие границы системы, которое предполагает, что существует и её другая сторона. Тезис операционального конструктивизма, следовательно, не ведёт к «утрате мира», не оспаривает существования реальности. Он также предполагает мир не в виде некоего предмета, а феноменологически — как горизонт. То есть как недостижимый. И поэтому не остаётся никакой другой возможности, кроме одной — конструировать реальность и при случае: наблюдать наблюдателей в том, как они конструируют реальность. Весьма вероятно, что потом у различных наблюдателей создаётся впечатление, будто они познают «одно и то же», и что теоретики трансцендентализма попытаются это объяснить исключительно конструкциями трансцендентальных Aprioris — этой невидимой руки, которая упорядочивает познание наперекор индивидуальности. Однако в действительности и это является конструкцией, ибо теперь уже не обойтись без того или иного системно-специфического различения самореференции и инореференции.

То, что подразумевается под «реальностью», поэтому может быть лишь внутренним коррелятом системных операций, — а никак не качеством, присущим предметам познания помимо тех, которые выделяют их по роду и виду. Реальность поэтому есть всего лишь индикатор для успешных проверок связности и последовательности в системе. Реальность вырабатывается внутри системы через придание смысла (или лучше по-английски: sensemaking). ¹³ Она возникает если разрешаются противоречия, которые могут являться следствием участия памяти в системных операциях, — к примеру, благодаря конструкциям пространства и времени: измерениям с различными позициями, в которых могут локализовываться разнородные восприятия или воспоминания, не вступая в конфликт друг с другом. Если в рамках коммуникации категорически настаивают на реальности («реальный» лимон, «действительное» переживание), то вместе с тем здесь проявляется вероятное, а возможно, и действительное сомнение. Чем сложнее становится система, чем сильнее её раздражают, тем большую вариативность может допускать внешний мир, не лишаясь реальности; тем обширнее возможности у системы для работы и с отрицаниями, фикциями, с «исключительно аналитическими» или статистическими предположениями, весьма далёкими от мира, каков он есть сам по себе. Поэтому все высказывания о реальности всё-таки связаны с системными референциями, не допускающими дальнейшей генерализации (трансцендентализации). Наш вопрос, следовательно, приобретает такую форму: как масс-медиа конструируют реальность?

Или более сложно (и применительно к собственной самореференции): как мы (например, как социологи) можем описывать реальность масс-медийных конструкций реальности? Мы не формулируем вопрос о том, как масс-медиа искажают реальность своим способом её представления. Ибо это предполагало бы онтологическую, наличную, объективно доступную реальность, познаваемую свободно от конструкций и представляющую в своей основе древний космос сущностей. Учёные могут быть абсолютно убеждены, что они лучше знают реальность, чем она изображается в масс-медиа, обречённых на то, чтобы заниматься «популяризацией». Но это означает всего лишь сопоставлять собственную конструкцию с некоторой другой. Это осуществимо благодаря общественному настроению, поскольку общество принимает научные описания за аутентичное познание реальности. Однако это никак не отменяет возможности однажды задать, прежде всего, такой вопрос: как масс-медиа конструируют реальность?

Исследование масс-медиа в науке о коммуникации, описывающей их — возросшее в последние десятилетия — влияние на общественные процессы, призвано ответить на аналогичный вопрос. ¹⁴ То, что по собственным стандартам должно было бы расцениваться как успех, затем стилизуется под кризис. Однако описание в виде кризиса предполагало бы, что на него можно реагировать изменением структур. А такого рода возможность всё-таки не просматривается. Кризис затрагивает не способ операций масс-медиа, а лишь их самоописание, выражается в отсутствии достаточной теории рефлексии. Для ответа на этот вызов нужно исходить не только из признания растущего влияния масс-медиа в последние десятилетия, — как бы ни поражало нас, например, то, что экономические предприятия соотносятся с обществом уже не только через свою продукцию, но и — под влиянием масс-медиа — через «культуру» и «этику». Изобретение ротационного печатного станка также не стало радикальной вехой, а оказалось лишь одним из шагов в усилении эффективности. Ведь наблюдение и критика масс-медийных эффектов давно уже стали обычными явлениями. ¹⁵

Необходимо расширить эпоху исторического наблюдения, в принципе начинающуюся со становления эффективной печатной прессы; нужны, прежде всего, теоретические инструменты, которые были бы достаточно абстрактны, чтобы с их помощью теорию масс-медиа можно было встроить в рамки общей теории современного общества. Для этого мы в дальнейшем используем гипотезу, по которой масс-медиа являются одной из функциональных систем современного общества, которая, подобно всем остальным, своей усиливающейся производительностью обязана своему системному обособлению, оперативной замкнутости и аутопойетической автономии. Впрочем, этот двойной смысл реальности — в виде фактически протекающей, то есть наблюдаемой операции и в виде порождаемой тем самым реальности общества и его мира — отчётливо показывает, что понятия оперативной замкнутости, автономии и конструкции ни в коем случае не исключают каузальных воздействий извне. Именно тогда, когда мы вынуждены исходить из того, что в каждом случае речь идёт о сконструированной действительности, это своеобразие производимых операций особенно зависит от внешних воздействий.

Это может быть очень хорошо показано на примере военной цензуры репортажей во время войны в Персидском заливе. Цензура могла действовать только по правилам масс-медиа: она должна была содействовать созданию желаемых конструкций и исключать независимую информацию, которую и так едва ли можно было бы добыть. Поскольку война инсценировалась и как медийное событие, а параллельно осуществляемая киносъемка или интерпретация данных одновременно служили и военным, и информационным целям, их расцепление повлекло бы за собой практически тотальный информационный коллапс. От цензуры не требовалось почти ничего, кроме того, чтобы учитывать хроническую информационную потребность масс-медиа и обеспечивать их новостями для необходимого продолжения передач. ¹⁶ Поэтому демонстрировали, главным образом, использование военной техники. То, что в связи с этим была почти полностью затемнена сторона войны, касавшаяся человеческих жертв, вызвало значительную критику. Но, возможно, так произошло лишь потому, что это полностью противоречило выстроенным самими масс-медиа представлениям о том, как должна выглядеть война.